Может показаться, что роман с таким сюжетом – явная имитация Лавкрафта. Даже исследователи творчества ГФЛ предполагали, что Горман – один из молодых друзей писателя, подражавший своему кумиру и сочинивший едва ли не первый роман о «мифах Ктулху». Долгое время роман оставался практически недоступным. А знакомство с этой книгой наверняка удивило бы всех, кто придерживался вышеизложенного мнения. Место, именуемое Дагон, не связано с «Мифами», хотя его можно найти на карте неподалеку от Данвича и Иннсмута. Но чтобы преодолеть это небольшое расстояние, нужно пересечь границу между мирами – в одном обитал Говард Филипс Лавкрафт, а в другом – создатель этого удивительного романа, интересный человек и многоопытный литератор…
Герберт Шерман Горман родился 1 января 1893 года; его родители, Томас и Мэри Горман, жили тогда в Спрингфилде, Массачусетс. Судя по всему, Герберт был их единственным ребенком.
Томас Джером Горман родился в 1842 году в Ирландии. Жокей и большой любитель лошадей, он переехал в Штаты в 1860-х. Сын называл отца «быстро скачущим, быстро пьющим расточительным мерзавцем с огненным темпераментом». Насколько можно понять, Урия Кэрриер в его романе – более-менее точный портрет отца. Возможно, Томас Горман участвовал в гражданской войне на стороне юнионистов. Отцом он был очень дурным. Томас Горман умер в 1924 году, и сын написал о нем в краткой биографии: «Он подарил мне богопротивное, истерзанное бедностью детство».
Мать Гормана, урожденная Мэри Лонгвей, появилась на свет в 1860 году в семье Луиса Лонгвея и Люсинды Грисволд. Грисволды были почтенным новоанглийским семейством; фамильная история, связанная с колониальной эпохой, дала Горману материал для романа. Не следовало забывать и о европейских корнях – мать Гормана получила старосветское воспитание и повлияла на его литературные вкусы. Писать он начал именно благодаря ей – «маленькой, смуглой, разговорчивой, неутомимой читательнице». В раннем детстве Герберт страдал от глазных болезней, но уже к восьми годам читал запоем, и позднее полученные из книг знания заменили ему формальное образование.
В детстве он посещал начальную школу, потом занимался в технической средней школе, но финансовое положение не позволило ему поступить в колледж или университет. Его университетами стали библиотеки; сам Горман утверждал, что читал по пятнадцать часов в день – «а как еще может получить енто убрразованиенищий паренек?»
Горман работал в самых разных местах – он был банковским клерком, подмастерьем сапожника, рабочим на печатной фабрике (станком ему едва не оторвало палец). В 1912 году он даже ненадолго стал водевильным актером, но почувствовал страх сцены и вскоре отказался от театральной карьеры. Примерно тогда же он начал публиковать стихи в любительских журналах и местных газетах. Отметив литературные склонности юноши (и, видимо, его постоянное присутствие в городской библиотеке), редактор газеты «Спрингфилдский республиканец» в 1915 предложил Горману место книжного обозревателя. Для этой работы Герберт прекрасно подходил – позднее он был репортером, редактором и автором многих престижных газет, в том числе «Нью-Йорк таймс».
Во время первой мировой войны Горман стал пропагандистом в службе Второго федерального резерва в Нью-Йорке. Потом он вернулся в родной город, в газету «Спингфилд юнион», но пребывание в большом городе изменило Гормана, и в 1918 он переселился в Манхэттен, поступив на работу в «Нью-Йорк сан».
Стихи Гормана печатались в таких журналах, как «Аутлук» и «Ред Кросс»; в 1920 он выпустил первый сборник, «Влюбленный глупец». Впервые его сочинения вышли в твердом переплете – Горман начал делать первые шаги к статусу профессионального писателя. Его рецензии уже публиковались не только в «Сан», но и в «Таймс»; в «Ридис миррор» была напечатана «Баркарола Джеймса Смита» - это стихотворение дало название второму сборнику Гормана.
В 1921 году Горман женился на Джин Райт из Кливленда, Огайо. Она также была не чужда литературных амбиций; супруги посетили знаменитую художественную колонию, которую основал композитор Эдвард Макдауэлл в Питерборо, Нью-Гэмпшир. В результате этого визита появилась «Антология Питерборо», которую редактировали Горманы; в книгу вошли стихи различных поэтов, посещавших учреждение Макдауэлла. Среди этих произведений были и странные, и пугающие – особого внимания заслуживало стихотворение «Чёрные розы», написанное Герви Алленом, биографом Э.А. По.
Встречи нередко проходили в квартире Горманов в Гринвич-виллидж. Ничего скандального в этих собраниях не было, однако гости много пили, нарушая сухой закон. Горман хвастался тем, что мог употребить очень много алкоголя, который на него почти не действовал: «Я любил выпивку, особенно что-нибудь покрепче; но мог пить и пиво всю ночь напролет». Впрочем, подобные развлечения не влияли на творческую активность Гормана, а нарушения закона (порой супруги даже торговали выпивкой) не привлекли внимания полиции. Горман печатался во многих газетах и журналах, публикуя новые стихи, статьи и рецензии.
В 1925 году он выпустил первый роман, «Золото к золоту». Автор признавал, что допустил «рабское подражание» стилю Джеймса Джойса, использовав многие экспериментальные приёмы, продемонстрированные в «Улиссе». Однако с точки зрения критиков книга содержала куда больше информации об авторе, чем о его литературных вкусах и интересах. Сын бедной вдовы увлекается поэзией и перебирается из промышленного новоанглийского городка в Гринвич-виллидж; недостаток способностей мешает ему добиться успеха, и он ведет пустую и скучную жизнь… Роман не только отражал обстоятельства жизни автора – в книге отразились сомнения Гормана в собственных силах, в выборе пути и в устойчивости занятого положения. Скрытое беспокойство о прошлом и настоящем отразится и в более поздних книгах Гормана, в том числе и в романе «Место, именуемое Дагон».
Горман больше никогда не подражал Джойсу, но выйти из тени ирландского писателя ему так и не удалось. В 1926 году появился второй роман Гормана, «Две невинности», а также первая из его биографических книг, «Американский викторианец: Генри Уодсворт Лонгфелло». Логическим следствием изучения жизни Лонгфелло стал интерес к биографии и творчеству Натаниэля Готорна. «Темный гений» американской литературы был другом и корреспондентом Лонгфелло; уже через год, в 1927, Горман выпустил книгу «Натаниэль Готорн: История одиночества» и роман «Место, именуемое Дагон»; конечно, в этой книге нетрудно обнаружить влияние классика.
В 1928 году, когда Горману исполнилось 35, он оставил журналистику (предшествующие два года Герберт проработал в «Геральд трибьюн») и отправился путешествовать. Его целью стала Европа. Во Франции он сблизился с Джеймсом Джойсом, биографический очерк о котором написал в 1924. Ирландец Джойс очень хорошо относился к американцам, а встреча с собратом по духу была ему приятна. Помимо литературных интересов, их объединила и любовь к выпивке. Горман путешествовал по континенту и Великобритании, он около года прожил в Лондоне, посетил Ирландию и Шотландию, на несколько месяцев поселился в Швейцарии. Эти странствия дали писателю материал для новых романов и биографий. В 1929 году вышла книга об Александре Дюма, «Невероятный маркиз».
Через три года появился исторический роман «Джонатан Бишоп», а потом в карьере Гормана наметился поворот – по мотивам его романа «Сюзи» (1934) через два года сняли фильм с Джин Харлоу и Кэрри Грантом. Как ни странно, писатель не выразил своего отношения к фильму; возможно, он остался недоволен голливудской интерпретацией романтического сюжета. Впрочем, и картина не пользовалась особой популярностью, несмотря на участие двух звезд.
В 1936 году Горман выпустил ещё один исторический роман, «Гора и равнина». Позднее он вместе с семьей окончательно вернулся в Америку. В Европе начиналась великая война, и Горман расстался со своими друзьями; теперь он мог разобраться в собственных впечатлениях и чувствах и записать ещё свежие воспоминания, прежде всего связанные с Джойсом. В 1940 году, получив благословение друга, Горман выпустил монументальный том «Джеймс Джойс: биография». Книга стала классической, и до появления исследования Ричарда Эллмана (1959) оставалась единственной в своем роде.
Герберт Горман умер 28 октября 1954, в возрасте 61 года, в Хаджсонвилле, Нью-Йорк, после пяти лет борьбы с болезнью, о которой семья ничего не сообщила. Автобиографический роман «Сын дудочника» остался неоконченным. Писатель был похоронен на кладбище Вудлаун.
*
И теперь мы можем обратиться к единственному произведению Гормана о сверхъестественном, к роману, который так сильно отличается от всех прочих сочинений плодовитого писателя. Конечно, можно связать все творчество сочинителя с его личным опытом – Горман часто менял места жительства, и новые впечатления явно отражались в книгах. Но образ Новой Англии, возникающий в романе, связан не с реальными впечатлениями, а с другими книгами. Работа над биографией Готорна пробудила воображение Гормана, привлекла интерес писателя к темным временам казней и виселиц, к маленьким городкам, где появились на свет оба писателя.
Готорн, уроженец Салема, прекрасно знал легенды своего города, и сверхъестественные элементы в той или иной форме присутствуют во всех его книгах. Однако в мире Готорна (как, например, и в мире Шекспира) появление призраков не вызывает никаких сомнений – большая часть героев безоговорочно верит в их существование. Современному читателю подобные истории кажутся фантастическими, как и читателю ХХ века; но Горман, работая над книгой о Готорне, обнаружил, что от некоторых верований и представлений люди нового века не избавились. Предок Готорна, Джон Хаторн (фамилия произносилась именно так), отправил на виселицу нескольких ведьм – он председательствовал на «колдовских» процессах. Семейство старалось избавиться от тягостных воспоминаний, и это стало одной из причин для перемены фамилии. Но Готорн не мог не думать о том, что давнее проклятие преследует всех потомков судьи Хаторна.
Тема грехов предков, как и тема сверхъестественных сил, возникает во многих сочинениях Готорна, в том числе в рассказе «Молодой Браун», который вошел в сборник «Мхи старой усадьбы» (1846). Это произведение можно рассматривать как сюжетную основу «Места, именуемого Дагон». Параллели многочисленны и очевидны; доктор Дрим очень похож на пылкого Гудмена Брауна, втянутого в противостояние с сатанинскими силами, и ключевым эпизодом в этом противостоянии становится древний ритуал Черной мессы. Оба персонажа сражаются с адскими искушениями, и каждый из них находит спасение в любви невинной девушки – любви, за которую приходится бороться, отправляясь в опасное путешествие в полные призраков леса.
Любопытно, что Горман, как и Готорн, обратился к истории Марты Кэрриер. Так называемая «Королева Ада» стала одной из многих несчастных «ведьм», казненных по приговору суда. Однако Марта на процессе вела себя очень смело и развязно, и её решительные слова произвели впечатление на историков; многие высказывали предположение, будто она была самой настоящей ведьмой. Готорн просто упоминает её в числе прочих участников Черной мессы, но в романе Гормана она играет более значительную роль. «Роковая женщина» Марта Уэсткотт – прямая наследница Марты Кэрриер, и призрак изначальной ведьмы возникает на страницах книга, упоминается даже след от веревки, выжженный на ее шее.
Конечно, романы о Салемском колдовстве создаются до сих пор; можно говорить о целой традиции: «Салимов удел» С. Кинга, «Дом жатвы» Т. Трайона, «Станция Оксран» Чарльза Гранта. Но если заходит речь о литературном контексте и последователях Гормана, нельзя обойтись без упоминания Г.Ф. Лавкрафта.
Нет никаких сомнений, что роман Гормана продолжает традицию Готорна, но в контекст «палп-фикшн» его вряд ли удастся поставить. Автор «Места, именуемого Дагон» вряд ли подозревал о существовании Лавкрафта; Горман жил в другом мире – в мире артистической богемы, экспериментальных журналов и европейских мастеров стиля; он писал о классиках литературы и о значительных исторических персонажах. И тем удивительнее появление в его наследии романа, который в пересказе кажется несомненно лавкрафтианским. С.Т. Джоши был уверен, что книга Гормана повлияла на Лавкрафта, что особенно ярко отразилось в «Данвичском ужасе» (1928), «Тени над Иннсмутом» (1931) и «Снах в ведьмином доме» (1932).
Несомненно, Лавкрафт не мог остаться равнодушным, прочитав о далеких древностях Новой Англии, о мрачной тени, которую отбрасывало пуританское прошлое, о сатанинских ритуалах, в которых нашли выход подавленные желания…Роман попал в руки ГФЛ в начале 1928 – и читатель перенесся в маленькие городки Лиминстер и Мальборо, расположенные к северо-востоку от Спрингфилда, где родился Горман. В августе Лавкрафт работал над «Данвичским ужасом» - и действие повести разворачивается в тех же самых местах, только в другом городке, в вымышленном Данвиче.
Поначалу Лавкрафт отзывался о книге Гормана без излишнего восторга. Приведем полностью цитату из письма Августу Дерлету от 2 апреля 1928: «Я также прочёл “Место, именуемое Дагон” Гормана – роман довольно наивный и дурно написанный; но он привлек мое внимание благодаря подлинному колориту Новой Англии и отдельным элементам странной атмосферы, ценность которой не подлежит сомнению. Непременно прочитай эту книгу».
Конечно, на замысел «Данвичского ужаса» повлияли летние впечатления от визита ГФЛ в дом Эдит Минитер в Уилбрэхеме, но сама мысль о переносе действия в Массачусетс зародилась после прочтения романа Гормана.
События в книге Гормана описаны с точки зрения молодого доктора Дрима, который практикует в Мальборо. Но на самом деле можно сказать, что главный герой романа – вовсе не доктор Дрим. Огромный старик Хамфри Латроп, преемником которого стал молодой врач, противостоит зловещему и могущественному Джеффри Уэсткотту, цели которого поначалу кажутся загадочными и непостижимыми. Латроп – ключ к тайному знанию, хранящемуся в Мальборо; по мнению С.Т. Джоши, он сильно напоминает Задока Аллена из «Тени над Иннсмутом». Древние секреты спрятаны в его памяти и могут вырваться наружу только под действием выпивки (Аллен пьёт контрабандное виски, а Латроп – яблочную водку). Уэсткотта, с другой стороны, можно сравнить с Уилбуром Уэйтли из «Данвичского ужаса» - он хочет вернуть древние силы, а путь к оккультным безднам открывает ему черная книга… Описание шабаша и Черного человека явно использовано ГФЛ в «Снах в ведьмином доме»…
Впрочем, параллели, которым уделяют такое внимание почтенные лавкрафтоведы, мне кажутся не слишком важными. Гораздо интереснее другое. В библиотеке Лавкрафта оказывались не только произведения классиков литературы ужасов и сочинения коллег и друзей, но и романы «мейнстримовых» авторов. В их числе – «Холодная гавань» Ф.Б. Янга, «Тёмная комната» Л. Клайна и «Место, именуемое Дагон». Жанра «ужасов» ещё не существовало, но подобные книги сочиняли и издавали… Их публиковали солидные фирмы, они считались «серьезными», о них подчас писали видные критики. Ничего подобного Лавкрафт добиться не мог – и скептические отзывы об этих книгах были вызваны отчасти вполне понятной писательской ревностью. Однако ГФЛ не мог не признавать достоинств этих книг, благодаря которым «темная литература» попадала в поле зрения «серьезной» аудитории. И жанровые конвенции раскрывались совершенно особым образом, как раскрываются они в произведениях мейнстримовых авторов, обращающихся к фантастике и хоррору (К. Эмис, П. Экройд, У. Эко и т.д.)
А произведения 1920-1930-х годов, в которых сюжеты литературы ужасов раскрываются техническими средствами «традиционной» прозы, оказались в числе потерянных шедевров, и только усилия коллекционеров и отдельных поклонников помогли вернуть эти книги в читательский обиход.
Но прежде романы были прочитаны. И открыв «Место, именуемое Дагон», ГФЛ обнаружил там суровых пуритан, которых он пытался изобразить в «Картине в доме» (1920), древних богов, составлявших основу его космогонии, перечни оккультных книг, которые он так тщательно составлял, эксцентричного чародея, похожего на Чарльза Декстера Варда… Да, Лавкрафт мог написать такой роман – но не написал; возможно, история Варда осталась в его письменном столе именно потому, что ГФЛ посчитал: его книга слишком напоминает роман Гормана.
Но один вопрос как будто остается безответным. Почему же всё-таки «Дагон»?
Имя древнего финикийского божества, покровителя земледелия и плодородия, использовано для обозначения места, где творятся темные ведьмовские обряды. Символом Дагона была рыба, поскольку именно от даров моря зависело существование верующих. Те, которые жили вдали от берега, почитали Дагона как бога зерна и урожаев. Доктор Латроп в одном из эпизодов даёт туманные указания на происхождение места-имени, но сам выбор названия кажется непонятным. История учит нас, что многие божества одной цивилизации могут стать демонами другой. Таковы Дагон и Ваал, которых в Библии именуют языческими «демонами»; евреи появились в землях, где поклонялись древним божествам, и признали имена этих божеств «омерзительными».
Возможно, Гормана привлекло само звучание слова «Дагон» … Точно так же, как привлек его ведьмовской мир, созданный воображением Готорна. В этом мире тяжесть грехов предков обрушивается на далёких потомков, проклятия реальны и ужасны, люди находят свои имена в черной книге, а дома хранят воспоминания о былых деяниях… Из подобных элементов и сложилась общая концепция романа Гормана. Впрочем, есть в этом романе и любовь, и нежность, совершенно немыслимая в книгах Лавкрафта. Есть изысканные технические приёмы, напоминающие о модернизме 1920-х. Есть изящные повторы, в которых отразились поэтические пристрастия автора. Горман только однажды заглянул в тёмный мир Готорна – и принёс туда немало своего, интересного и оригинального. Лавкрафту это могло не понравиться, но он вынужден был признать талант своего предшественника – и написал о Гормане в «Сверхъестественном ужасе в литературе», воздав должное писателю из другого круга и другого мира.
Забытые книги из библиотеки Лавкрафта обрели новую жизнь, а исследователи постепенно восстанавливают ту литературную традицию, которую продолжал и развивал ГФЛ. Чтение подобных книг – не обязанность, а удовольствие. Удовольствие, которое ожидает всех, кому посчастливится открыть этот роман, прочесть о тайнах салемского колдовства и узнать, где находится «место, именуемое Дагон». И увидеть глаза, которые «напоминали покрытые каплями росы фиалки потрясающе густого нежно-синего цвета».
Содержание
I
У.У. Джейкобс
В ТИГРИНОЙ ШКУРЕ................................................... 5
Ральф Штраус
КОМНАТА НА ЧЕТВЕРТОМ ЭТАЖЕ......................... 20
Маргарет Ирвин
КНИГА........................................................................... 33
Г.Э. Мэнгуд
УДАР ХЛЫСТА............................................................. 51
А.М. Баррейдж
ДОМ-ОДИНОЧКА........................................................ 65
А.М. Баррейдж
«ЧЕРНЫЙ БРИЛЛИАНТ»............................................ 80
Ф. Бриттен Остин
СТРАННЫЙ СЛУЧАЙ
С МИСТЕРОМ ТОДМОРДЕНОМ............................... 94
Мартин Армстронг
МЭРИ ЭНСЕЛЛ.......................................................... 109
Барнард Стейси
ОБРЯД........................................................................ 120
Л.Э.Д. Стронг
ГЛУПОСТЬ ЧЕЙЛИ.................................................... 129
Энтони Марсден
В СУМЕРКАХ НА ХЕЛВЕЛЛИНЕ.............................. 144
Джордж Р. Приди
КИСЛОЕ ЯБЛОКО...................................................... 152
«Симарк»
ВОПРОС..................................................................... 157
Луис Голдинг
ПОЕДИНОК С ПРИЗРАКОМ................................... 171
Энтони Гиттинс
ТРЕТЬЕ ИСПОЛНЕНИЕ............................................. 181
Хэл Пинк
МАНДРАГОРА........................................................... 189
Холлоуэй Хорн
СТАРИК...................................................................... 197
К. Патрик Томпсон
ОНА ХОТЕЛА,
ЧТОБЫ ОН ПРИЛЕТАЛ НА ЗАКАТЕ....................... 205
Кэтлин Риветт
ПОРТРЕТ ЦАРИЦЫ.................................................. 213
Уильям Герарди
БОЛЬШОЙ БАРАБАН............................................... 230
Альфред Трессидер Шепард
ТРЕТЬЯ МЕДАЛЬ....................................................... 237
Г. Де Вер Стэкпул
КИТАЯНКА................................................................. 251
А. Дж. Алан
МОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ В ЧИЗЕЛХЕРСТЕ............... 265
А. Дж. Алан
ВОЛОСЫ.................................................................... 277
Ги де Мопассан
СТРАХ......................................................................... 288
Ги де Мопассан
РУКА........................................................................... 296
Томас Берк
ПЕСНЯ ХО ЛИНА....................................................... 304
Томас Берк
ХУДОЙ ЧЕЛОВЕК...................................................... 313
Дж. С. Флетчер
МАЯК НА ЗЫБУЧИХ ПЕСКАХ................................ 329
Фрэнсис Гриббл
СЕКРЕТ ШВАРЦТАЛЯ.............................................. 343
Бэйзил Тозер
ПИОНЕРЫ ПИКА ПАЙКА........................................ 355
Майкл Кент
ПРИЗРАК ПИТЕРСБИ.............................................. 366
Ф. Марион Кроуфорд
ЧЕРЕП, КОТОРЫЙ КРИЧАЛ................................... 378
Т.Ф. Поуис
ДВА РОГА................................................................... 414
Ян Неруда
ВАМПИР.................................................................... 420
С. Л. Деннис
ПРОБУЖДЕНИЕ ФОКУСНИКА................................ 425
Оскар Уайльд
СФИНКС БЕЗ ЗАГАДКИ........................................... 437
Чарльз Дэви
ТРЮК С ИСЧЕЗНОВЕНИЕМ................................... 444
Джордж Мередит
КАК ШАХПЕШ, ЦАРЬ ПЕРСИИ,
НАКАЗАЛ ХИПИЛА, СТРОИТЕЛЯ........................... 457
Бэзил Мюррей
ТРИ ПЕННИ НА УДАЧУ............................................ 464
Л. К. С. Эбсон
ЭКСПЕРИМЕНТ С КРОВЬЮ................................... 471
Чарльз Диккенс
СИГНАЛЬНЫЙ СТОРОЖ.......................................... 477
Фрэнк Р. Стоктон
ЛЕДИ ИЛИ ТИГР?...................................................... 493
Амброз Бирс
ВСАДНИК В НЕБЕ..................................................... 502
Э. Г. Лэкон Уотсон
БЕГСТВО..................................................................... 511
II
Э. М. Делафилд
БЕЛКА В КОЛЕСЕ........................................................... 5
Гектор Болито
АЛЬБАТРОС.................................................................. 16
Элджернон Блэквуд
ЗЕМЛЯ ЗЕЛЕНОГО ИМБИРЯ....................................... 28
Элджернон Блэквуд
ДРЕВНИЙ СВЕТ............................................................ 38
Артур Моррисон
НЕЧТО В ВЕРХНЕЙ КОМНАТЕ.................................... 44
Артур Квиллер-Коуч
РУКИ.............................................................................. 56
Сэр Джон Сквайр
ВЫМЫШЛЕННЫЙ ПЕРСОНАЖ.................................. 71
Шейла Кей-Смит
МИССИС ЭЙДИС........................................................... 82
Майкл Арлен
БИТВА НА БЕРКЛИ-СКВЕР......................................... 90
Стейси Омонье
ЛИТЕРАТОР................................................................ 105
Филлис Боттом
ГЕНРИ......................................................................... 119
Грэм Грин
КОНЕЦ ПРАЗДНИКА................................................. 130
Этель Мэннин
РОМАНОВ................................................................... 142
Марта МакКенна
ОРАНЖЕРЕЯ.............................................................. 150
Лесли Сторм
ДИСЦИПЛИНА............................................................ 161
Персиваль К. Рен
ПЫЛЬ, КОТОРОЙ СТАЛ БАРРЕН.............................. 172
Фрэнсис Бретт Янг
БАЛАЛАЙКА............................................................... 183
Оливер Онионс
ФАНТАЗМ................................................................... 195
Дороти Сейерс
НЕБЛАГОВИДНАЯ ШУТКА ОДНОГО ШУТНИКА...... 228
Ф. А. Каммер
ЧАША МЕДИЧИ......................................................... 243
Иден Филлпоттс
ПРИЛИВ...................................................................... 255
Элинор Смит
ВОСКОВАЯ ФИГУРА МИССИС РЕЙБЕРН................ 265
Элинор Смит
ЦИРК САТАНЫ........................................................... 281
Р. Х. Моттрам
ПАЯЦЫ....................................................................... 300
Альфонс Доде
ЭЛИКСИР ПРЕПОДОБНОГО ОТЦА ГОШЕ................ 308
Лафкадио Хирн
ИСТОРИЯ МИН-И........................................................ 319
Селвин Джепсон
И ПРИСЯЖНЫЕ ТОЖЕ.............................................. 334
Э. Несбит
ИЗ МРАМОРА, В НАТУРАЛЬНУЮ ВЕЛИЧИНУ........ 341
Джон Меткалф
ТУННЕЛЬ..................................................................... 358
Джон Меткалф
ПЛОХИЕ ЗЕМЛИ......................................................... 369
Дж. Д. Бересфорд
МИЗАНТРОП............................................................... 383
Дж. Д. Бересфорд
СИЛЫ ВОЗДУХА......................................................... 395
Э. Ф. Бенсон
МИССИС ЭМВОРС..................................................... 403
Морис Бэринг
ВЕНЕРА...................................................................... 428
Эрнест Брама
ИСТОРИЯ ЮНГ ЧАНГА............................................... 440
Джеффри Мосс
ПРИМУЛА................................................................... 453
Норман Мэтсон
ДОМ НА БОЛЬШОЙ ДАЛЬНЕЙ ДОРОГЕ.................. 459
Макс Пембертон
ЕСЛИ БЫ ОН МОГ ЗАДЕРЖАТЬСЯ.......................... 472
Марк Коннелли
КОРОНЕРСКОЕ ДОЗНАНИЕ...................................... 483
Хьялмар Бергман
ЮДИФЬ....................................................................... 490
Сомерсет Моэм
ТАЙПАН....................................................................... 499
Об авторах................................................................ 509
Создатель одного из самых популярных детективов конца XIX века, Джойс Мэддок сочинял страшные рассказы не только под именем «Дика Донована». Впервые на русском — собрание мрачных и пугающих, но в то же время ностальгически приятных историй Джойса Мэддока, в которых сюжетные ходы готической литературы вновь становятся сенсационными и эффектными. Обязательное чтение для любителей винтажного хоррора.
Содержание
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ МАЙОРА ВЕЙРА............. 5
БЕЛАЯ ВЕДЬМА РЕКИ............................................ 17
ЛЕГЕНДА КЛАЙДА.................................................. 17
ГОЛУБАЯ ЗВЕЗДА.................................................... 28
ПРИЗРАК БАРРОЧАНА.......................................... 43
ВОЛЫНЩИК ИЗ КАЛЛОДЕНА............................ 58
НЕСКОЛЬКО ЭКСПЕРИМЕНТОВ С ГОЛОВОЙ 71
ДВОЙНИК ДЖОНА МАКДУГАЛЛА..................... 82
НЕВЕСТА СМЕРТИ.................................................. 95
НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ................................................ 109
ФАРФОРОВАЯ СОБАЧКА..................................... 121
ОДЕРЖИМЫЙ......................................................... 135
РУТ.............................................................................. 150
ПРИЗРАК ИЗ МОРЯ............................................... 162
СИЯЮЩАЯ РУКА.................................................... 176
НОЧЬ С МЕРТВЕЦАМИ........................................ 189
КАПАЮЩАЯ КРОВЬ.............................................. 203
СОН, КОТОРЫЙ СБЫЛСЯ................................... 217
ДОГОВОР................................................................... 232
КОЛОКОЛ СУДЬБЫ............................................... 247
ИСТОРИЯ ПОВЕШЕННОГО................................ 272
ПРЕСТУПЛЕНИЕ НА УЛИЦЕ ОБЕР................ 295
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ ДОКТОРА МАРТИНА. 307
Джеймс Эдвард Престон Мэддок......... 318
Маргарет Уилсон Олифант (1828-1897) сыграла значительную роль в истории английской литературы. Огромный успех, поразительная активность, значительный общественный резонанс – всего более сотни книг, причем многие публиковались анонимно и почти все становились бестселлерами. Однако в истории ее имя осталось в первую очередь благодаря «Рассказам о зримом и незримом», циклу произведений, посвященных оккультным и мистическим темам. Именно эти тексты собраны в нашем издании; однако для начала следует восстановить биографический и литературный контекст, с которым связана фантастика миссис Олифант.
Маргарет Олифант родилась в деревне Уэллифорд, расположенной в шотландском Ист-Лотиане (в ее честь теперь названа улица Олифант-Гарденс); она была единственной дочерью и младшим ребенком Маргарет Олифант (1789–1854) и Фрэнсиса У. Уилсона (1788-1858). Маргарет провела детство в Лассуэйде, Глазго и Ливерпуле. Еще в детстве она постоянно занималась литературным творчеством. Первый роман "Из жизни миссис Маргарет Мейтленд" был опубликован в 1849 году. Он был посвящен относительно успешному религиозному движению, Шотландской свободной церкви, к которой принадлежали родители Олифант. Следующей книгой стал роман «Калеб Филд» (1851); в Эдинбурге Маргарет познакомилась с издателем Уильямом Блэквудом и ее пригласили публиковаться в «Блэквудс мэгезин» – связь с популярным изданием продолжалась до конца жизни писательницы; она напечатала в журнале более сотни произведений, включая критическую статью об "Алой букве" Натаниэля Готорна.
В мае 1852 года Маргарет вышла замуж за своего родственника, Фрэнка Уилсона Олифанта, и поселилась на Харрингтон-сквер, ныне в Камдене, Лондон. Ее муж был художником, в основном он работал над витражами. Трое из их шестерых детей умерли в младенчестве. У мужа Олифант развился туберкулез, и ради поправки его здоровья супруги в январе 1859 года переехали во Флоренцию, а затем в Рим, где Фрэнк умер. Олифант осталась практически без средств. Она вернулась в Англию и серьезно занялась литературой, чтобы прокормить троих выживших детей.
В 1866 году она поселилась в Виндзоре, чтобы быть рядом со своими сыновьями, которые учились в Итоне. В том же году троюродная сестра миссис Олифант, Энни Луиза Уокер переехала к ней в качестве компаньонки-экономки. Виндзор стал домом Олифант на всю оставшуюся жизнь. На протяжении более чем 30 лет она занималась разнообразной литературной работой, но личные проблемы продолжались. Ее амбиции, связанные с сыновьями, остались нереализованными. Сирил Фрэнсис, старший, умер в 1890 году; его книгу «Жизнь Альфреда де Мюссе» мать включила в свою серию «Зарубежная классика для английских читателей». Младший сын, Фрэнсис (которого мать называла "Чекко"), стал соавтором книги «Викторианская эпоха английской литературы» и получил место в Британском музее, но его уволил сэр Эндрю Кларк, известный врач. Фрэнсис умер в 1894 году. Когда миссис Олифант потеряла последнего из своих детей, у нее больше не осталось интереса к жизни. Ее здоровье неуклонно ухудшалось, и она умерла в Уимблдоне 20 июня 1897 года. Миссис Олифант была похоронена в Итоне рядом с сыновьями.
В 1880-х годах Олифант стала литературной наставницей ирландской писательницы Эмили Лоулесс; многие книги миссис Олифант посвящены литературе и литераторам: «Жизнь Шерилана» (1883), «Данте» (1877), «Мигель де Сервеантес» (1880). Среди ее работ – биографии Эдварда Ирвинга и теолога Джона Таллоха, Франциска Ассизского и сестер Бронте. Она писала о Флоренции и Эдинбурге, о Венеции и Иерусалиме – эти исторические сочинения, конечно, утратили ценность, но для своего времени были более чем убедительными.
Незадолго до смерти Олифант начала работу над пионерским проектом – очерком истории и достижений издательского концерна «Блэквуд», с которым она была так долго связана. Автобиография и письма Олифант, в которых представлена трогательная картина ее домашних невзгод, вышли в свет в 1899 году. Изначально этот текст предназначался для «Чекко», но сын умер раньше, чем Маргарет закончила работу. Легко заметить, что автобиография написана «для своих» - в ней слишком много нюансов и малозначительных подробностей, а публикаторы не рискнули редактировать эту книгу. В итоге к мемуарам Олифант критики и читатели обращаются крайне редко.
Неоднозначны и мнения о творчестве Олифант в целом: одни критики считают ее "домашней писательницей", в то время как другие признают ее творчество влиятельным и важным для викторианского литературного канона. Многие считали, что Олифант писала слишком много и слишком быстро. Джон Скелтон в статье для «Блэквуда» заметил:"Если бы миссис Олифант сосредоточилась по-настоящему – остается только гадать, чего она могла бы добиться. Мы могли бы увидеть новую Шарлотту Бронте или новую Джордж Элиот». Однако не все современники разделяли такое отношение. М.Р. Джеймс писал, что религиозные истории о привидениях удавались миссис Олифант как никому другому (он выделял «Осажденный город» и «Открытую дверь». Мэри Баттс высоко оценила рассказ "Окно библиотеки", описав его как "шедевр истинной красоты". Другие критики ценили «духовную проницательность и чистоту мыслей, а также тонкое понимание многих аспектов нашей общественной жизни».
Вирджиния Вулф, прочитав автобиографию Олифант, высказала сожаление о «продаже таланта» и об «отказе от интеллектуальной свободы» ради заработка. Однако даже современные критики разделились во мнениях о творчестве Олифант: например, феминистки относятся к ней с презрением, считая, что патриархальные ценности в ее прозе не подвергаются сомнению.
Самый большой успех выпал на долю «Хроник Карлингфорда» - романы и рассказы в стиле Энтони Троллопа отличались тонкостью и изяществом бытописания, а использование автобиографических деталей добавило повествованию убедительности. Именно эту серию переиздали в 1980-х годах, ненадолго оживив интерес к творчеству Олифант.
Наверное, стоит остановиться на романе «Мисс Марчбэнкс», который включался в престижные серии «Пингвин» и «Оксфордская классика». После смерти матери героиня исполняет свой долг и хочет стать "утешением для дорогого папы". Но в этом забавном романе все не так, как кажется: яркая, энергичная 19-летняя девушка полна решимости создать для себя интересную жизнь, несмотря на ограниченность викторианских ожиданий. Отец размышляет: если бы она была мужчиной, она могла бы заменить его в медицинской практике или попасть в парламент.
Люсилла полна решимости найти выход своим амбициям; и она решает начать с «омоложения» местного общества. Реализуя различные проекты (включая выдвижение кандидата в парламент), она присматривает подходящего мужа - кого-то интересного, чье положение дало бы больший простор для реализации ее способностей. К концу истории героиня поймет, кто ей нужен, чтобы соединить амбиции с искренними чувствами. Юмор Маргарет Олифант кажется суховатым, но сугубо английская ирония остается… Некоторым читателям (и особенно читательницам) Люсилла показалась слишком холодной, но автор испытывает к ней искреннее сочувствие. И уж конечно, этот роман куда убедительнее слащавых полусказочных повествований («Заида», «Омбра» и др.), которые приносили изрядный доход и были почти сразу позабыты. Среди поздних книг выделялась «Тайна миссис Бленкарроу» (1890); разгадка действительно казалась весьма занимательной;; в романе «Кирстин» миссис Олифант обратилась к щотландской истории – и также добилась успеха.
Но куда большее значение в ее жизни и творчестве со временем приобрело Незримое.
За это время Олифант написал несколько произведений сверхъестественной фантастики, в том числе длинную историю о привидениях "Осажденный город" (1880) и несколько коротких рассказов, в том числе "Открытая дверь" и "Старая леди Мэри". Олифант также писала историческую беллетристику. Действие фильма "Магдалина Хепберн" (1854) разворачивается во времена шотландской реформации, и в нем в качестве персонажей фигурируют Мария, королева Шотландии, и Джон Нокс.
Миссис Олифант начала публиковать жанровые тексты в 1857 году – тогда в «Блэквуде» появилась "Рождественская сказка"; история стала прообразом всех произведений о Зримом и Незримом; именно такой подзаголовок писательница использовала, когда обращалась к сверхъестественным темам. В рассказе, собственно, нет ничего фантастического, но изображается семейная жизнь, в которой заметно «зияние» - отсутствие какого-то чувства, персонажа или воспоминания. Когда этот объект переносится в сферу Незримого, возникает возможность коммуникации между двумя мирами… И поводов для подобного развития сюжета становилось все больше – умирали друзья миссис Олифант, умирали ее дети, и незримый мир занимал все больше места, и отсутствие было уже невозможно скрыть. В рассказе «Потайная комната» (1886) воспроизводится та же схема: послушный сын повинуется указаниям беспомощного отца и соглашается провести ночь в Потайной комнате, где его ждет встреча со зловещим Незримым.
Герои рассказов, повестей и романов сталкиваются с тем, что находится за пределами жизни; и попытки справиться с подавляющим ужасом смерти занимают большую часть повествования. Несомненно, самое сильное впечатление производит роман «Осажденный город» (1879), в котором современные читатели увидят сходство с более поздними книгами Роденбаха, Перуца и Рэя. В стенах крепости Семур происходят странные, пугающие события, а за воротами собралась невидимая толпа: духи умерших возвращаются в Семур….
Семур-ан-Осуа
История о призраках рассказана пятью свидетелями, каждый из которых раскрывает собственные взгляды и убеждения. Все начинается и заканчивается рассказом мэра, политика, твердо верящего в то, что он - современный мужчина, стоящий выше религии, выше женщин. Он излагает факты, но предубеждения и ограничения не позволяют ему понять, что произошло и почему. На другом конце спектра находятся рассказы мистика Поля Лекамюса, который устанавливает самый тесный контакт с духами, и жены мэра Агнес, духовная природа которой позволяет ей видеть и понимать больше, чем большинству людей. Рассказы свидетелей развивают сюжет и ведут к развязке…
Незримый мир изображен очень убедительно. Тоска Дюпенов по маленькой Мари, без сомнения, отражает тоску самой миссис Олифант по своей дочери Мэгги, которая внезапно умерла от лихорадки в возрасте 10 лет в Риме в 1864 году. Город в этой истории – довольно точное описание крепости Семур-ан-Осуа на Лазурном берегу, в Бургундии. Маргарет Олифант и ее младший сын Чекко посетили Семур в 1872 году, после того как писательница завершила во Франции работу над биографией графа де Монталамбера. Находясь в городе, она вполне могла посетить больницу для бедных Семура, расположенную на городской стене. Устройство палат описано в книге довольно точно.
В романе много персонажей, которые с презрением относятся к религии. Это отношение было распространено во Франции девятнадцатого века; оно оставалось наследием Французской революции. В рамках "дехристианизации" правительство не только стало полностью светским, но и была предпринята попытка дехристианизировать Францию на общественном уровне, религия считалась суеверием. После закрытия и разрушения многих церквей Робеспьер и Конвент прекратили движение за дехристианизацию, но ущерб уже был нанесен. Утрата религиозных ценностей становится источником ужаса, а единственным спасением оказывается покаяние перед Незримым… Этот драматизм миссис Олифант передала очень точно, и дело не в исторических подробностях, а в ощущении Трагедии.
В рассказе «Открытая дверь» (1882) полковник Мортимер и его семья возвращаются из Индии и арендуют Брентвуд-хаус недалеко от Эдинбурга. Единственный сын полковника Роланд заболевает и, возможно, бредит. Наконец он открывает отцу тайну, связанную с руинами старого замка. И опять общение с Незримым требует полной самоотдачи и, по сути, невозможного…
Рассказ был посвящен памяти «Э.Б.»; посвящение связано с визитом миссис Олифант в дом семейства Блэквудов, Колинтон-Хаус, недалеко от Эдинбурга; издатель Уильям Блэквуд III жил там с матерью Эммой (Э.Б.) и двумя сестрами; к сожалению, вскоре Эмма Блэквуд умерла.
Колинтон-хаус и его окрестности послужили источником вдохновения для миссис Олифант, когда она создавала Брентвуд-хаус. Рядом с домом находились руины старого замка Колинтон, а также одинокая стена, некогда являвшаяся частью соседнего здания. В 1896 году Джон Джедди описал это место в книге "Воды Лейта от истока до моря":
«Под сенью заброшенного замка и мрачной рощи остролиста, расположенной на краю парка... находится заброшенный и жуткий обломок прошлого - низкая двускатная стена с мертвым стволом и скелетообразными ветвями плюща, обвивающего смотрящее окно и "Открытую дверь"». Читатели миссис Олифант запомнят этот порог, ведущий в никуда: именно здесь разворачиваются события одной из лучших современных историй о привидениях".
Еще больше автобиографических деталей можно найти в повести «Старая Мэри» (отдельное американское издание имело подзаголовок «Роман», хотя объем и сюжет не дают для этого оснований; позднее подобную же операцию издатели повторили с маленькой книжкой «Dies Irаe»).
Старой леди Мэри уже за восемьдесят, и она любит только свою восемнадцатилетнюю крестницу Мэри. Но без завещания ее маленькое состояние перейдет к внуку, который уже богат… Догадаться о развитии событий довольно легко, но гораздо важнее отношения Незримого мира, куда попадает Мэри, и реальности, куда она пытается вернуться.
Леди Мэри во многом списана с близкой подруги Маргарет Олифант Харриет Стюарт (миссис Дункан Стюарт), умершей вскоре после публикации произведения.
Второстепенный персонаж, адвокат мистер Фернивал, ранее появлялся в романах "Заида" (1854) и "Гроув-роуд, Хэмпстед" (1880). По-видимому, этот герой позаимствован у Чарльза Диккенса; в журнале «Домашние слова» в 1853 году упоминается фирма «Фернивал и Клемент». (Забавно, что фамилия адвоката , вероятно, была своеобразной шуткой Диккенса - в гостинице "Фернивал" писатель жил в молодости. Это заведение когда-то было ином канцелярии, но ко времени Диккенса там просто сдавались комнаты.) После миссис Олифант своего адвоката Фернивала вывел и Энтони Троллоп – в романе 18 62 года «Ферма Орли».
Короткий роман «Прогулка леди» (1882) написан от лица мистера Темпла, который знакомится с семьей Кэмпбелл во время путешествия по Швейцарии. Он восхищается 28-летней Шарлоттой ("Чатти"), которая играет роль матери для остальных членов семейства. Но Зримое тоже готовит неприятные сюрпризы – любовь мистера Темпла к Шарлотте растет, но он осознает, насколько маловероятно ее замужество. И тут в историю вторгается фамильный призрак… Незримый мир заполняет прорехи в мире Зримом, таинственная леди приближается к мистеру Темплу… Но насколько благоприятно ее вмешательство?
Липовая аллея в Силлингхерсте, Нортгемптоншир
Согласно книге Джона Б. Стивенсона "Форд: деревня в Западном нагорье Шотландии" (1984), вымышленный дом "Эллермор" в "Прогулке леди" списан с реального особняка в Хайленде; это Эдерлайн-хаус. Как и в романе, в поместье есть свое маленькое озеро (Лох Эдерлайн), которое веками принадлежало Кэмпбеллам. (К сожалению, дома больше не существует.)
Сама история о привидениях имела другой источник, по словам двоюродной сестры Маргарет Олифант, Энни Уокер Когхилл, которая редактировала ее автобиографию и письма. Кузина Энни рассказывает, что, когда миссис Олифант была в гостях у друзей в Нортгемптоншире, она "... услышала легендарную историю о соседнем старом доме Саквиллов [Дрейтон-Хаус], которая постепенно превратилась в "Прогулку леди"».
Мы публикуем сокращенную версию произведения, напечатанную в «Лонгменс» в 1882-3 годах; отдельное издание появилось только в 1897 году; здесь куда больше «лондонских» сцен и несколько изменены описания встреч мистера Темпла с таинственной леди. Возможно, с психологической точки зрения полная версия убедительнее, но в журнальном варианте история куда более динамична.
В другом случае различия куда более значительны – речь о рассказе «Потайная комната» (1876) и романе «Сын чародея» (1882) Рассказ был написан для рождественского номера «Блэквуда» и пользовался колоссальным успехом.
Замок Гламис
Сюжет может показаться не слишком примечательным. Древний замок Гаури известен своим "призраком" и "потайной комнатой" - хотя только наследники знают, есть ли в этих историях крупица правды. Герой, юный Джон Рэндольф достигает совершеннолетия, он полон сил и надежд. Но в ту же ночь его отец, граф (лорд Гоури), будит сына и отводит в потайную комнату…
Важен, впрочем, не столько сюжет, сколько источник вдохновения - замок Гламис. Замок издавна славился тем, что в нем водились привидения, и в начале девятнадцатого века в печати появилось несколько старинныых легенд о замке Гламис. Затем, в 1827 и 1830 годах, были опубликованы рассказы с упоминанием потайной комнаты и описанием легенды о злом эрле Берди (исторической личности), который, играя в карты в замке Гламис, своими злыми поступками вызвал дьявола, который затем заставил эрла Берди и всю комнату исчезнуть в стенах замка. Также в 1830 году в письме сэра Вальтера Скотта в его книге "Письма о демонологии и колдовстве" описывалось посещение Гламиса, во время которого Скотту рассказали о потайной комнате и о том, что ее местонахождение было известно только графу, его наследнику и душеприказчику. После выхода книги эти сведения часто повторялись в прессе; и в последующие годы появились предположения о том, какие ужасающие секреты может хранить комната. Многие легенды о привидениях и сплетни, опубликованные в девятнадцатом веке о замке Гламис, все еще повторяются сегодня.
В "Потайной комнате" Маргарет Олифант сочетает рассказ Скотта о тайной комнате со своей версией поступков злого графа. Так что связь Зримого и Незримого становится несколько двусмысленной, придавая истории определенную пикантность – известно, что владельцам замка рассказ не слишком понравился.
В «Сыне чародея» тема развита в ином ключе.
Уолтер Метьюэн - молодой бездельник двадцати четырех лет от роду. К отчаянию своей овдовевшей матери, он предпочитает общество друзей и хитроумного капитана Андервуда, избегая «приличных» жителей города. Известно, что Уолтер является дальним родственником шотландского лорда Эррадина; но для него и его матери стало настоящим потрясением, что из-за нескольких смертей в семье Уолтер унаследовал титул. Герой клянется отказаться от бесцельного времяпровождения и сделать что-то действительно хорошее в новом статусе.
Уолтер едет в Эдинбург, чтобы встретиться со своим адвокатом, и узнает, что одним из условий получения титула является ежегодный визит на озеро Лох-Хуран в Западном нагорье, в древний замко Кинлох-Хуран. Столетия назад жил лорд-колдун Эррадин, этот злой человек, казалось, обладал дьявольскими способьскими способостями; и некоторые были убеждены, что древний волшебник все еще может овладеть волей нового лорда Эррадина. Зловещая фигура начинает преследовать Уолтера и влиять на него после прибытия в Кинлох-Хуран, и герой обращается к двум дамам с соседнего острова, миссис Форрестер и ее дочери Уне.
Руины замка Килчерн
Как только Уолтер покидает Высокогорье, он снова попадает в плохую компанию, но временами пытается подняться над своим окружением. Прежде чем закончится эта сверхъестественная история, он снова вернется в Кинлох-Хуран; и там произойдет финальный поединок между добром и злом, ведущий к драматическому финалу.
Некоторые местные детали почти наверняка свидетельствуют о том, что образ вымышленного замка Кинлох-Хуран на вымышленном озере Лох-Хуран вдохновлен замком Килчерн на озере Лох-Аве.
Вступительные сцены "Сына волшебника" основаны на отношениях Маргарет Олифант с сыном Сирилом, которому было бы двадцать пять или двадцать шесть лет, когда она начала писать этот роман. Несмотря на прекрасные интеллектуальные способности и оксфордское образование, Сирил оставался дома и проводил дни в безделье. Справедливости ради, следует заметить, что у него было слабое здоровье; но куда большей проблемой стала его склонность к выпивке. В своей автобиографии миссис Олифант приводит мало подробностей, но дает понять, как глубоко она страдала от поведения сына и от своей беспомощности добиться перемен.
Семейные проблемы отразились и в рассказе «Портрет» (1885). Филип Каннинг недавно вернулся домой из Индии, страдая от болезни. Мать героя умерла, когда он был совсем мал, и Филипп оставался на попечении доброго, но очень сдержанного отца. Вскоре различные проблемы заставляют юношу осознать, что его отец ведет себя странно.
В этот момент появляется прекрасная картина с изображением матери Филипа, присланная умирающим родственником - человеком, которого ненавидит отец героя. Вскоре после этого Филип испытывает необычные ощущения и угадывает скрытый смысл происходящего…
Судя по описанию дома, речь идет о Гроув-хаусе на Спитал-роуд (ныне Сент-Леонардс-роуд), Виндзор, за углом от дома Маргарет Олифант на Кларенс-Кресент. К сожалению, этого заметного дома уже нет. В течение многих лет соседка и подруга миссис Олифант Лейла Макдональд жила в Гроув-хаусе, позже переехав в гораздо меньший дом на Кресент. Миссис Олифант описывает миссис Макдональд в автобиографии.
Подобно вымышленному Филипу, сын Маргарет Олифант Сирил вернулся домой с Востока с очень слабым здоровьем. 27-летний Сирил отправился на Цейлон в начале 1884 года в качестве личного секретаря нового губернатора, но вскоре был отправлен домой после тяжелой болезни, за которой последовали повторяющиеся приступы лихорадки. Ежедневная прогулка Сирила во время выздоровления, вероятно, напоминала прогулку Филиппа в рассказе - "по Главной улице, через реку и обратно".
Миссис Олифант писала и более традиционные рождественские истории – в их числе представленная в нашем сборнике повесть «Прикованная к земле» (1880). Однако Рождество в загородном доме Дейнтри празднуются довольно скромно - из-за недавней смерти старшего сына сэра Роберта и леди Бересфорд (деталь, несомненно, автобиографична). Героем становится 27-летний Эдмонд Ковентри, опекуном которого является сэр Роберт. И вновь ключевую роль в повествовании играет место действия - небольшой огороженный сад с большой вазой в центре, который соединяет липовую аллею с домом; и именно в саду Эдмонд встречает прекрасную девушку в белом, которая волнует его сердце. С каждой встречей он увлекается все сильнее, хотя умножаются угрожающие знаки и загадки… Жанровый канон существенно дополнен, хотя в целом повесть не слишком выделяется среди «праздничной» журнальной продукции
Нельзя не отметить и самую известную повесть Олифант – «Окно библиотеки» (1896).
Молодую девушку, рассказчицу этой истории, отправляют на лето к тетушке Мэри в университетский городок Сент-Рулс. Девушка выздоравливает после тяжелой болезни и проводит большую часть времени в помещении, в алькове у окна с видом на библиотеку. Одно из окон библиотеки немного отличается от остальных, и некоторые считают, что оно фальшивое окно - либо нарисованное, либо застроенное, - в то время как другие верят, что оно настоящее.
Однажды, когда девушка сидит, погруженная в мечты, она осознает, что в окне кто-то есть - мужчина, занятый письмом; но через несколько минут в окне снова пусто. Читатель вместе с рассказчицей испытывает самые противоречивые чувства, когда героиня становится одержимой таинственным окном и мужчиной, к которому ее влечет. И наконец, визит в библиотеку кажется неизбежным…
Несомненно, отношения Зримого и Незримого миров раскрыты здесь наиболее убедительно. Сент-Рулс списан с университетского городка Сент-Эндрюс в Файфе, который миссис Олифант посещала каждый год. Там у нее было много друзей, включая двух самых близких, директора Таллоха из колледжа Святой Марии и его жену Джейн. Дом директора расположен во дворе, который ограничен с одной стороны старой библиотекой колледжа, описанной в этой истории.
Несомненно, тема возвращения Незримого в мир живых оказалась для миссис Олифант исключительно важной – хотя и не стала единственной. Некоторая навязчивость в раскрытии данной темы заметна в повестях о «маленьком пилигриме», отличающихся чрезмерной сентиментальностью; повести пользовались популярностью в 1880-х, но потом были забыты. Однако именно в этих текстах речь идет не только об отчаянии, но и об утешении: например, «Посетитель» из одноименной повести (1893) находит в земной жизни много интересного и сочувственно рассуждает о Зримом мире. Увы, подобные размышления кажутся несколько искусственными – чувство неудовлетворенности и тоски пронизывает почти все тексты миссис Олифант; и это чувство передается читателю, которому хватит смелости и терпения проникнуть в лабиринты старых замков и парков, заглянуть в мрачные дома и опустевшие города, открыть дверь в Незримое – и задуматься о том, что находится за дверью.
Книга избранных сочинений Маргарет Олифант (с уникальным иллюстративным рядом) выходит в серии "Книга Чудес"
Дик Донован был не только предшественником Шерлока Холмса; его создатель, Джойс Мэддок, написал немало книг в самых разных жанрах. Среди них - и рассказы ужасов. О хорроре "Дика Донована" мы уже писали; а теперь - история, которую Джойс Мэддок подписал своим именем (нет, не совсем своим - но об этом в следующем сообщении). Перевод Сергея Тимофеева
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ МАЙОРА ВЕЙРАПовальное увлечение заменой старых вещей новыми является причиной большого количества актов вандализма, по каковой причине новая метла современных реформ уничтожила некоторые из самых живописных зданий во всех наших крупных городах. Даже жуткие создания, бродившие по земле в часы темноты и возвращавшиеся в свои мрачные и таинственные обители, когда крики петухов и мерцающий рассвет начинали заявлять о себе, были изгнаны из своих привычных мест обитания пилой столяра и мастерком каменщика, и сегодня те призраки, от которого у наших бабушек и дедушек по коже бежали мурашки, никем не воспринимаются всерьез.
Возможно, из того, что когда-либо приходило из невидимого мира, лучше всего до 1878 года были известны призраки ужасного майора Вейра и его сестры Гризель. Более двухсот лет они, к ужасу окрестных жителей, посещали места, столь знакомые им на земле, и едва ли нашелся бы обитатель района вокруг исторического Вест-Боу в Эдинбурге, который в то или иное время не видел призраков майора или его печально известной сестры.
Не было никого, кто без содрогания проходил бы по темной и мрачной аллее, которая вела к дому, так долго служившему резиденцией майора и Гризель, когда они пребывали во плоти. Мальчики и девочки избегали его, как змеиного гнезда, а с наступлением темноты едва ли можно было найти мужчину или женщину, которые отважились бы пройти по этой проклятой аллее. Ибо странные видения, похожие на черные и безмолвные тени, мелькали вокруг; и хотя в доме майора уже давно не было жильцов, — поскольку никого нельзя было заставить жить в таком месте, — по ночам в его ветхих стенах раздавались неземные звуки, а свет, источником которого не были газ или свечи, мерцал в закопченных окнах. Временами, когда запоздалый путник, возвращаясь домой, проходил по аллее с привидениями, он застывал от ужаса при виде безголового, угольно-черного коня гигантских размеров, с кровью и огнем, струящимися из шеи, выходит на аллею, неся на своей спине ухмыляющийся призрак майора Вейра, — однако, спустя несколько мгновений, лошадь и всадник внезапно исчезали в языках синего пламени. Ничего более страшного, чем это видение, нельзя было себе представить, и все же оно ни в коем случае не было необычным. Иногда обитатели Боу, мирно спавшие в своих постелях, просыпались от грохота тяжелой кареты, запряженной шестеркой огненных коней. Она проносилась по Лаун Маркет, потрясая самые фундаменты солидных домов в Боу, к началу ужасной close, как называют аллеи в Шотландии, где останавливалась на несколько минут, а затем снова гремела, оставляя за собой языки пламени и невыносимый запах серы. Как бы странно сейчас это ни звучало, — экипажем управлял сам дьявол, который приезжал, чтобы забрать майора и его сестру после того, как они проводили предоставленную им ночь в своей бывшей земной обители. Однако все это изменилось, поскольку в 1878 году Комиссия по благоустройству Эдинбурга приняла решение снести дом майора, ужасное место навсегда исчезло с лица земли, и отвратительные призраки больше не появлялись. Но кто такой майор Вейр? — могут спросить некоторые. Он был уроженцем Кирктауна, в Ланаркшире, и родился примерно в начале шестнадцатого века. Его мать слыла колдуньей, и было вполне естественно, что на ранней стадии его карьеры она посвятила своего сына в тайны черного искусства. Это, однако, не помешало ему стать солдатом, поскольку в 1641 году мы находим, его лейтенантом шотландской армии, которую ковенанты послали в Ирландию для защиты поселенцев Ольстера. В этом качестве он оказал значительную услугу, участвуя в штурме Каррикфергуса и кровопролитной битве при Бенбурбе. Во время этой битвы на него яростно напал местный житель, вооруженный грозной пикой, которой он попытался пронзить своего врага, но в этот момент из ниоткуда явилась огромная черная рука, схватила пику и отбросила ее; несчастный нападавший был так испуган этим замечательным явлением, что упал и испустил дух.За свои заслуги в Ирландии Вейр получил повышение и стал майором. Вскоре после этого он был назначен командующим «Гвардией Эдинбурга», и в этом качестве отвечал за военные приготовления во времена казни великого Монтроза. Он был впечатляющего вида мужчиной, мощного телосложения, с массивным, угрюмым, отталкивающим лицом. Его глаза были маленькими, но горели, как языки пламени, а волосы были угольно-черными. Получив назначение в Эдинбург, он поселился в доме в Вест-Боу, и этому дому суждено было с тех пор иметь самую дурную репутацию. Его сестра Гризель, такая же замечательно выглядящая женщина, как и он, стала жить с ним, и эта странная пара начала поддерживать отношения с Князем Тьмы, который подарил майору посох из черного дерева, наделявший его обладателя необычайной силой красноречия.
В ту ночь, когда нечестивый и майор Вейр заключили соглашение в доме майора, стихии разыгрались так, что самый старый житель не мог вспомнить ничего подобного.
Густой мрак окутал город; из скопления облаков внезапно вырвались языки пламени, за которыми последовали раскаты грома, сотрясшие землю, отчего многие женщны и дети умерли от страха. Затем разразился ливень, затопивший улицы, и сотни голов крупного рогатого скота и овец, пасшихся на полях, утонули. Многие дома были поражены молнией, так же как и люди; разрушения и страдания, вызванные этой ужасной бурей, были неисчислимы.
Когда буря была в самом разгаре, в комнате майора появился странный маленький старичок, закутанный в большой черный плащ. Откуда он взялся и как сюда попал, сказать невозможно. Точно так же невозможно сказать, что произошло между этим маленьким старичком, который объявил себя Князем Тьмы, майором и его сестрой. Но, по крайней мере, известно, что князь вручил майору посох из черного дерева, сказав ему, что раб никогда не повиновался своему хозяину так хорошо, как этот посох станет повиноваться ему. Этот посох наделял его владельца необычайным красноречием и делал его неуязвимым для всех, кроме бейлифа. Князь посоветовал майору посвятить себя «молитвам и толкованию», поскольку это дало бы ему большое влияние на людей, и было самым верным путем к мирскому продвижению. Соответственно, мы находим, как это указано в «Фрейзере Мисс» в библиотеке адвокатов в Эдинбурге, что «он (Вейр) стал настолько известным среди пресвитерианской секты, что если собирались четверо, можно было быть уверенным, что майор Вейр был одним из них». На частных собраниях его молитвы приводили в восхищение, и это заставляло многих верующих обращаться к нему за помощью. Он никогда не был женат, но жил в частном доме со своей сестрой Гризель Вейр. Многие приходили к нему домой, чтобы присоединиться к нему и послушать его молитву; но было замечено, что он не мог исполнять какие-либо священные обязанности без черного посоха или жезла в руке и опираясь на него, что заставляло тех, кто слышал, как он молится, восхищаться силой его молитвы, его проповеди, его благочестивого жара, так что его считали скорее ангелом, чем человеком, и некоторые из святых сестер обычно называли его «Ангельским Фомой».
Однако, несмотря на эту внешнюю демонстрацию святости, майор занимался колдовством, в то время как его жизнь, не известная никому, была омрачена преступлениями самого отвратительного рода. Однажды, почувствовав неприязнь к двум своим соседям, мужчине и женщине, которые оскорбили его, он пригласил их на ужин. Во время трапезы он призвал своего хозяина дьявола, представшего в своем самом ужасном облике. Когда гости увидели это страшное видение, они сошли с ума, и тогда сатана коснулся их лбов и убил их. Там, где он к ним прикасался, образовалась большая синяя отметина, и как только они были мертвы, он выбросил их в окно и положил рядышком в аллее, где их нашли на следующее утро. Эта находка вызвала ужас в Боу, а странная синяя отметина на лбу каждого мертвого тела убедила людей в том, что причиной их смерти стало что-то сверхъестественное, хотя что это было, так и оставалось неизвестным, пока сам ужасный майор не признался в этом годы спустя.
В конце концов, однако, возмездие должно было настигнуть этого очень злого человека и его не менее злую сестру. После беззаконной жизни, когда ему было около семидесяти лет, майор серьезно заболел. Эта болезнь так повлияла на его разум, что он открыто признался в своей порочности и в своем договоре с дьяволом. История была настолько поразительной и, казалось, невероятной, что сэр Эндрю Рамзи из Эбботсхолла, бывший лордом-губернатором Эдинбурга с 1662 по 1673 год, сначала отказался отдать приказ о его аресте. Но ярость против колдуна и его сестры оказалась настолько велика, что, в конце концов, лорд-губернатор приказал доставить их в Толбут вместе с волшебным посохом из черного дерева. Затем одного из судебных приставов послали обыскать дом майора, и среди прочего он обнаружил некоторое количество денег, завернутых в куски ткани. Клочок этой ткани был случайно брошен в огонь, и это вызвало оглушительный грохот, который был слышен в окрестностях. Деньги были доставлены магистратом в его собственный дом, но не успел он войти, как они вылетели из сумки, в которой их несли, и разбили окна и мебель на куски; и только тогда бейлиф и его потрясенная семья вознесли молитву, демонические деньги влетели в дымоход и больше их никто не видел.
Пока майор лежал в тюрьме в ожидании суда, его, похоже, мучила совесть, так что он сделал самые поразительные откровения, и сенсация, которую эти откровения вызвали во всем Эдинбурге, была огромной. Люди с трудом могли поверить, что такое возможно. Конечно, признание только подрепило приговор, и когда 9 апреля 1670 года он предстал перед судом, вердикт был предрешен. Однако его и его сестру должным образом судили, и майора приговорили к «удушению и сожжению между Эдинбургом и Лейтом», в то время как Гризель должна была быть повешена на Грассмаркете. Как только его доставили обратно в тюрьму, его настоятельно призвали молиться небесам о помиловании. Но, согласно «Памятникам Закона», он воскликнул: «Не муйчайте меня больше. Я уже и так достаточно измучен». Он упорно отказывался встречаться со священником.
В должное время его вывели на казнь, и когда его повесили над огнем с веревкой на шее, некоторые благочестивые люди убеждали его сказать: «Господи, будь милостив ко мне»; но он с яростью ответил: «Оставьте меня в покое. Я не буду говорить ничего подобного. Я жил как зверь и должен умереть как зверь».
Как только он был задушен, его тело было брошено в огонь вместе с его посохом из черного дерева. Можно себе представить ужас и изумление зрителей, когда они увидели, как этот замечательный посох крутится и выворачивается, совершая самые необычные изгибы, и издавая странные звуки. И он не загорался до тех пор, пока не сгорели последние остатки тела майора. Но даже тогда посох не сгорел; он взмыл высоко над пламенем и исчезл из виду потрясенных свидетелей.
Как только от майора избавились, его сестру приготовили к казни, но, когда ей сообщили о смерти брата, она впала в самый ужасный бред; она поклялась, что не только сама была колдуньей, но и что ее мать тоже была ведьмой. Она также заявила, что она и ее брат находились в прямом общении с дьяволом, который однажды повез их кататься на огненной колеснице, запряженной лошадьми без голов, средь бела дня. Как только ее привели к месту казни, она начала рвать на себе одежду, говоря, что хочет умереть «со всем возможным позором». Как и ее брат, она отказывалась молиться и насмехалась над теми, кто пытался побудить ее к покаянию.
Не следует, однако, думать, что, хотя женщина была повешена, а мужчина задушен и сожжен, от этих людей избавились. О Боже, нет! в ночь, последовавшую за их казнью, дом майора был ярко освещен. Из каждого окна лился свет, и к тому же такой яркий! — совершенно непохожий ни на что, к чему привыкли горожане. Но это было еще не все, потому что из дома доносились взрывы смеха, жуткие крики и взрывы дикого веселья. Всю ночь жители Боу слышали грохот невидимых колес колесницы, которая либо направлялась к дому майора, либо отъезжала от него, и время от времени огромные языки синего пламени вырывались из мрачной аллеи, которая вела к двери майора. Эти пирушки продолжались до рассвета, а затем испуганные соседи увидели, что свет в доме погас, и крики гуляк смолкли.
Несколько ночей спустя, женщина шла по Боу с фонарем в руках. Она собиралась навестить больную соседку, и у нее на руке была маленькая корзинка, наполненная деликатесами. Когда она добралась до начала страшной аллеи, то выронила корзину и фонарь, и застыла от ужаса, увидев стоящую там хорошо знакомую фигуру Гризель. Та казалась огромного роста и ужасно ухмылялась. При виде этого зрелища бедная женщина лишилась чувств; некоторое время спустя ее нашли и отнесли к ней домой; когда она оправилась от припадка, то рассказала все, что видела, и вскоре после этого потеряла рассудок из-за полученного шока. В течение недели или двух после этого ничего не наблюдалось ни в аллее, ни в доме майора, которого все избегали. Наконец, однажды ночью, соседи услышали звук, словно что-то огромное неслось по воздуху. Выглянув из своих окон, они увидели гигантского черного коня, несущего на спине майора Вейра. Глаза животного казались огромными огненными шарами, огонь струился из его ноздрей. Оказавшись возле аллеи, таинственный конь остановился, и майор спешился; аллея мгновенно наполнилась странными существами, каждое из которых несло факел, в то время как дикий крик приветствовал прибытие майора. Затем дом осветился сверху донизу, и вскоре, к ужасу тех, кто был свидетелями этого замечательного события, окно в доме майора открылось, и оттуда вылетело обезглавленное тело, с отвратительным стуком упавшее на тротуар. Пять минут спустя из другого окна вылетела голова, и всю ночь эти ужасные предметы лежали на тротуаре, потому что никто из тех, кто был свидетелем этого отвратительного зрелища, не осмеливался покинуть свой дом. Однако, когда рассвело, люди поспешили вниз и сообщили властям о том, что они видели. Голова и тело были сразу же обнаружены, но кем был этот человек, никто из многих сотен людей, видевших останки, сказать не смог. Голова была отрезана так ровно, что не было видно ни единой зазубрины.
Не успели горожане оправиться от этого ужаса, как их ждал новый. Однажды ночью снова послышались неземные звуки. Раздался смех, какого никогда не издавал ни один смертный, и пронзительные крики, на которые человеческие глотки были неспособны. И когда испуганные соседи отважились выглянуть наружу, они увидели, что все окна дома майора были распахнуты настежь, и из каждого окна выглядывал ухмыляющийся скелет, безглазые глазницы которого были заполнены шарами синего пламени. Это было отвратительно и ужасно, — и неудивительно, что некоторые из тех, кто был очевидцем, потеряли рассудок. Но, вероятно, самым ужасным зрелищем из всех было то, свидетелями чего стали госпожа Маргарет Дональдсон и ее горничная. Эта добрая леди отличалась исключительным благочестием и славилась своей правдивостью; ее горничная была самой добродетельной женщиной и служила у госпожи Дональдсон более двадцати лет.
Дама была вдовой, очень миловидной и пользовавшейся большим успехом у кавалеров того времени. Ее муж был парикмахером и очень трудолюбивым человеком; накопив немного денег, он смог оставить свою вдову обеспеченной; и поскольку считалось, что ее деньги, а не она сама, были востребованы, она оставалась глуха к своим многочисленным поклонникам, и решила хранить верность своему ушедшему мужу. Случилось так, что у госпожи Дональдсон была близкиая подруга в лице госпожи Уильямсон, тоже вдова, которая жила в Боу, недалеко от дома с привидениями майора Вейра. Однажды днем госпожа Уильямсон пригласила нескольких избранных друзей, в том числе госпожу Дональдсон, выпить чашку горячего пряного эля и обсудить городские новости. Госпожа Дональдсон в сопровождении своей горничной Джесси отправилась в дом своей подруги около четырех часов пополудни ноябрьского дня. Дамы развлекались в течение двух или трех часов, много сплетничая, и выпили не более трех чашек эля каждая. Около семи часов госпожа Дональдсон собралась уходить. В это время город окутал густой туман, пошел небольшой дождь. Леди надела свои боты и завернулась в плащ, а затем, предшествуемая Джесси, которая несла фонарь, направилась к своему дому. Ее маршрут проходил по той мрачной и таинственной дороге, которая вела к дому майора. Дойдя до конца, испуганная служанка вдруг прошептала своей госпоже:
— Боже, храни нас, ибо я чувствую, что майор Вейр здесь! — Едва она произнесла эти слова, как издала пронзительный крик и воскликнула: — О, о, кто-то схватил меня!
Ее хозяйка упрекнула ее в том, что назвала «легкомыслием», и сказала ей, что маленькая чашка эля с несколькими каплями бренди, которую она выпила перед выходом, чтобы туман не стал причиной простуды, должно быть, ударила ей в голову, но через несколько мгновений добрая леди воскликнула сама: «Провалиться мне на этом месте, если кто-то не обнимает меня за талию!»
В тот же миг две женщины закружились в бешеном вихре, фонарь служанки взлетел в воздух. Затем их обоих повлекло в головокружительном темпе по ужасной аллее. Дверь дома майора распахнулась, и оттуда хлынул ослепительный свет. Невидимые партнеры двух женщин, которые теперь были почти мертвы от страха, подняли их в коридор, и дверь с грохотом захлопнулась. Их отнесли в большую комнату, освещенную, как для бала, и здесь, измученные и перепуганные до полусмерти, они опустились на табурет. Но теперь им предстояло увидеть самое ужасное зрелище, когда-либо виденное человеческими глазами. Дверь в конце комнаты внезапно с лязгом открылась, и появились майор Вейр и его ужасная сестра в сопровождении Князя Тьмы, который с большой вежливостью поклонился горничной и хозяйке.
Вслед за этой странной троицей, рука об руку, двигались пятьдесят пар скелетов. Ничего более ужасного, чем эта маленькая процессия ухмыляющихся, потрескавшихся скелетов, человеческий мозг представить себе не мог. Несчастные женщины, казалось, окаменели от ужаса, и все же, хотя им было смертельно холодно, пот струился с них ручьями. По данному сигналу скелеты вместе с майором и его сестрой приготовились к менуэту. Затем какой-то невидимый оркестр заиграл странную, неземную музыку, и скелеты, поклонившись друг другу, начали танцевать; майор и его сестра шли впереди. Грохот костей этих бесплотных танцоров был ужасен и заставлял кровь женщин застывать в их венах. Вскоре менуэт прекратился, и танцоры выстроились для следующего танца. Два скелета, к ужасу женщин, подошли к ним и, схватив их за талии, вывели на середину комнаты. Затем снова заиграла музыка, и начался танец смерти. Это было ужасно. Круг за кругом по комнате летали скелеты в одном ужасном безумном порыве, их кости гремели в такт странной музыке, а их лишенные плоти челюсти щелкали, словно эти обитатели могилы ревели от смеха. Майор и его сестра, казалось, были повсюду. Они кружились и кружились, как водоворот, с удивительной быстротой, в то время как злой сидел на высоком стуле в конце комнаты и, казалось, наслаждался зрелищем.
Как долго продолжалось это адское веселье, несчастные женщины сказать не могли. Все, что они знали, — это то, что внезапно танцоры замерли как вкопанные. Свет погас, горничную и ее хозяйку отнесли вниз, через дверной проем, по коридору и оставили в аллее, где они потеряли сознание от полученного шока, и где их нашла на рассвете стража. Их сразу же отвезли домой, и бедная миссис Дональдсон легла в постель, потому что эта ужасная сцена была для нее слишком тяжела. У нее случилась сильная лихорадка, и через неделю она умерла, но перед смертью она рассказала священнику, который ее исповедовал, очень подробно, об ужасном бале, на котором она присутствовала, и этот отчет был подтвержден во всех деталях горничной.
Излишне говорить, что после этого дом майора Вейра стали избегать больше, чем когда-либо, и в течение ста лет он оставался без земных жильцов, хотя все это время его преследовали майор и его призрачные спутники. Наконец несчастный владелец, который не мог ни сдать, ни продать свою собственность, решил попытаться найти арендатора, который мог бы какое-то время жить в нем без арендной платы, чтобы разрушить страшные чары, которые так долго висели над проклятым местом. Такой жилец нашелся — некий Уильям Патулло и его жена. Патулло был солдатом; безрассудным и несколько рассеянным человеком. Он имел обыкновение заявлять, что он не боится ни человека, ни дьявола, и перспектива получить дом в бесплатную аренду побудила его принять предложение владельца. Когда стало известно, что наконец-то найден жилец для дома с привидениями майора Вейра, волнение в городе было огромным, и на Патулло смотрели с необычайным интересом. В конце концов, он и его супруга переехали в свои новые апартаменты, но опыт их первой ночи удержал их и всех остальных от повторения эксперимента. Солдат и его жена недолго пробыли в постели, прежде чем странное фосфоресцирующее свечение, казалось, заполнило комнату, и шум, который не имел аналогов среди земных шумов, достиг ушей испуганных жильцов. Затем, с глазами, почти вылезающими из орбит от ужаса, они увидели гигантского зверя, по форме похожего на теленка, но без головы. Это странное существо положило две передние лапы на спинку кровати и выпрямилось во всей своей ужасной безголовости; из его шеи хлестали огромные потоки крови. Женщина лишилась чувств, а мужчина был словно зачарован, но вскоре он смог пробормотать молитву о защите, после чего страшное и ужасающее видение исчезло.
На следующий день, едва только рассвело, опрометчивая пара покинула это место, и с тех пор не предпринималось никаких попыток поселиться в нем[1].
[1] Шотландские читатели знают, что это не вымысел, а англичанам можно сказать, — это абсолютная правда, что в течение ста пятидесяти лет дом майора Вейра оставался без жильцов, за исключением злых духов, хотя его предлагали людям бесплатно снова и снова. Но на него пало проклятие, и ничто не могло это проклятие снять, пока, наконец, Комиссия по благоустройству не приняла решение снести его, не очистила это место от его злой репутации и не изгнала навсегда призраки злого майора Вейра и его ужасной сестры.
В дальнейшем в серии планируется издание еще нескольких книг Мейчена; будут, вероятно, переизданы и переводы, выходившие в серии "Гримуар", и некоторые тексты, публиковавшиеся в малотиражном пятитомнике (по моим подсчетам, около половины).
Работу над переводами Мейчена я продолжаю - еще сделал около тридцати рассказов, которые ранее не публиковались на русском; в обозримом будущем хотелось бы взяться за книгу "Собака и утка". Но когда все это будет предано тиснению - остается неизвестным. А "РИПОЛ классик" (благодаря неустанным усилиям замечательного редактора Олега Моисеева) продолжает работу... Надеюсь, скоро в этом блоге появятся и новые обложки новых книг классиков мистической прозы...
Джон Мюриэл (7 апреля 1909 – 1975), он же Джон Сент-Клер Мюриэл, - английский преподаватель, романист и автор биографий; выходец из среднего класса Восточной Англии; также использовал псевдонимы "Саймон Дьюс" и "Джон Линдсей".
Мюриэл черпал материал из собственной жизни и написал четырехтомную автобиографию, посвященную юности, проведенной в Суффолке и Эссексе. Биографические сочинения у него получались увлекательные, но не всегда достоверные, а книги, посвященные топографии Лондона, стали увлекательными путешествиями по истории и легендам. Среди его художественных произведений - триллеры, детективы, а также романы на серьезные темы; по крайней мере, два из них были запрещены в Ирландской Республике из-за религиозных и политических взглядов автора.
Мюриел писал также стихи и короткие рассказы. Сын и внук врачей, он посвятил свою последнюю книгу преступлениям докторов - "Врачи убийства" (1962).
Мы уже увидели Мюриэла в амплуа сочинителя парадоксальных новелл "Джона Линдсея". А сейчас, завершая наш "парад неизвестных знаменитостей", предлагаю рассказ на сходную тему; возможно, лучший рассказ писателя. Это своего рода трибьют другой истории, известной и заслуженно популярной - но я не стану указывать источник вдохновения Мюриэла, чтобы не портить читателям удовольствие. Скажу только, что рассказ этот удивительно - для триллера - добрый и светлый, и независимо от истолкования финала читателю удается сохранить Надежду. А это в наше кошмарное время очень важно.
Решение
Когда Розалинда ушла, накинув подаренную им золотистую шаль поверх черного платья, сэр Хорас Ламберт вернулся в кабинет и закрыл за собой дверь. Он погасил весь свет, кроме маленькой лампы для чтения у очага, и сел в кресло. Он хотел остаться в темноте. Потрясения этого дня, вместе с тягостными утренними событиями, лишили его душевного равновесия – просто сразили; и когда Розалинда сказала, что пойдет на вечеринку к Ширли Гейн, он был рад. Он знал, что это ложь, что Розалинда, Ширли и Палмер все вместе его дурачат – и все-таки был рад; сегодня вечером, обнаружив это письмо, он не мог смотреть в лицо Розалинде, не мог провести с ней весь вечер, читая, слушая радио или раскладывая пасьянс. Он с ужасом думал о вечере наедине с женой – думал с того самого мгновение, когда прочел письмо, по какой-то случайности оказавшееся среди его корреспонденции; это было письмо от Палмера, который сообщал Розалинде, что встретит ее в «Попугае», а потом они поедут к нему на квартиру.
Ламберт поднес руку ко лбу. Он чувствовал себя так, будто проиграл бой, как будто свалился на землю, и теперь все они могли переступить через него, и Розалинда, со всей её ложью, с ее смеющимися глазами и нежностями, которые он так любил, могла пойти своей дорогой, не думая, что сделала ему больно, что ранила его почти смертельно.
Все это только его вина, устало подумал Хорас. Он слишком поздно женился, он долго ждал, зарабатывал состояние и делал себе имя – и теперь люди стали называть его первым и единственным хирургом в Лондоне.
Он гордился этим званием, осознавая его нелепость, и все-таки не мог не гордиться собой; ведь он начал с самого низа, у него была маленькая сельская практика, а теперь – кабинет на Харли-стрит, должность в госпитале и множество пациентов, среди которых – министры и герцогини. И как это ни глупо, он думал, что Розалинда тоже им гордится; гордится им и гордится тем, что она – жена такого мужа; ведь благодаря замужеству она стала леди Ламбер, она могла выезжать, могла встречаться с людьми, тратить деньги и развлекаться.
Он закурил сигарету, заметив в этот момент, что его рука слегка дрожит и огонек спичку колеблется, как будто от ветра. И тогда он вспомнил, что сам же и познакомил Палмера с Розалиндой!
Хорас однажды вечером пригласил его домой – молодого человека, обладавшего огромным состоянием и неистощимым запасом историй о местах, где он побывал, о местах, для посещения которых у Хораса никогда не было ни времени, ни особого желания. Но он думал, что Палмер может развлечь Розалинду! Он думал, что ей будет интересно послушать рассказы гостя, узнать о странных вещах, о которых говорит Палмер. И она заинтересовалась…
Теперь, сидя у огня, Хорас вспоминал, как он следил за женой, когда она сидела, улыбаясь; глаза ее искрились весельем и она с нетерпением требовала все новых историй. Палмер пришел снова. Он часто посещал их дом, и они, в свой черед, бывали в его квартире, обедали, посещали с ним театр или слушали его истории.
А потом, вскоре, Розалинда стала выезжать гораздо чаще. Она порой уходила без Ламберта, рассказывая ему, что Ширли или Рут устраивает вечеринку… Вечеринку только для дам… Ему было бы там скучно, но он ведь не станет возражать, если она пойдет? Она была очень ласкова с Хорасом, гладила его по голове, расправляла седые волосы на висках; ее руки казались мягкими и прохладными, и он смотрел на нее снизу вверх, смеялся и говорил, что, конечно, нисколько не возражает. Она может развлекаться, если есть такая возможность. Он уже стареет, он пожилой человек… Он не сможет поспеть за ней и ее друзьями. Розалинда смеялась, слыша такие слова, и говорила ему, что это все глупости. Он гораздо лучше всех молодых.
И она отправлялась на вечеринки.
Он бессильно сжимал кулаки, думая об этом.
Теперь, прочитав письмо, он знал, что никаких вечеринок не было, что она встречалась с Палмером, они вместе ходили в разные места, проводили выходные за городом, бывали на бегах, ужинали наедине в квартире Палмера. Они дурачили Хораса. Много месяцев они потешались над ним, называли его за спиной старым дураком, обманывали своими фокусами, строили грязные, отвратительные планы.
Ламберт отодвинул кресло и, подойдя к столу, смешал себе выпить, осушив стакан одним глотком, слегка вздрогнув, когда крепкий алкоголь обжег ему горло.
Он полагал, что они захотят развода. Они явятся к нему и попросят, чтобы он взял вину на себя – чтобы он спас честь Розалинды, разрушил свою жизнь и уничтожил все, ради чего боролся – все, что он смог сделать за долгие годы, со времен сельской практики.
И Хорас снова рассмеялся, вспомнив, что они думали, будто он старик, отсталый, не думающий ни о чем, кроме своей работы.
Палмер? Да кто он такой? Молодой дурак, у которого слишком много денег, молодой дурак, который никогда не работал и даже не знал, что такое «работа».
И они думают, будто он, Ламберт, даст Розалинде свободу, позволит ей разрушить жизнь мужа, чтобы она могла носиться с этим идиотом по всем пустыням и джунглям мира!
Палмер! Он еще узнает! Ламберт встретится с ним в этой комнате, поговорит пять минут, скажет всё, что о нем думает, и даст неделю, чтобы Палмер убрался прочь, и как можно дальше.
Он слишком стар? Слишком стар для Розалинды!
Что ж, ей следовало об этом подумать раньше. Она слишком быстро выскочила за него за муж. Она взяла все, что он ей предлагал; она была счастлива, став его женой, а теперь, отыскав кого-то другого, моложе, богаче и свободнее, она хотела отделаться от мужа… В холле зазвонил телефон, и Уизерс, его слуга, поднял трубку.
«Возможно, это Розалинда, - подумал Ламберт, - решила позвонить и сказать, что не придет домой, что Ширли или какая-нибудь другая женщина предложила ей остаться на ночь». Ширли! Как же!
Ламберт увидел, что дверь приоткрылась. Вошел Уизерс.
- Произошел несчастный случай, сэр Хорас; вас ждут в госпитале.
Ламберт кивнул.
- Хорошо, - ответил он. – Скажите, что я буду как можно скорее.
Клифтон встретил Ламберта в госпитале.
- Очень рад, что вы приехали. Я думаю, надежды немного. Парень врезался в такси; он буквально вылетел из своей машины. Его разрезало на куски. Сомневаюсь, что даже вам удастся ему помочь.
Ламберт кивнул.
- Хорошо. Я взгляну на него. Вы сказали, что нам может понадобиться операционная?
- Да, - ответил Клифтон. Он сделал все, что мог. Но он знал, что Ламберт был единственным человеком в Лондоне, который мог справиться с подобным случаем. Клифтон пошел за Ламбертом - в комнату, где лежал пострадавший мужчина.
В палате находились две сиделки. Они уже подготовили пациента – срезали остатки одежды и смыли кровь с открытых ран.
Ламберт кивнул санитаркам, но едва заметил их. Его ждала работа – то, что он мог сделать, то, от чего зависела жизнь или смерть.
Он обернулся к пациенту, лежавшему лицом вниз на кровати; в задней части черепа были видны глубокие раны. Ловко и очень быстро Ламберт осмотрел пострадавшего, потом покачал головой, призадумавшись.
Если они сделают операцию, шансов немного. Миллион против одного, что они уже опоздали; повреждения слишком велики, и исправить ничего нельзя.
Но один шанс оставался. Возможно, они еще успеют, и хирург, используя свои знания и опыт, может спасти человеку жизнь.
Ламберт опустился на колени возле кровати.
Теперь он забыл обо всем, забыл о Розалинде и о Палмере, о своих личных проблемах; ведь ему нужно было что-то сделать, и это требовало от него полной сосредоточенности; Ламберту нужно было забыть о том, что он мужчина, и стать только хирургом.
Он осторожно приподнял голову пациента и посмотрел ему в лицо, с которого смыли следы крови.
Хорас смотрел в лицо человека, лежавшего в постели, его пальцы барабанили по простыне, стрелки часов в его кармане мчались, как лошади на скачках.
Ламберт чувствовал, что в горле у него пересохло; он едва не поперхнулся.
Но он по-прежнему стоял на коленях - тихо и неподвижно.
Ламберт думал: если он подождет еще, будет слишком поздно. Всего пять минут – и время для операции будет упущено. Она станет слишком опасной. Надежды не останется. И ему стоит подождать. Он, сэр Хорас Ламберт, который никогда не испытывает колебаний, теперь замешкается. Он подождет, пока не станет слишком поздно, позволит Палмеру, которого выбросило из машины, умереть в этой постели.
Он позволит Палмеру умереть. Розалинда ему не достанется.
Ламберт услышал, как сзади откашлялся Клифтон.
Но он не двинулся с места и по-прежнему смотрел на этого человека, человека, который забрал его жену, человека, которого он ненавидел.
- Каково ваше мнение, доктор?
Это голос Клифтона врывался в его мысли, отвлекал Ламберта, который смотрел, как умирает его враг.
Ламберт покачал головой. Он не ответил, его руки дрожали, все его тело напряглось, пока он следил, как Палмер уходит туда, где не получит Розалинду, где все его увлекательные истории ничего не стоят, где он станет только прахом.
Ламберт мрачно улыбнулся.
Они его называли стариком! А если он и стар, что с того? Разве он не самый лучший? Разве не в его силах – спасать чужие жизни?
Спасать жизни?
Он перестал барабанить пальцами по простыне. Кажется, даже сердце в его груди замерло.
Ламберт услышал, как у него за спиной движутся Клифтон и сиделки. Они в нетерпении ждали, что же он будет делать; есть ли надежда…
Спасать жизнь…
А если он на сей раз потерпит неудачу, если позволит жизни этого человека выскользнуть из его рук, если убьет его, стоя на месте, теряя драгоценные минут, - что тогда?
Все узнают, что он, Ламберт, убил этого человека. Все скажут, что он стареет, теряет хватку и ловкость.
Ламберт нахмурился. Ничего подобного они не скажут. Он это хорошо знал, потому что был единственным из присутствующих, кто мог во всем разобраться, кто мог ответить – да или нет.
Если Палмер умрет, никто его не осудит. Никто не станет спрашивать, почему он не спас пациента.
Ламберт поднялся на ноги. Слова готовы были сорваться с его губ. Он скажет: «Ничего хорошего. Мы опоздали. Мы ничего не можем сделать». Но он ничего не сказал. Внезапно, стоя в этой больничной палате, он вернулся в прошлое, в тот день, когда он на вечеринке в Уорвикшире повстречал девушку, которую звали Розалинда, девушку, которой он потом предложил руку и сердце, девушку, которой он сказал: «Я хочу только одного – чтобы ты была счастлива». Ламберт вздрогнул. В глазах у него застыли слезы. В это мгновение он готов был разорваться надвое. Голос из глубины души убеждал его оставить все как есть, отомстить, сохранить жену.
Палмер… кто он такой? Пустой хвастун. Соблазнитель чужих жен. Ламберт снова посмотрел на раненого мужчину.
И внезапно он увидел в объятиях Палмера Розалинду – женщину, которую он любил, которая была его женой.
Ламберт услышал голос, свой собственный голос, насмешливо повторявший: «Я только хочу, чтобы ты была счастлива».
И медленно, тяжело, как будто в полусне, он обернулся к Клифтону.
Сэр Хорас Ламберт принял решение.
Биографию "Саймона" (род. в 1907) можно найти в нескольких антологиях Джона Госворта — романист, новеллист и создатель суперинтенданта Диринга; к совершенно новому типу детективного романа принадлежит его трилогия «Убийство в кругу друзей» (1933), «Смерть в воде» (1934) и «Усатый кот» (1935). На самом деле под этим псевдонимом скрывались Освелл Блейкстоун и Роджер Барфорд. В 1949 году они выпустили еще один роман - "Тайна гипнотической комнаты". В рассказах интересно сочетаются научные гипотезы и детективные расследования; грань между наукой и мистикой в какой-то момент стирается. Имя Освелла Блейкстоуна в этом блоге уже упоминалось. Роджер Барфорд (1904-1981) писал детективные романы под псевдонимом "Роджер Ист", также был довольно известным поэтом, а также работал на телевидении и в кино; в первой половине 1960-х писал сценарии для сериала "Мегрэ". Дружил с Кристофером Ишервудом. Первая жена Барфорда - художница Стелла Уилкинсон. В общем, литературная продукция Барфорда представляет немалый интерес для любителей детектива. Но под маской "Саймона" Барфорд и Блэйкстоун смогли внести особый вклад в криминальную литературу. Некоторые из этих "научных историй" уже опубликованы на русском; сегодня вашему вниманию предлагается не совсем обычный для "Саймона", вполне хичкоковский рассказ о призраках...
Смерть простака
I
Казалось, этот ребенок никогда не перестанет плакать. Мистер Хантер окинул дочь взглядом, в котором в неравных пропорциях смешались раздражение и жалость.
- Ну что же, сиделка! – с упреком воскликнул он. – Ну что же!
Старуха беспомощно взмахнула руками, как будто собиралась с помощью гипноза добиться от малышкиповиновения.
- Я так огорчена, мистер Хантер… Я и подумать не могла, что мисс Мэри так будет себя вести.
- Что ж, мне по вечерам нужно немного отдохнуть; вы представления не имеете, как тяжело бывает в Сити. Хвала небесам, сегодня суббота. Сегодня я вообще не собирался в город; мне необходим выходной.
- Мадам была бы признательна, чтобы вы присмотрели за ней, сэр; ведь она так нехорошо себя чувствует…
- Э… Что такое?
Мистер Хантер, не скрывая ярости, провел рукой по редеющим волосам.
- О, так вы не видели мадам, сэр? Ей стало так дурно, что она прилегла у себя.
Мистер Хантер выскочил из комнаты и захлопнул дверь с такой силой, что Мэри снова разразилась рыданиями.
- Оливия, - с тяжким упреком произнес мистер Хантер, - я слышал, тебе нездоровится.
Занавески в спальне его жены были задернуты, и мистеру Хантеру не удалось разобрать, действительно ли на щеках женщины виден лихорадочный румянец. Возможно, все дело в каком-то женском притворстве; это какой-то мерзкий фокус, придуманный, чтобы лишить его желанного отдыха. Женщины готовы на что угодно, лишь бы одержать верх или добиться внимания. Хотя в комнате царил сумрак, мистер Хантер заметил, что жена даже не открыла глаза, отвечая ему:
- Я не могу ничего поделать с этой болезнью, Уильям, - дрожащим голосом прошептала она. – Ты поймешь, если не будешь все время думать только о себе.
- В самом деле, Оливия… Зачем, по-твоему, я до смерти надрываюсь в этом Сити? Разве не затем, чтобы у вас с Мэри были все необходимые удобства?
Она приподняла руку, прикрытую потускневшим кимоно, и жалобно вздохнула:
- Ты видел Мэри?
- Все хорошо, Оливия, - проворчал он, - если хочешь сменить тему, я оставлю тебя в покое. Хотя я думаю, что с твоей стороны было бы куда благороднее, если бы ты признала, что твои обвинения несправедливы. Да, я видел Мэри. И что же, могу ли я узнать, ты для нее сделала?
- Я позвонила доктору в двенадцать; он пришел во время ланча. Он сказал, что с Мэри все в порядке, в физическом отношении… Просто она испытала сильный шок. Она призналась доктору – она сделала заявление под присягой… Нет, конечно, она таких слов не говорила. Мы все пытались ей объяснить, какая это глупость. Мы пытались ей показать, как трудно человеку пролезть в мое окно – ведь рядом нет ни деревьев, ни стен.
- В твое окно, Оливия? Показания под присягой? Не говори ерунды, женщина!
Рука под бледным шелком задрожала.
- Пожалуйста, Уильям, не кричи… моя голова…
«Ох уж эти проклятые женские штучки!» - подумал он.
Оливия немного помолчала, а потом снова заговорила:
- Насколько я могу понять, Мэри испугало видение в моем окне. Какое-то кошмарное лицо – дети воображают такие вещи.
- Какая нелепость! И ты в самом деле весь день успокаивала девчонку? Ты ошиблась, Оливия, могу тебя заверить. Что ей нужно – это хорошая порка!
- Уильям! – Оливия открыла глаза, неожиданно проявив решительность. – Я долго терпела тебя, хотя ты самый эгоистичный мужчина на свете. Поскольку я женщина религиозная, то считала это своим долгом. Но если ты тронешь девочку, когда она так расстроена, я тебе устрою такой отдых, что ты наверняка… наверняка…
Напряжение оказалось слишком сильным; она откинулась на подушку, не закончив угрожающий монолог. И все-таки её неожиданная атака увенчалась успехом!
II
Субботним утром мистер Хантер лежал в постели, предаваясь сладостному безделью после того, как часы в холле уже пробили десять. Он так много вытерпел прошлым вечером – и все от безразличия домашних! Он посмотрел на окно напротив постели. Что за нелепые россказни! Мэри, восьмилетняя девочка, свидетельствует о лицах за окном! Детям никогда нельзя читать волшебные сказки. Зачем забивать их головы такой ерундой?! Гораздо лучше, если дети будут помнить о своем долге перед родителями. Но кто может этого ожидать, если даже мать ребенка не имеет подобающего представления о своих обязанностях?
Взять, к примеру, головные боли Оливии! Мистер Хантер не видел в них ничего иного, кроме бунта против его власти. Они начались с тех пор, как было решено, что семейство Хантеров переедет из Сурбитона в Блумсбери. Оливия хотела остаться в Сурбитоне, потому что там жили ее друзья; Уильям хотел избавить себя от тягостных ежедневных путешествий на поезде. Приятель из гольф-клуба порекомендовал ему уютный старый дом на Блумсбери-сквер по смехотворно низкой цене. Там якобы обитал дух полисмена. Люди говорили, будто по ночам в доме слышался полицейский свисток, которого не касались губы смертного. Ну кто может поверить в такую чушь?
И все-таки, когда мистер Хантер лежал, глядя в темное небо, простиравшееся за грязным стеклом окна в спальне, надежный прозаический разум подвел своего хозяина. Предположим, какой-то мерзкий призрак пролезет в его окно и начнет болтать всякую ерунду. Мистер Хантер провел рукой по волосам; привычный жест его успокоил, и он устыдился своих нелепых страхов. Через минуту он услышал отчаянный вопль. Мистер Хантер накинул на плечи халат и отыскал шлепанцы; потом он отправился в спальню жены.
- Уильям… взгляни… Мэри была права… окно… все как сказала Мэри… что-то мерзкое пытается пробраться внутрь.
Мистер Хантер посмотрел в окно, где его жена увидела какую-то скользкую, извивающуюся фигуру. Там… что-то было! Мистер Хантер разразился грубым хохотом.
- Надо же, Оливия, надо же! Уверен, тебя испугала щетка того человека.
- Какого человека? Все, как сказала Мэри… Можешь ты что-то сделать… Ох!
В окне появилась голова; это была голова рабочего в высокой шапке «Компании мойщиков окон Торнтона». Мужчина явно поднял швабру, прежде чем начал взбираться по лестнице.
- Вот и все, Оливия. Могу тебя заверить, все призраки таковы. Мы переедем в Блумсбери в следующем месяце.
- Но, Уильям, Мэри знала: что-то должно случиться. Она, может, не совсем угадала, но она очень чувствительна, возможно, она чувствует феномены. Неужели ты позволишь такому ребенку поселиться в доме, где есть призраки?
III
Выключив ночник, мистер Хантер до подбородка укрылся одеялом. Он был доволен. Он добился своего – это его первая ночь в Блумсбери. Мэри опять начала всех изводить своими предчувствиями, стоило ей увидеть новый дом. На сей раз мистер Хантер действовал решительно; он предоставил дочери выбор: никаких предчувствий – или предчувствие и порка. Мэри сразу умолкла. Вот как надо обращаться со слабым полом!
- Именно так, - посмеивался Уильям, - именно так, Оливия, вот он, призрак полисмена! Ты должна радоваться – он нас защитит от грабителей, которых ты так боишься.
Тут мистер Хантер заметил, что занавеска в алькове, где хранили одежду и обувь, начала раскачиваться. Негромкий голос произнес:
- Тихо! Мигом прикончим, если закричишь.
Омерзительный ужас сковал мистера Хантера; сердце заколотилось, пот выступил на лбу…
- Пожалуйста, - заикаясь, пробормотал он, - пожалуйста, не делайте никаких глупостей. Я покажу, где лежат деньги.
Луч фонарика двинулся по полу к кровати. Внезапно двое мужчин вздрогнули от звука старого полицейского свистка.
Грабитель отреагировал мгновенно.
- Ты чертов мошенник! – воскликнул он, пнув тело, которое дух мистера Хантера уже покинул, дабы сообщить что-то призраку полисмена из Блумсбери.
Мэри Фрэнсис МакХью (1899 -?) — ирландская писательница, автор трёх книг: «Стихотворения» (1919), «Таласса» (1931) и «Весенний росток» (1932). Ее талант (как и талант её земляка Джорджа Мура) в наибольшей мере выразился в автобиографических произведениях. Однако один из ее рассказов, "Встреча в ночи", включается во многие антологии и списки лучших рассказов о привидениях ХХ века.
Сегодня - другой рассказ МакХью, на мой взгляд, ничуть не менее страшный, хотя ничего сверхъестественного в этой истории, кажется, нет... Впрочем, внешность обманчива. Итак,
Гилмартин
Оставь меня, оставь меня, Гилмартин; зачем ты изводишь меня – я вижу твои глаза, твое тупое лицо, твои унылые, тоскливые гримасы. Оставь меня – что я тебе сделал?
Разве я когда-нибудь проклинал небеса за то, что они послали мне тебя – ты поднялся по лестнице, заглянул в дверь и произнес первые слова, обращаясь к мне, просто потому, что я в тот момент сидел за пишущей машинкой?
Ты вошел и встал передо мной, и увидев твою тень, я понял, что чужак пробрался мимо портье и проник в комнату репортеров. Я оторвался от машинки, положив руку на свои заметки, и поморщился – этот суровый взгляд должен был тебя смутить. Но я мог избавить себя от подобных усилий – твоя тень по-прежнему нависала над моим столом, пока я в отчаянии не поднял голову; я посмотрел тебе в лицо, которое теперь так хорошо знаю, и спросил, чего тебе надо. На лице отражалось нелепое упрямство, глупая улыбка скрывала раздражение.
- Вы же ирландец, как и я? – спросил ты.
Приступ чего-то, похожего на жалость, заставил меня ответить – но это была не совсем жалость. Скорее дружелюбие, желание, чтобы у тебя все было хорошо.
Ты, Гилмартин, назвался моим коллегой, журналистом, и моим земляком, из Типперери. Когда-то ты был молод, как и я. Добился успеха. Двадцать пять лет на Флит-стрит. О, ты знал их всех – Томми Такого, Пэдди Сякого и Билли Как-его-там. Ты называл их имена и смущенно пожимал плечами, когда речь заходила о тех, которые достигли вершин; ты говорил, что именно у тебя они получили первые задания. Да! Когда-то (говорил ты) тебе удалось найти отличное место, и эти бедолаги из провинции, из Англии, Ирландии и Шотландии, радовались, если ты подкидывал им десятку. Но кто из них теперь хотя бы посмотрит на тебя? Понятное дело…
Твой негромкий монотонный голос меня завораживал, сковывал – я чувствовал, что он меня задушит, если я не прогоню тебя. Вместо этого я рассмотрел твое желтое пухлое лицо, такое решительное и безнадежное; я увидел рот и глаза, которые менялись каждое мгновение и следили за мной, играя свою роль. Ты проклинал героев Флит-стрит, Гилмартин, но не произносил ни единого грубого слова. ты просто противопоставляя их положение своему, противопоставляя их суждения своим; ты просто говорил, что у тебя – независимо от множества недостатков – оставалась совесть… Хуже всех (теперь ты начал немного волноваться, рука, которая сжимала потухшую трубку, дрожала, когда ты говорил) – хуже всех ирландцы. Сильнее всех бьют человека, когда он уже упал, как раз богобоязненные, религиозные, верующие ирландцы! Перед ними ты изливал свою душу, умоляя о сочувствии, и мне становилось стыдно за них.
Мне ничего не оставалось, кроме как позвать тебя перекусить, а потом любезно предложить выпить. Меня так смутило твое поруганное достоинство, твоя убогая, потрепанная, нелепая фигура, что я ожидал отказа: какой смысл, Гилмартин, какой смысл пить человеку, который борется с трудностями против всего мира? Но к моему облегчению ты согласился, не поблагодарив; потом ты выпил еще стаканчик… А я вернулся в контору и спросил редактора, не найдется ли для тебя работы.
Ему не нужен был Гилмартен – он не был нужен ни одному редактору в городе. Не стану уверять, будто я осуждал их за это. Но мне все время вспоминалось твое мрачное лицо, твои помертвевшие глаза; я все время слышал твой голос:
- Теперь мне конец. Если я в ближайшее время ничего не найду, мой юный друг – останется только покончить со всем этим. О, не качайте головой, не пытайтесь прервать меня – я давно всё это обдумал, довольно легко найти веревку или выйти на мост, когда никого не будет поблизости. Я не боюсь, мой мальчик. Я не церковный человек, но если Бог есть, я знаю, что Он не заставит меня терпеть это вечно или брать милостыню у прохожих. Том Гилмартин не станет просить милостыню – скорее повесится!
Это правда, милостыни ты не просил, только брал взаймы до лучших времен, которые скоро наступят. Но пока ты ждал этих времен, твоя ярость становилась все сильнее, как прибой в сером соленом море, и она выражалась в непрерывных потоках слов. День за днем эти потоки обрушивались на меня, ты рассказывал о своих страданиях, о блужданиях по улицам, о грязной поношенной одежде, о дураках, которые над тобой насмехались, и о дураках, которые тебя жалели. Ты бродил по Флит-стрит, надвигая на лоб грязный котелок, мрачно сутуля плечи, морща лоб и хмуря брови; в каждом начальственном кресле ты видел врага, и все двери закрывались перед тобой. Только мне, хотя мы познакомились совсем недавно, ты мог излить душу. Ты рассказывал мне о богобоязненных прихожанах, которые смеялись над тобой – и когда ты в последний раз получил работу, верующие всех наций и церквей объединились, чтобы наказать тебя, поскольку ты отличался от них. Ты этого не вынес, ты отказался говорить с подобными им; и когда они отправлялись обедать в ближайшую таверну, ты одиноко сидел в конторе.
Но теперь для тебя стали равны все – и добрые, и злые. Я понял это, когда ты начал писать мне письма. Они приходили каждый день – ты писал их старомодным мелким почерком на лиловой бумаге, которую продают в маленьких лавочках возле Юстон-сквер для любовных писем и судомоек в отелях. На цветной, неровной бумаге выстраивались тонкие линии букв, тянувшиеся в бесконечность, аккуратные и ровные, как описания Судного дня. Ты объяснял свою ненависть к бедным людям, у которых ты жил и которые из жалости не брали с тебя платы. Ты рассказывал, как они будто бы прислушивались к твоим шагам, когда ты по лестнице пробирался к двери, как они досаждали тебе своими «доброго утра» и «доброй ночи» и спрашивали, не повернулись ли дела к лучшему. Ты повторял изречения, которые они вешали на стены, и благочестивые речи женщины и горделивые рассказы мужчины в черном костюме о его сыне-священнике. Ты с отвращением описывал темный сырой дом и тягостные дни, проведенные под этой крышей; и читая твои письма, я представлял этих бедных плимутских братьев – унылых, скромных, лишенных воображения рабочих людей, в жизни которых было лишь единственное спасение и упование: надежда когда-нибудь «омыться в крови Агнца» и обрести радость небес; эта надежда помогала им преодолевать боль и страдания. И я знал, что ты, Гилмартин, беспомощный и несчастный, все равно казался им опасным и непохожим на богоизбранных, настоящим тигром, крадущимся по ночным джунглям. Но при всей твоей безбожной дикости они все равно жалели тебя, чужака; и они давали тебе хлеб во имя Христово…
Каждый день, летом и осенью, в жару и под дождем, ты неизменно бродил по прямым улицам, где носились машины и торопились по своим делам занятые люди. Ты искоса смотрел на них – все мрачнее, все безнадежнее – и я устал от тебя. ты опустошил мой бумажник, Гилмартин; вдобавок я был молод – с какой стати мне взваливать на свои плечи такую тяжесть? Я выбрасывал твои письма, не распечатывая, хотя один их вид больно ранил мою совесть. И когда я видел тебя на улицах, то старался незаметно скрыться.
И однажды утром, Гилмартин, я получил твое последнее письмо, и что-то заставило меня вскрыть его, и после этого я мог проследить твою историю до конца. Вопреки всем моим мучениям! Да, все-таки я пошел за тобой – пошел сквозь бесконечный зимний дождь; и я почувствовал, как твое бесформенное пальто невыносимой тяжестью висит на большом, нелепом теле. Я видел, как ты идешь домой и ешь свой ужин, видел, как ты сидишь в своей комнате и ждешь, пока не замолкнут в доме ненавистные шаги и голоса. Потом ты выходишь в ночь – углы рта опускаются, а глаза смотрят сквозь пелену дождя; и перед твоими глазами проносятся картины долгих лет, от счастливого детства в далеких полях, минуя школу и юность в странной провинции, и любовь женщин, и дружбу с мужчинами, и вплоть до яростного одиночества в Вавилоне.
Прошлое кажется таким живым и реальным, а потом исчезает – как тень, как сон. Остается только настоящее со всем его отчаянием. Во время нашего последнего разговора ты осыпал насмешками своих врагов – и даже я был среди них, Гилмартин! Ты придумывал, как заставишь всех нас страдать, как заставишь нас испытать всю силу и ужас твоего отчаяния. Ты совершишь свой последний поступок в таком месте, чтобы весь мир узнал о нем, чтобы твои враги – твои враги-ирландцы – могли, проходя мимо, останавливаться и говорить: «Вот здесь Гилмартин…»
В убогой мелочной лавчонке ты на последний пенс купил веревку. Ты нес ее в руке, когда мокрая оберточная бумага расползлась и упала. Ты прошел на Юстон-стейшн, мимо ограды у платформы, возле тупиковых запасных путей, где стояли пустые и темные вагоны. Порой ты замирал на мгновение, обдумывая более эффектный финал; но полисмены и охранники следили за тобой, бедняга, и наконец ты ушел.
Тогда, в эти последние минуты ночи, ты очень устал. Болели ноги в дырявых башмаках, ты промок и замерз. Ты прошел мимо сонного служителя в пустую уборную и, положив котелок на сидение, тихо и спокойно повесился на крюке на внутренней стороне двери.
Потом все удивлялись, куда ты подевался. ты был почти мертв, Гилмартин; почти, но не совсем. Ты умер, когда тебя привезли в больницу.
***
Теперь ты больше не приходишь ко мне. Но место тени в грязном котелке занял другой призрак, куда страшнее – и этот призрак не оставит меня: Человек, покорившийся скорби и ничтожеству мира.
Нора Маргарет Рут Корднер Джеймс (1896-1979) - плодовитая и популярная английская беллетристка; скандальную известность приобрел ее первый роман
Джеймс родилась в Хэмпстеде, Лондон, в 1896 году в семье Джона Генри Корднера Джеймса и его жены Мари Корднер Джеймс. У нее было трое братьев; отец был горным инженером-консультантом; родился в Редруте, Корнуолл. Мать - британская подданная, родившаяся в Соединенных Штатах; семья жила в Белсайз-Парк-Гарденс. До того, как заняться писательством, Джеймс была скульптором, работала в профсоюзе государственных служащих, водителем автомобиля, журналисткой, менеджером по рекламе в британском издательстве и секретарем кандидата в парламент.
Ее первый роман, "Спустя рукава" (1929), был признан непристойным в полицейском суде Боу-стрит за "чрезмерное" использование "сквернословия’. Все экземпляры приказали уничтожить. В полицию донес о содержании редактор "Морнинг пост", получив экземпляр на рецензию. Впоследствии роман был подпольно издан в Париже издательством "Обелиск Пресс" Джека Кахейна. В 1934 году Т. С. Мэтьюз, литературный редактор журнала Time, описал роман как "историю послевоенного Лондона - одну из немногих убедительных историй о самоубийстве". В 2013 году книгу назвали "романом о пресыщенной гетеросексуальной богеме".
Второй роман назывался "Да здравствуют все!" (1930). Издательство организовало рекламное турне в Нью–Йорк; корреспонденты называли Джеймс "англичанкой нового типа, который видели на сцене в новых пьесах - крепкая спортивная молодая особа с коротко остриженными волосами и ярко горящими голубыми глазами на глубоко загорелом лице". Рецензируя четвертый роман Джонс "Распутство" в 1931 году, Леонард Стронг назвал писательницу "суровой моралисткой", отметив, что "на страницах ее книг грех не составляет драмы; возмездие за него - не смерть, а головная боль".
В 1939 году Джеймс опубликовала автобиографию "Я жила при демократии"; название посчитали ироничным. Во время Второй мировой войны она писала патриотические книги, такие как "Бесконечное приключение" (1944). Она также писала рассказы, детские книги и научно-популярные тексты, но с годами все чаще обращалась к романтическим темам. Была близко знакома с Рэдклифф Холл; ее партнершей многие годы была Барбара Бошем.
Мистические мотивы присутствуют в некоторых романах Джеймс ("Лев побеждает единорога", "Возвращение") Публикуемы ниже циничный и жестокий рассказ вошел в антологию Джона Госворта "Злодеяния, безумие и кошмары".
Мамочкин помощник
В каюте стало так жарко, что было тяжело дышать. Томми, которому исполнилось семь, сидел и смотрел, как его мама купала Малыша. Он уже в сотый раз оглядел каюту. Здесь не осталось таких вещей, на которые он не устал смотреть. Конечно, был еще электрический вентилятор. Забавно глядеть, как он вертится и вертится – быстро, как будто вода потоком льется в трубу. Иллюминатор тоже казался интересным, потому что Томми пока не знал, для чего нужны два больших винта с каждой стороны. Сегодня утром иллюминатор был широко распахнут, и небо снаружи сияло синевой.
Томми начал ерзать, сидя на краю своей койки. Сегодня утром он был хорошим мальчиком и быстро оделся, как только ему сказала Мамочка. Он сидел тихо уже очень давно – и страшно устал от этого.
- Могу я пойти на палубу, Мамочка? – спросил он.
- Нет, дорогой. Подожди, когда я дам Малышу его бутылочку.
Рут, младшая сестра Томми, оторвалась от своей книжки с картинками.
- Ну почему мы не можем пойти сейчас, Мамочка? Мне так жарко!
- Пока нет, Рут. Ты слышала, как я только что сказала Томми – подожди, когда Малыш будет готов.
Миссис Роджерс ужасно устала. Сначала – тягостный уход за мужем во время его долгой болезни, а теперь это кошмарное путешествие. Еще хуже оттого, что она так торопилась – и уехала с Филиппин одна с тремя детьми. Потрясение после смерти мужа немного ослабло, и она начала осознавать свою потерю. Все было бы по-другому, если бы её муж остался с ними. Он был так добр с детьми. Но лучше не думать о нем – иначе она начнет плакать и расстроит детей. Она подумала, что не так с Малышом; он постоянно капризничал. Он плакал полночи напролет. Люди в соседней каюте, должно быть, разозлились, но она ничего не могла поделать. Она ходила взад и вперед, пока не свалилась от усталости.
Томми следил за матерью. Она не улыбалась – ничего подобного. Это было кошмарное утро. Какая злая Рут – не дала ему посмотреть свою книжку с картинками. Ему нечем было занять себя. Почему Малыш не перестает плакать? Этот звук начал его раздражать. Он прижал руки к ушам и начал резко хлопать себя по голове. Крики Малыша теперь звучали совсем по-другому. Раздавался прерывистый звук – то громче, то тише, как будто море билось о берег. Теперь шум казался гораздо интереснее.
- Рут! – позвал он. Сестра обернулась и посмотрела на Томми.
- Делай как я, и услышишь, какие забавные звуки издает Малыш. – Рут последовала примеру брата; теперь они сидели, стуча ладонями по ушам.
Миссис Роджерс расстроилась.
- Ну в чем же дело?! Если не перестанешь вопить, я тебя выброшу в иллюминатор. Ну вот, вот, мамочкина радость, вот… - Она встала и начала ходить взад-вперед по узкому проходу между койками, на ходу покачивая младенца. Однажды она едва не споткнулась о ногу Томми, который растянулся на койке. Миссис Роджерс увидела, что мальчик смотрит на нее широко раскрытыми синими глазами, и улыбнулась.
- Дорогой, думаю, мне лучше пойти и попросить миссис Грин, не присмотрит ли она за Малышом, пока я приготовлю для него бутылочку.
- Могу я ее позвать, Мамочка? – спросил Томми.
- Нет, будь хорошим мальчиком и подожди здесь. Мне не нравится, когда ты ходишь по этим лестницам. Они такие крутые.
Она положила ребенка, который наконец затих, и вышла из комнаты. Как только миссис Роджерс ушла, младенец снова начал вопить.
- Может, мне его поднять? – спросила Рут.
- Нет, не думаю, что у тебя лучше выйдет, - ответил Томми.
- Почему он все кричит и кричит? – спросила его сестра.
- Я не знаю. Рут?
- Да?
- Ты слышала, как Мамочка сказала: если он не перестанет, она выкинет его в иллюминатор?
- Да. Ему это не понравится!
- Ох! Похоже, ему все равно – ведь Мамочка ему говорила…
Томми встал и направился к колыбели, где лежал младенец. Его маленькое красное лицо сморщилось, когда он закричал.
- Помоги мне его поднять, - сказал брат сестре.
Немного поколебавшись, она послушалась, и они отнесли младенца к сундуку, который стоял под иллюминатором.
- Держи его аккуратно, пока я взбираюсь наверх, - сказал Томми. Поднявшись на крышку сундука, он приказал: - Теперь дай его мне.
Сестра вытянула руки, и наконец брат смог взять у нее младенца. Теперь он стоял прямо. Иллюминатор был на уровне его глаз. Томми на мгновение положил сверток на край иллюминатора.
Когда он застыл в этом положении, корабль слегка покачнулся, Томми потерял равновесие и выпустил младенца. Потом он снова выпрямился и увидел, что сверток исчез,
Тогда в каюте воцарилась благословенная тишина. Томми слез с ящика и сел на свою койку.
Миссис Роджерс вернулась в каюту. Она подошла к пустой колыбели.
- Где Малыш? – спросила она. Голос её звучал так, что Томми не захотел отвечать.
Рут сказала:
- Он все плакала, Мамочка, и Томми сделал так, как ты сказала.
- Сделал, как я сказала? Что ты говоришь? Скажи мне! – Она громко кричала и трясла маленькую девочку. И тогда Томми ответил:
- Я бросил его в иллюминатор, Мамочка.
Джон Линдсей (род. 1909) — романист и автор рассказов, выпустил восемь художественных книг; стоит отметить «Леди и немой» (1931), «Поражённые боги» (1932) и «Павлиньи перья» (1933); из нескольких биографических книг лучшей считается "Джентльмен из пригорода: жизнь Томаса Гриффита Уэйнрайта, поэта, художника и отравителя". Его рассказы появлялись в центральных газетах и в антологиях; большая часть этих историй - хичкоковские по духу триллеры, такие, как публикуемый рассказ из антологии Джона Госворта "Crimes, creeps and thrills" (1936).
На маяке
I
Убив Батчера, Квентин вернулся в их общую комнату и уселся у огня.
Поначалу он не хотел убивать Батчера. Он с ним спорил, уговаривая поменяться сменами, когда назавтра прибудет лодка, чтобы забрать одного из них с маяка. Квентин предложил Батчеру деньги, которые причитались ему за месяц, не сказав, впрочем, что, вернувшись на материк, он больше не собирался возвращаться. Но Батчер решительно отказался.
- Теперь моя очередь, - упрямо заявил он. – Ты уже отгулял отпуск, а теперь хочешь, чтобы я и свой тебе уступил.
- Только в этот раз, - солгал Квентин. – Все дело в моей матери. Она нездорова, а ты потом сможешь взять отпуск два раза подряд.
Но Батчер покачал головой:
- У меня немало дел на берегу, - сказал он. – Ты же не думаешь, что я собираюсь всю жизнь здесь провести?
Квентин ухмыльнулся, услышав это. Чем же еще, подумал он, занимался Батчер? Разве он не провел в этом доме уже пятнадцать лет? И разве до того он не проторчал еще десять лет на другом маяке? Просто смешно – он утверждает, будто ему есть чем заняться на берегу! А ведь сам провел четверть века, запертый в этой комнатке и в других таких же, ничего не слыша, кроме воя ветра и шума моря, ничего не видя, кроме проплывавших вдали кораблей и дыма из их труб, поднимавшегося тонкими струйками в небо, кроме летящих птиц, привлеченных и сбитых с толку ярким светом, птиц, которые на несколько минут садились на перила, тянувшиеся вдоль всей платформы, а потом отправлялись дальше, в теплые края.
Он спросил Батчера:
- Но ведь ты не женат?
Батчер расхохотался:
- Женат! Я – женат? Чем бы занималась моя жена все эти месяцы? Нет, парень, это работа для холостяка. Но даже у холостяков есть друзья, с которыми иногда хочется повидаться.
Квентин следил за Батчером, когда тот вышел из комнаты на платформу, прикрыв дверь, так чтобы водяная пыль, всегда висевшая в воздухе, не проникла внутрь. Сквозь вой ветра Квентин с трудом мог расслышать, как Батчер насвистывает себе под нос. Он сел у печи и достал фотографию Кэтлин. Квентин смотрел на нее и вспоминал их последнюю встречу. «Я вернусь через месяц», сказал он. И Кэтлин рассмеялась, держа его за руку: «А ты останешься? На берегу тоже есть работа. Мы не сможем пожениться, если ты три четверти года будешь торчать на маяке, а я буду жить в меблированных комнатах». «Я найду работу», сказал Квентин. Он крепко сжал ее руку. Он подумал, как ему повезло – он встретил Кэтлин на второй день этого отпуска, который поначалу казался таким скучным. Он непременно вернется. Он не проведет всю жизнь рядом с таким тупым занудой как Батчер, с человеком, который считал, что величайшее счастье в жизни – смотреть на море и зажигать лампу. Жизнь! Да разве это жизнь?
И вернувшись на маяк, он стал считать дни до следующего отпуска. Конечно, была очередь Батчера, но Квентин никогда не задумывался об этом. Разве Батчеру не нравится здесь? Да Батчер любил это место! Здесь хранились все его пожитки, лежали на разных полках, висели на стенах общей комнаты; если Батчер когда-нибудь выйдет на пенсию, у него будет достаточно барахла, чтобы обставить целый коттедж.
Батчер не станет возражать, если Квентин предложит ему поменяться. А потом, когда он, Квентин, окажется на берегу, они с Кэтлин поженятся, поедут в Лондон, и там он найдет работу.
Это будет так просто, так легко. Все проблемы исчезнут теперь, когда у него появились новые цели. Да, теперь, с Кэтлин… Он усмехнулся. Теперь с ним все будет в порядке. Рядом с Кэтлин он сможет всё. Если мужчина хорошенько постарается, он сумеет найти работу в Лондоне – постоянную работу; он может жить в собственном уютном доме. Перед домом будет и сад, а потом, возможно, появятся и дети.
Но когда Квентин изложил свою просьбу, Батчер отказался:
- У меня есть дела. А ты уже отгулял свой отпуск.
И тогда Квентин придумал свой план! Он был совершенно уверен… Он не чувствовал вины, не испытывал ужаса перед тем, что собирался сделать. В конце концов Батчер уже старик. Он свою жизнь прожил. На берегу его не ждала женщина. Людей смывало с маяка и раньше – уже много раз. он, Квентин, больше не мог терпеть. До следующего отпуска еще несколько месяцев. До тех пор может случиться всякое. Кэтлин, может быть, надоест его ждать. Возможно, появится другой мужчина. Она может потерять работу, уехать из города – и ее след затеряется.
Батчер уже стар. В этом нельзя было усомниться. Квентин следил за ним после ссоры. Он наблюдал за Батчером, когда тот делал свою работу – и замечал, что его напарник иногда спотыкается на лестнице; а иногда он спрашивал, прижимая ладонь к уху: «Ты ничего не слышал?» Да, Батчер одряхлел. Он был бесполезен.
Когда Батчер наклонился к очагу, Квентин ударил его по голове. Старик просто повалился без чувств, его рот приоткрылся, на лице отразилось удивление, как будто он спрашивал, что же его ударило, и пытался угадать ответ.
Квентин стоял неподвижно, глядя на Батчера. Он чувствовал себя вольным, свободным, как будто в этой неподвижной фигуре видел открытый путь к Кэтлин и к маленькому домику с садом, а возможно, и к хорошей работе на берегу.
Он подхватил тело и вынес его наружу. Квентин удивился, каким же легким оказался Батчер – будто в его теле не было ни костей, ни крови, одна шелуха от старого, никчемного человека, у которого украли жизнь море и долгие годы одиночества, вечного ожидания и наблюдения за пустотой.
Квентин сбросил тело с платформы в море. Две чайки спланировали вниз. На мгновение тело застыло на поверхности воды. Потом оно утонуло и превратилось в белое пятно среди пены; Квентин видел, как тело снова и снова колотилось о камни. Он развернулся и вернулся в комнату.
Он закурил сигарету и остановился, разглядывая кресло Батчера, сундук Батчера, одежду, которую носил Батчер. Квентин громко сказал:
- Очень многих людей смывало в море, а он был старым. – Он повторял слово «старый», как будто в его звуках находил утешение и покой. Но на самом деле Квентина всё это не волновало. Он не чувствовал ни страха, ни вины. Завтра приплывет катер, он подаст рапорт, дождется смены, которая прибудет еще через двадцать четыре, а он, после такого сурового испытания, получит несколько дней отдыха на берегу. Квентин выбросил сигарету.
Снаружи доносился вой ветра, яростное шипение и удары моря о камни, печальные крики чаек. Квентин вспомнил, что Батчер говорил: сегодня будет суровая погода. «Суровая погода?» Квентин улыбнулся. Какая ему разница? Что ему за дело, какая будет погода – ведь он так скоро уберется с маяка, и какой-то старый дурак вроде Батчера будет зажигать лампу, слушать звуки моря, считая себя незаменимым.
Он вернулся к комнату и начал осматривать вещи Батчера.
II
Квентин уже начал засыпать, когда услышал корабельную сирену. Он не ложился в постель, а задремал в своем кресле, разбросав вещи Батчера по полу; шум бури становился все сильнее, но Квентин его почти не замечал. Он поерзал, услышав вой сирены, думая, что Батчер был наверху, у фонаря, и сомневаясь, стоит ли ему подниматься.
В конце концов это дело Батчера. У него опыта больше. Он, казалось, знал, благодаря какому-то особому инстинкту, когда нужно включать гудок и когда поворачивать лампу. Ничего в этом, конечно, особенного нет, подумал Квентин – даже ребенок разберется в таком простом механизме.
Он пошевелился. Сирена завыла снова.
И внезапно Квентин вспомнил.
Батчера здесь не было. Батчер был мертв, его смыло в море, он стал стало смятым, искалеченным комком плоти.
Квентин встал с кресла. Он еще не очнулся от сна. Квентин поднял руки и потер кулаками глаза. Сирена опять завыла. Рев моря стал ещё сильнее. Волны бились о скалы с такой силой, будто хотели унести камни прочь, разбить их - и маяк вместе с ними.
Медленно, как будто надеясь, что сирена умолкнет, прежде чем он что-нибудь сделает, Квентин натянул куртку и надел непромокаемый плащ. Он выругался. Какого дьявола они устроили весь этот шум? Они что, лампу не могли разглядеть? Они же не слепые! Туман не мог стать таким густым, чтобы не было видно маяка. А может, с ними что-то стряслось? Может, руль сломался в море? Квентин вздрогнул, когда в стену врезалась особенно сильная волна. Внезапно он проникся признательностью к человеку, который спроектировал маяки так, чтобы они были круглыми и чтобы не было углов, за которые мог уцепиться прибой.
Если бы Батчер был жив, то он мог бы сказать, где находился корабль. Даже в таком шуме, подумал Квентин, Батчер всегда подсказывал ему, откуда доносился зов сирены.
Квентин распахнул дверь и шагнул на платформу. На мгновение его подхватил порыв ветра. Ветер толкнул Квентина обратно, прижал к стене, и человек изо всех сил ухватился за дверь, чтобы его закрыть. От этого усилия он едва устоял на ногах. Квентин застыл, прижимаясь к стене, привыкая к темноте, и к морской воде, заливавшей его лицо, и к жуткому ночному шуму.
Он моргнул и посмотрел вперед. На севере, возможно, в полумиле, он заметил огни корабля, которые метались вверх-вниз, то погружаясь в воду, то взмывая над волнами. Квентин почувствовал, что его сердце забилось быстрее. Он не был прирожденным моряком. Он ненавидел эту работу, но знал достаточно, чтобы понять – корабль несет прямиком на камни; еще через четверть мили судно окажется на скалах и развалится – камни пробьют обшивку, вода хлынет внутрь. Дураки! – подумал Квентин. – Какие же дураки! Ведь горит фонарь! Они должны его увидеть! Не могут не увидеть! И они плывут прямиком на маяк.
Квентин посмотрел вверх. Света не было. Он забыл зажечь лампу.
Он волновался и слишком торопился – он не подумал о лампе, за которой всегда следил Батчер. И корабль мчится прямо на него. Корабль окажется на скалах. Погибнут люди; мужчины, которых ждут жёны; мужчины, у которых есть такие девушки, как Кэтлин. Кэтлин? У нее брат служит экономом. Может, он как раз на этом корабле? Квентин развернулся и бросился внутрь.
Он распахнул дверь и кинулся к крюку, где висел ключ от комнаты с фонарем. Ключа там не было. Квентин застыл, пораженный, не понимая, куда мог деваться ключ, что с ним стряслось. Батчер всегда вешал его на место ночью, когда ходил проверять лампу. Или Батчер положил ключ в карман как раз перед тем, как он, Квентин, ударил напарника? Ключ был в кармане Батчера!
Квентин услышал вой сирены – теперь гораздо ближе. Еще через несколько мгновений корабль врежется в скалы. Погибнут мужчины. Женщины в городе будут их ждать. А брат Кэтлин? Но ключ был у Батчера. А Батчер разбился о камни.
Волны прибоя били о стену. Лампа на потолке раскачивалась взад-вперед. Квентин посмотрел на нее. Он не знал, что делать. Он был беспомощен. Он снова окажется убийцей. Не только убийцей Батчера – убийцей многих людей, других людей, с которыми он не ссорился, которые ничего не сделали, у которых были такие же жены, о какой мечтал и он.
Квентин схватил фонарь и выбежал наружу. Ветер снова подхватил его. Но Квентин прижимался к гладкой поверхности стены. Он не мог дышать, не мог пошевелиться. Потом он наклонился вперед, ухватился за поручень, крепко сжал его, потянулся, прижимаясь к ограде, размахивая над головой фонарем, который казался тонкой светящейся точкой в дьявольском безумии, творившемся вокруг.
Квентин видел приближающийся корабль. Он размахивал фонарем, качая им, как безумный, то и дело отпуская поручень, тщетно и бессмысленно что-то крича среди хаоса ветра и шторма. Он слышал вой сирены, протяжный звук сигнала. Он видел огни корабля. в него врезалась чайка. Квентин ее даже не заметил. Он ничего не замечал. Он сосредоточился на двух вещах – повыше держать фонарь, чтобы слабый, ничтожный огонек был виден во тьме, и кричать погромче, чтобы его слабый голос был слышен среди шторма. Квентин должен был спасти мужчин, которых ждали женщины, такие женщины как Кэтлин, мужчин, похожих на брата Кэтлин.
Море отбросило его назад. Он перевел дыхание, едва не выпустил из рук фонарь, снова подхватил и начал раскачивать. Квентин пронзительно кричал. Он вопил. Его рот заливала соленая вода. Рев оглушал его. Но корабль начал разворачиваться. Квентин увидел, что на мгновение его огни потускнели, потом увидел, как носовые огни уходят куда-то вбок, взмывая над водой. Потом огни скрылись. Появились другие. Сирена завыла снова.
Но теперь ему было все равно. Он ничего не замечал. Корабль отворачивал от скал. Квентин, ошеломленный наплывом чувств, забыл о своем теле, о его весе, о жизни и смерти. он выронил фонарь и увидел, как огонек мигнул и исчез на платформе у его ног. Квентин нагнулся, чтобы поднять фонарь. И в этот момент порыв ветра сорвал его с места, перебросил через перила и метнул вниз.
Падая, он закричал.
Перевод Александра Сорочана
Новогодний марафон: один день, один автор, один рассказ.
Дом напротив
Суббота. Луна заливает светом мою комнату. Я слышу, как сосед что-то напевает. Он студент, и он всегда пьян. Я думаю, он живет в этом доме, чтобы тратить на выпивку все деньги, которые ему высылают родители. Когда он напивается до чертиков, то видит сбоку маленький стеклянный ящик. В ящике – миниатюрные человечки, которые играют на музыкальных инструментах. Он поет под их музыку. Как спит Кристина, девушка с прекрасными рыжими волосами? Надеюсь, ее остолоп-папаша уснуть не может. Свет луны падает на мое лицо, и дом напротив остается в тени.
Воскресенье. Прошлой ночью у меня был странный кошмар. Мне снилось, что я вошел в холл и увидел романтическую фигуру в плаще, склонившуюся над телефонной книгой. Когда я проходил мимо этого существа, то заглянул через его плечо – и увидел, как существо вычеркивает мое имя. Я сказал: «Да, конечно, вы правы, сэр. Мое имя не должно быть в этой книге. Я всего лишь бедный жилец с чердака». Как будто отвечая мне, существо что-то негромко прохрипело. И тогда я увидел, что это – Смерть.
Понедельник. Студент перестал петь. Нужно его навестить и узнать, не требуется ли мое помощь. Но Кристина стоит в дверях своего дома, протягивая руки и как будто приветствуя день. Я крадусь вниз по лестнице. Когда я уже наполовину перешел дорогу, появляется её отец. Проклятая жаба! Как он догадался, что я делаю? Он притворяется, будто работает в маленьком саду. Внезапно он поднимает голову и говорит: «Привет!» Да, мы с ним здороваемся. Однако он делает вид, будто не замечает, как мне хочется встретиться с его дочерью. Он наклоняется и роется в земле. Потом он протягивает мне цветок, который только что выкопал. «Возьмите это, - произносит он обычным масляным голосом, - и посадите в горшок. Он прекрасно вырастет у вас на окне». Я машинально делаю еще три шага. Потом я отступаю. Я вспоминаю, что слышал об этом человеке. Когда-то он был санитаром. Его уволили, потому что все его пациенты умирали. Одного его прикосновения, конечно, вполне достаточно, чтобы погубить цветок. У него «дурная рука». Я разворачиваюсь и бегу от него.
Вторник. Сегодня в городе собираются повесить человека. Как они осмеливаются вешать человека, не принимая никаких мер, чтобы уничтожить его дух? Если этот человек заслуживает смерти, тогда его дух – чистое зло и тоже должен погибнуть. Но повесив только тело, они оставят злой дух на свободе, и он может вселиться в кого угодно, в любого человека, который окажется недостаточно сильным или недостаточно подготовленным. Положим, это случится с Кристиной, с прекрасной девушкой с блестящими рыжими волосами? Положим, первый ребенок Кристины был…водяной мешок? Говорят, такое случилось недавно в царской семье в России, а на Гавайях, как мне рассказывали, это происходит постоянно. Но довольно! Такая мимолетная фантазия может затаиться в моей голове, а потом проскользнуть в толпу. Каждый вечер я сижу у окна, надев браслет из намагнетизированного железа. Я купил его у старого раввина. Когда я смотрю на дом, где живет Кристина, мои мысли заполняются любовью к ней. Постепенно свадебный венец пропитается моей любовью. Очень скоро он станет воплощением моих чувств. Тогда я как-нибудь прокрадусь в дом напротив и положу венец на голову моей спящей возлюбленной. И наутро она узнает всю силу моей любви.
Среда. Я вошел в комнату соседа. Он лежит в постели, он очень болен. Он спрашивает, почему я не навестил его раньше. Я пожимаю плечами и говорю, что был очень занят. Он отвечает: «Ах! Полагаю, вы мечтали о той рыжеволосой мерзавке». Я бледнею от ярости. Если бы он не хворал, я бы ударил его – снова и снова. Он видит, что зашел слишком далеко, и извиняется. Он рассказывает историю, чтобы развлечь меня. Она о человеке, который недавно приехал в Африку и сказала: «Местные мумбо-юмбо меня не напугают». На следующую ночь его напарник, который провел много времени в тропиках, ведет его на край леса; прячась среди ветвей, они наблюдают за варварским ритуалом человеческого жертвоприношения. Когда все заканчивается, новичок злобно замечает: «Понадобится гораздо больше, чтобы я лишился сна. Вы, ребята, больше никаких ужасов мне показать не можете?» И другой мужчина говорит: «Они слишком много краски вылили. Но, конечно, вы поняли, что они распотрошили вашу дочь?» История мне не понравилась. Я могу понять, что она содержит какой-то тонкий намек на Кристину.
Четверг. Заметил К. на улице. Но дороги в гетто узкие и извилистые, и она от меня скрылась. Но неважно: скоро, очень скоро, её глаза откроются… Евреи шепчутся, что мужчина умер в больнице, потому что доктор вырвал ему зуб. Евреи думают, что он – один из големов, тех существ, которых делали из глины древние раввины, оживлявшие своих созданий словами, которые писали на бумаге и клали в рот… Как ужасно слышать, что все будет хорошо, если ты не станешь нарушать правила! Как одна запретная вещь может изводить человека, если она открывает путь к высшему существованию. Я читал о злобном призраке, который не тревожил обитателей замка, пока один парень, нарушив запрет, не позвонил в колокол на башне. И люди умирали самыми ужасными способами по милости зла, которое они сами же и пробудили. Могу им посочувствовать…
Суббота. Я не видел К. во сне, потому что ее отец работал в саду. Когда я подошел поближе, он поднял с земли двух змей. «Возьмите их, - сказал он, - и вы никогда не попадете на Остров Мертвых. Знаете, как на островах гордятся, что у них нет змей? Вас не пустят на берег…»
…Все готово. Я зарядил магический венец, провел последний сеанс, заполнив его своей любовью. Я рад, что дом напротив скрылся наконец-то в тени. Но почему я чувствую, что ее отец поджидает меня, терпеливо сидя у подножия лестницы? Как он прознал о моих планах? Ведь он не волшебник! Или нет? Иногда его темные глаза подолгу смотрят на меня, и мне кажется, что они вертятся волчками у него в голове. Однако я слишком долго вынашивал свой замысел, я должен исполнить его, иначе умру от разочарования. Как я собираюсь проникнуть в дом? Легко! Я достаточно долго следил за домом из окна. Ключи висят на нитке внутри почтового ящика. Можно просунуть туда руку и вытянуть нитку. Просто и наивно? Возможно, обитатели дома так бедны, что не сомневаются – никто не станет их грабить. В любом случае, евреи всегда грабят друг друга. Я крадусь вниз по лестнице. Я открываю дверь. Не подаю ли я сейчас магнетический сигнал человеку, который прячется в доме напротив? Я делаю глубокий вдох, а потом быстро пересекаю улицу. Оказавшись в тени, я прислоняюсь к стене, и перевожу дыхание. Когда я просовываю руку в почтовый ящик, мне становится страшно: вдруг с другой стороны меня схватит что-то живое, то, что он разводит – цветок или змея. Мое сердце стучит как тяжелый молот, но я никого не вижу в сумраке коридора. Я не осмеливаюсь зажечь свет. Сжимая венец под курткой, я пробираюсь к лестнице. Что это было? Неужели в алькове что-то шевельнулось? Я начинаю подниматься по лестнице, ступени которой не покрыты ковром. Как же скрипит дерево! А ведь я надел башмаки на толстой резиновой подошве… Я преодолеваю первый пролет. Я слышу… что-то движется в коридоре. Если нервы не выдержат – я пропал. А может, это не он? Еще один пролет. Теперь возврата нет, повернуть уже нельзя. О, да! кто-то поднимается следом за мной. Он преследует меня с кошачьим проворством. Что-то в его походке заставляет меня поверить – в него вселилась душа… душа повешенного убийцы. Он так быстро нагоняет меня. Или меня удерживает на месте страх? Когда я преодолеваю четвертый пролет, он уже так близко, что останавливается на мгновение и зажигает газовый рожок. Потом огромная тень возникает передо мной. Она одолевает, окутывает мое тело и порабощает мою волю. Происходит нечто ужасное – у тени живые, настоящие, вращающиеся черные глаза. Тень – это лишь тень, но глаза существуют в трех измерениях, и они всё вертятся и вертятся. Это уже слишком. Я оборачиваюсь. Он так близко – я почти могу коснуться его. В его голове, там, где должны быть глаза, видны лишь темные дыры. Его ужасные руки, похожие на клешни, наощупь отыскивают меня…
***
Гай Ньюэлл Бутби стал одним из самых популярных писателей рубежа XIX-XX веков. Однако со временем его книги позабылись, а исследования о творчестве Бутби немногочисленны и труднодоступны. Биографические данные, которые мы представляем вашему вниманию, в основном заимствованы из диссертации Э. Зампьери, защищенной в Падуанском университете. Это исследование посвящено популярному циклу о докторе Николя, но содержит уникальный свод информации о жизни и творчестве писателя.
1. Жизнь
Гай Бутби родился 13 октября 1867 года в доме деда, который жил тогда на территории нынешнего монастыря в Глен-Осмонде, пригороде Аделаиды, Южная Австралия. Отец будущего романиста, Томас Уайлд Бутби (1839-1885), был девятым ребенком Бенджамина Бутби (1803-1868) и Марии Брэдбери Робинсон (ум. в 1889). Бенджамин родился в Донкастере (Южный Йоркшир); в 1823 году его семья переехала в Ноттингем, графство Ноттингемшир, чтобы заняться мануфактурным бизнесом. В 1853 году Бенджамин был назначен вторым судьей Верховного суда Южной Австралии по рекомендации герцога Ньюкасла, и семья переехала в Аделаиду, возможно, поселившись в Глен-Осмонде. В Австралии Томас, должно быть, встретил Мэри Агнес Ходдинг (1843-1907), дочь Эдварда Ходдинга (ок.1813-ок.1848), фермера из Одстока, Солсбери, Уилтшир, и Мэри Скуэри (р. 1819) из Солсбери. Мэри Агнес уехала в Мельбурн с матерью, братом и сестрой в 1857 году, хотя неизвестно, намеревались ли они переехать туда постоянно. Она пробыла в Австралии дольше, чем ее мать и сестра, которые, согласно переписи населения Великобритании, проживали в Солсбери, графство Уилтшир, по крайней мере, с 1871 по 1901 год. Ее пребывание здесь, очевидно, было связано с браком с Томасом, который состоялся в 1864 году.
Пара поселилась в Глен-Осмонде, и Томас, владевший пасторальным поместьем на юго-востоке, обеспечивал семью, работая биржевым агентом. В 1873 году он выиграл дополнительные выборы на место в Законодательном собрании, но его карьера была ничем не примечательной и завершилась уже два года спустя.
Родившийся через три года после свадьбы Томаса и Марии, Гай вырос в зажиточной колониальной семье, и его мать, как позже вспоминал писатель, отдала его на попечение «умного чернокожего паренька», который научил ребенка «сидеть на пони» и «наставлял его во многих искусствах и ремеслах». В возрасте шести лет Гай покинул Австралию вместе с матерью и двумя братьями (Бенджамином и Гербертом) и переехал жить в Солсбери, где родилась миссис Бутби. Томас остался в Австралии, так как супруги уже согласились на раздельное проживание. Путешествие было совершено на борту “Карна Квеан”, принадлежащего фирме «Элдер, Смит и Ко» из Аделаиды, и это было полное приключений странствие продолжительностью около трех месяцев; корабль плыл мимо мыса Горн – маршрут отнюдь не приятный, особенно на парусном судне. В Солсбери «удивительный дом столетней давности», где жил Бутби, стал одним из из первых мест, которые могли стать фоном для замечательных историй; некоторые из них Гай даже записал, если верить его утверждению, что он «всегда был сочинителем». В Солсбери будущий писатель посещал Школу приората, а затем его образование продолжилось в школе лорда Веймута в Уорминстере, графство Уилтшир. Гай оставался в Англии до шестнадцати лет, когда расстался со своей любимой матерью и вернулся в Австралию, чтобы работать в городском офисе Аделаиды; позднее, в 1890 году, он стал личным секретарем мэра (Льюиса Коэна).
Бутби не испытывао особой любви к своей работе, у него были литературные устремления: он хотел стать профессиональным драматургом; однако, как понял его коллега Фергюс Хьюм около десяти лет назад, Австралия - не место для будущих сочинителей, тем более, если они родились в колониях и мечтали сделаться драматургами. Бутби открыл печальную истину довольно скоро, написав несколько драм, которые пользовались незначительным успехом. Исследователи называют театральным дебютом Бутби пьесу «Ложно обвиненный, или Путь истинной любви». Это была «комедийная драма», поставленная в Альберт-холле в Аделаиде в октябре 1888 года группой актеров-любителей; представление сопровождалось оркестровой музыкой; оркестром руководил известный в Аделаиде дирижер. Неизвестно, имела ли пьеса успех; в любом случае, она считалась проходной производной – казалось, что она создана по мотивам различных комедий и драм восемнадцатого века, – и Бутби, сыгравший героя, похоже, не блистал как актер. Последовавшая за этим оперетта «Любовники Димпл», по-видимому, пользовалась умеренным успехом, когда была поставлена в 1890 году в Альберт-холле. Бутби написал либретто, а Сесил Шарп, английский музыкант и будущий выдающийся собиратель народной музыки и ученый, сочинил музыку. Шарпа публично похвалили за музыку к пьесе «Сильвия, или маркиз и горничная», которая стала еще одной совместной работой двух авторов, поставленной в том же году; Бутби, напротив, снова пришлось столкнуться со старым обвинением в плагиате или недостатке оригинальности – его либретто, как утверждалось, слишком напоминало либретто английского драматурга и либреттиста У. С. Гилберта. Кульминацией театральных опытов Бутби стала «Жонкиль» (1891), «романтическая драма в четырех действиях», как сказано в программе; в самые пафосные моменты публика смеялась. Бутби предпринял последнюю попытку собрать немного денег, чтобы отправиться в Лондон, где, как надеялся сочинитель, его творение встретят лучше, но трехдневный авторский бенефис провалился. Озлобленный, но еще не побежденный, Бутби понял, что настало время сменить обстановку, и предпринял со своим другом Лонгли Тейлором долгое путешествие по Дальнему Востоку, островам Тихого океана, Новой Гвинее, Суматре и так далее. За этим опытом в 1892 году последовал впечатляющее тринадцатимесячное путешествие верхом, а также на телеге, лодке и поезде из Северного Квинсленда в Аделаиду; семейное окружение Бутби позже романтизировало этот эпизод – о нем ходили легенды. В 1893 году Бутби приступил к работе над книгой, в которой рассказывалось о его приключениях, а на следующий год переехал в Лондон, где время был опубликован травелог «По Востоку и по Австралии». Дополненная фотографиями и рисунками брата, Бена, книга, похоже, хорошо продавалась, и двери успеха наконец открылись для Бутби. Мало что известно о первых годах жизни Бутби в Англии; в 1894 году фирма «Уорд и Локк» выпустила первый роман «В странной компании»; историю о Чили и Южных морях очень хорошо приняли. Успех книги убедил издателей вложить деньги в «раскрутку» Бутби, и в следующем году фирма напечатала еще три романа австралийского автора, и, по крайней мере, один из них имел большой успех – это была «Ставка на удачу», или «Вендетта доктора Николя». Один из дядюшек Бутби однажды заявил, что Гай с детства был заядлым читателем популярной литературы. Теперь, похоже, он максимально использовал свой литературный опыт. 8 октября 1895 года Гай женился на очаровательной и интеллигентной, по мнению членов семьи, англичанке Роуз Элис Бристоу, и пара на некоторое время воспользовалась гостеприимством отца Роуз, что может указывать на некоторые финансовые трудности или, скорее, на то, что Бутби пока не мог позволить себе ту роскошь, к которой он стремился.
Однако, как явствует из интервью 1896 года, всего через два года после отъезда из Австралии Бутби стал одним из самых популярных и хорошо оплачиваемых писателей в Англии: теперь он жил в “Клаверли”, красивой резиденции в Сурбитоне, фешенебельном пригороде Лондона, и мог позволить себе чистокровных призовых собак, коллекцию драгоценных книг и оружия, а также замечательный экзотический аквариум. Он выпускал романы и рассказы с невероятной скоростью, и все они, похоже, продавались довольно хорошо. Утверждается, что его годовой доход, возможно, достиг впечатляющей суммы в 20 000 фунтов стерлингов – хотя это может быть преувеличением – и он сменил по меньшей мере четыре виллы: “Клаверли” в Сурбитоне, “Мэнор Хаус” возле Кемптон-парка, “Кентон Корт” в Санбери-на-Темзе и “Уинсли Лодж» в Боскомбе, недалеко от Борнмута, где он прожил около года - последнего года короткой жизни. По–видимому, он так и не вернулся в Австралию и жил вполне безбедно до преждевременной смерти в 1905 году от осложнений, вызванных приступом гриппа - официальной причиной смерти стала «острая пневмония и остановка сердца». Най Бутби умер в своем доме в Боскомбе на Уоткин-роуд воскресным утром в возрасте тридцати семи лет и оставил жену, двух дочерей и сына; писатель похоронен на кладбище Уимборн-роуд в Борнмуте, рядом со своей матерью. Его эпитафией стала последняя фраза из стихотворения Анны Летиции Барбо «Жизнь»:
Не говори “Доброй ночи”, а в каком-то светлом месте
Пожелай мне “Доброго утра”.
2. Книги
В период с 1894 по 1907 год Гай Бутби выпустил более пятидесяти книг: сорок три романа (многие из которых первоначально печатались в журналах), семь сборников рассказов, и книга о путешествиях. Несколько коротких рассказов и стихотворений не вошли в книги, но появились в журналах. Как сообщается в некрологе «Нью-Йорк таймс», среди английских авторов ходила шутка о том, что Бутби изобрел машину, с помощью которой он выпускал книги. Журналист и поэт Ричард Ле Гальенн считал его предшественником плодовитых «производителей» бестселлеров, которые использовали ‘машинные методы’ для выпуска книг. В начале писательской карьеры Бутби признавался, что работал «обычные восемь часов», хотя каждое утро он приступал к работе к 5 утра, и некоторые результаты его творческих усилий – не менее 6000 слов в день.
– были продиктованы жене, которая переписывала и всегда перепечатывала окончательные рукописи. В последние годы жизни Бутби стал еще более эксцентричным: он уходил на покой в 9 часов вечера и вставал в «ранние часы», диктовал в фонограф с восковым цилиндром до 5.30 утра, когда два его секретаря вставали, чтобы все переписать, в то время как он продолжал заполнять другой цилиндр (у него было в общей сложности три фонографа). Это была настоящая конвейерная работа, и, чтобы время не тратилось впустую, несколько комнат в особняке Бутби были соединены телефонами. Бутби, конечно, не мог позволить себе много времени на доработку, которая казалась просто необходимой, учитывая также, что у него никогда не было четкого представления о том, как будут развиваться события и чем закончится роман. По мере приближения развязки ‘потеря атмосферы», «ослабление интенсивности’ и ‘смещение фокуса повествования’, вероятно, заметны даже в самых популярных романах Бутби. Книги создавались для того, чтобы их читали быстро и не обращали особого внимания на детали. Джон Сазерленд утверждает: «Бутби считал, что если действовать достаточно быстро, у читателя не будет времени задавать вопросы». Можно предположить, что по мнению писателя, читатели-современники вообще не склонны задавать вопросы, и он явно никогда не рассчитывал писать для другой, возможно, более требовательной аудитории. Хотя Бутби любил серьезную литературу – Уолтер Пейтер был одним из его любимых авторов – он откровенно признавался, что не воспринимал свои книги всерьез и что в его книгах нет высокого искусства: «Я не художник, но я выпускаю книги, которые, кажется, интересуют людей и немного отвлекают их; взамен я получаю все, чего хочу». Чего хотел Бутби, так это просто комфортной и приятной жизни, чтобы у него оставалось свободное время для наслаждения многочисленными хобби. В 1899 году интервьюер тщетно пытался заставить Бутби рассказать о его работе и, наконец, был вынужден признать «тщетность попыток взять интервью у мистера Бутби.’ Автор неизменно “игнорировал все намеки на свое ремесло” и искусство в целом (например, он делал вид, будто не имеет никакого мнения о «способностях современных литературных критиков» и теории «Искусства ради искусства») и в то же время не упускал случая показать интервьюеру своих любимых призовых собак и коллекцию оружия, а также поговорить обо всем остальном. Как заметил Ле Галльен, Бутби был необычным писателем не только из-за впечатляющей скорости работы, но и из-за полного отсутствия амбиций и откровенности: «Хотел бы я, чтобы все авторы бестселлеров были такими же честными. Однако многие из них пишут не лучше и вдобавок изображают гениальность», - заключил журналист.
Самыми известными бестселлерами Бутби, похоже, стали книги «В странной компании: История о Чили и Южных морях» (1894), «Прекрасная белая дьяволица» (1896), «Фарос Египтянин « (1899), «Принц мошенников» (1900) и «Проклятие змеи» (1901) – и конечно, пять романов о докторе Николя: «Ставка на удачу, или вендетта доктора Николя» (1895); «Доктор Николя» (1896); «Жажда ненависти» (1898); «Эксперимент доктора Николя» (1899), «Прощай, Николя» (1901). По словам современников Бутби, все его романы продавались довольно хорошо, что было выдающимся достижением даже для популярного писателя, а Теренс Роджерс добавляет, что он был «любимцем публичных библиотек, предоставляющих книги напрокат». Бутби, без сомнения, был одним из самых богатых писателей своего времени. Коллеги-авторы часто упоминали его имя в лестных тонах, и он был почетным гостем на светских мероприятиях, таких как праздник, устроенный в честь окончания работы над «Национальным биографическим словарем», в котором появилась статья о писателе. Почти во всех книгах Бутби можно найти восторженные отзывы о его работах, хотя, похоже, большинство критиков довольно низко оценивали эти произведения.
Чаще всего критики отмечали, что писатель никогда не допускал падения интереса читателей. Его истории, полные событий и неожиданных поворотов (до такой степени, что их иногда называли «романами происшествий»), воспринимались как захватывающие и интригующие. Ему приписывали писательское дарование и богатое воображение – хотя все соглашались, что нередко опирался на сюжеты других авторов, – считали его ярким, живым и временами реалистичным рассказчиком и даже способным создателем остроумных сюжетных линий; с большим правом такое можно было бы сказать об Уилки Коллинзе. Те критики, которые посмеивались над Бутби, признавали, что в основе его успеха лежал интерес к сюжетам историй, но события, описанные в них, по их утверждению, были невероятными, а стиль – довольно банальным. ‘Не требовалось очень глубоких исследований», чтобы написать книги такого рода, которые получались у Бутби, как заметил Александр Сазерленд в своем безжалостном разборе сочинений австралийского автора. Некоторые отмечали, что писатель не заботился о логической связи событий, а просто нагромождал их друг на друга. В некрологе Бутби «Таймс» охарактеризовала манеру писателя как «откровенную сенсационность, доведенную до крайних пределов». Очевидно, это была критика, хотя в недавнем издании Бутби эта цитата использована на задней обложке – отзыв явно привлекает потенциальных покупателей: еще одно свидетельство того, что вкус критика не часто совпадает со вкусом обычного читателя. Откровенная сенсационность и ничего более - вот, собственно, чего хотела публика Бутби: «захватывающая история, достаточно короткая, чтобы ее можно было прочитать за один присест, и достаточно захватывающая, чтобы на время отвлечь читателя от жары и дневных забот». Кто-то из журналистов попытался объяснить враждебность многих критиков по отношению к Бутби простой завистью. Путевые очерки Бутби считались очень удачными и интересными; а то, что сочинитель легкой беллетристики может стать богатым и знаменитым, похоже, считалось неприемлемым. Однако всем авторам того времени так или иначе приходилось считаться с Бутби (и множеством популярных писателей-беллетристов). Те, кто хотел добиться успеха, должны были научиться писать, как он – иначе ничего не получится. Перефразируя Честертона, можно сказать, что Англия в конце века была населена в основном усталыми людьми, которые «хотели просто получить книгу для чтения, а не нетерпеливыми людьми, которые хотели прочитать книгу» .
Как предвидел Ле Гальенн, произведениям Бутби не суждено было остаться в списках «нетленной беллетристики»; многие его романы казались блюдами, которые «лучше съедать горячими», и время могло лишить их привлекательности.
Однако этого не произошло – рассказы Бутби по-прежнему интересны, характеры сверхъестественных злодеев в романах выписаны замечательно, а «Проклятие змеи» до сих пор кажется пугающим и волнующим романом. А что финалы, как правило, гораздо слабее зачинов - можно понять: читатель устает, ему рано или поздно захочется отбросить книгу и лечь спать… Но прежде его ждет несколько часов удивительного развлечения....
В следующей статье мы обратимся к романам Бутби и попробуем оценить его вклад в эволюцию романа-фельетона.
Луиза Болдуин и Бесси Киффин-Тейлор создали не так уж много рассказов о сверхъестественном, и в одной книге можно собрать практически все их наследие, представляющее жанровый интерес. Одна из писательниц принадлежала к известному литературному семейству и активно публиковалась, другая – выпустила всего две книги. Одна тяготела к традиционным сюжетам, другая работала в традиции Э.Ф. Бенсона. Одна позировала для замечательных картин, о внешности другой мы не имеем представления. Одна писала просто и ясно, вторая тяготела к сложным конструкциям и тонким намекам. И тем не менее общего у Луизы Болдуин и Беcси Киффин-Тейлор очень много — куда больше, чем различий.
Плодовитая сочинительница художественной прозы и поэзии, Луиза Макдональд (1845-1925) находилась в центре поздневикторианского и эдвардианского политического и художественного общества. Все сестры Макдональд вышли замуж за очень известных мужчин, представителей влиятельных семейств; среди знаменитых родственников Луизы – шурин, художник Эдвард Бёрн-Джонс, и племянник, Редьярд Киплинг (сборник рассказов вышел с посвящением Киплингу).
В 1866 году Луиза вышла замуж за промышленника Альфреда Болдуина; она сочеталась браком в один день со своей сестрой Агнес, которая вышла замуж за Эдварда Джона Пойнтера. Сын Альфреда и Луизы, Стэнли Болдуин, трижды был премьер-министром Великобритании. После его рождения Луиза, судя по всему, выражала недовольство жизнью в Вустершире, где ее муж владел металлургическим производством. У нее был по крайней мере один выкидыш, и
она проводила время в кресле и предпочитала темноту и одиночество. Исследователи, занимавшиеся историей семейства Макдональд, сообщали, что ее состояние улучшалось во время путешествий; предполагалось, что речь шла о нервном заболевании, особой форме ипохондрии. В 1870-х годах супруги путешествовали в поисках лечения, и Луиза перепробовала самые разнообразные средства. Она, судя по всему, выздоровела в 1883 году и играла ключевую роль в жизни поселения Уилден, недалеко от Стоурпорта. В 1886 году она выпустила книгу «Мученица Маммоны», а в 1889 году — «Историю супружества». Увы, после избрания Альфреда Болдуина в парламент в 1902 году здоровье Луизы снова пошатнулось, после его смерти (1908) болезнь вернулась. Тогда же Луиза в память о муже заказала Э. Бёрн-Джонсу витражи для церкви Уилден.Внуки Луизы, Оливер и Артур, – соответственно второй и третий граф Болдуин из Бьюдли. Помимо романов, Луиза до последних дней жизни занималась сочинительством, писала рассказы и стихи, в том числе под псевдонимом «миссис Альфред Болдуин». Эверетт Блейлер назвал ее сборник, выпущенный в 1895 году, собранием «довольно обычных коммерческих викторианских историй о привидениях». Из общего ряда исследователь выделил «Пустую раму», отметив оригинальность некоторых деталей.
О Бесси Киффин-Тейлор (умерла в 1922 году) почти ничего не известно. Вся информация о ней связана с родственниками по линии мужа – преимущественно с сыновьями Уильяма Фрэнсиса Тейлора, архиепископа Ливерпуля. Бесси, тоже уроженка Ливерпуля, в 1892 году вышла замуж за Джеральда Киффина Тейлора, одного из сыновей архиепископа. Джеральд стал бригадным генералом и членом парламента от консервативной партии. Он выпустил книгу (или документальный отчет) под названием «Переселение обездоленных в Ливерпуле» (1913); речь идет о работе в жилищном комитете корпорации «Ливерпуль». Джеральд также был региональным комиссаром по жилищному строительству, представлявшим Ланкашир и Чешир в 1919 году. Его брат Остин также стал членом парламента, в то время как другой брат – юрист, Уильям Фрэнсис Киффин Тейлор, 1-й (и последний) барон Менан.
Согласно генеалогическим исследованиям джентльмена по имени Энтони Киффин, имя Киффин происходит от валлийского слова cyffin: «граница, предел, приграничье». А Киффины живут или жили преимущественно в Ливерпуле и в Уэльсе (Денбишир). Менан находится в Конви, Северный Уэльс, не так уж далеко от Ливерпуля, мы можем предположить, что у семьи есть валлийские корни. Эта информация перекликается с историями из сборника: хотя главные герои Киффин-Тейлор в основном живут в Лондоне, Уэльс появляется в двух рассказах в виде любимого, но неназванного, «тайного» места, где скрываются главные герои историй. Некоторые обозреватели предполагают, что это автобиографическая деталь.
В некоторых источниках Бесси Киффин-Тейлор названа «леди», и остается только задаваться вопросом, не ошибка ли это; причиной могла стать родство с бароном Менаном. Хотя у Джеральда был титул кавалера Британской Империи, он, судя по всему, не давал супругам права на титулы «сэр» или «леди», и в соответствующих справочниках леди Киффин-Тейлор отыскать не удалось.
Таким образом, сборник «Из бездны безмолвия» стал единственным напоминанием о жизни и талантах сочинительницы (вторая книга, «Розмари» (1918), сохранилась лишь в одном экземпляре в Британской библиотеке). Лишь немногие ценители писали об этих рассказах, хотя упомянутый выше Э.Ф. Блейлер сравнил их с произведениями Э.Ф. Бенсона, известными большинству читателей этой заметки.
Авторская манера Киффин-Тейлор оригинальна; главные герои хорошо прорисованы, конкретизированы и иногда кажутся странными. Также стоит отметить прекрасные описания местности и пейзажей, особенно Уэльса. Тень Первой мировой войны заметна в некоторых историях, придавая им особую напряженности. В сюжетах есть оригинальные детали, хотя подчас они довольно сентиментальны. Скорее они напоминают «военные» рассказы А.М. Беррейджа и истории Мэри Уилкинс Фримен.
Сюжеты слишком сильно зависят от недосказанности - никто ничего не сообщает главному герою, и это становится причиной его необычного поведения. Персонажи поступают так, как хотят, а не так, как должны — для истории о привидениях это подчас губительно. Несомненно, самый сильный, оригинальный и мрачный рассказ Киффин-Тейлор — «За стенами дома»; история не забывается после прочтения, а причинно-следственные связи выстроены очень тщательно. Хотя в «Близнецах» есть свои интересные моменты, а в «Гостинице «Звездной»» главными героями являются эксцентричные брат и сестра, а также дальновидная и отважная собака.
Любопытно, что перед нами - подлинные истории о привидениях, речь идет не о туманных фантомах, а о физических сущностях, заявляющих о себе в реальности. Но — и это характерно для эдвардианской эпохи – физические проявления описаны как ирреальные; элемент сверхъестественного почти во всех историях привязан к времени суток или времени года, как было принято в викторианскую эпоху.
«Комната номер десять» — слишком запутанная история о призрачном проклятии. Персонажи, с которыми сталкивается главный герой, доставляют немало хлопот и скрывают от главного героя важную информацию по непонятным причинам. Результатом такой скрытности становятся длинные и бессодержательные разговоры и описания. Самая тайна вполне интересна, но раскрывается она искусственно и принужденно. Остается только предположить, как с подобным сюжетом справились бы Э.Ф. Бенсон и М.Р. Джеймс. Такие вопросы возникают и при чтении других рассказов, вошедших в настоящее издание. Напомним, что сборник Киффин-Тейлор появился после книги Джеймса «Худой призрак и другие истории» (1919) и до «Предупреждения любопытным» (1925).
Психогеография представляет особый интерес для читателей сборника – в таких историях, как «Пустая рама», «Особый дар» и «Ветер в лесу» очень эффектно использованы пейзаж и эмоциональное состояние, хотя в них нет ничего особенно нового. В рассказах реконструируются удивительные события, подчас мрачные и пугающие, а колорит обеспечивают отдельные детали.
В обоих сборниках есть истории подчеркнуто традиционные, тяготеющие к готике начала XIX столетия — таков рассказ «Сильвия», типичная история о цыганах, похищениях, пропавших наследниках и так далее, или «Самый странный из Уолфордов», посвященный проклятой вещи. Несмотря на кажущуюся неуместность подобных анахронизмов, рассказы читаются с интересом, пусть он и приобретает антикварный характер.
Конечно, в самых сентиментальных историях героинями становятся женщины, как в рассказе «Маленькие красные туфельки». Эта леди любит пустые жилища и исследует их, пробираясь внутрь, словно мальчишка-сорванец. Речь идет не об охоте за привидениями, а о поиске новых ощущений, о местах, где женщина обретает свободу, в том числе свободу воображения. В подобных «женских» текстах монологи героинь чаще всего выражают позицию авторов; хотя, например, в рассказе «Вода и влюбленные» миссис Болдуин рассказывает сентиментальную историю, отказавшись от «женской маски».
Сами сюжеты в таких случаях довольно прямолинейны, содержат несколько интересных деталей и, как правило, завершаются внезапным финалом. Модные оккультные и спиритические доктрины почти не получают развития в текстах, за исключением рассказов «Особый и дар» и «Близнецы», в которых, впрочем, мы тоже не найдем последовательного изложения эзотерических теорий.
Рассказы отличаются серьезностью – подчас избыточной; видимо, авторы этих произведений не были склонны к иронии и самоиронии, к своим переживаниям относились с чрезмерной серьезностью, и оканчивались, как правило, переживания героев очень печально. Однако в рассказе о гостинице «Звездной» все-таки находится место для юмора – увы, это исключение, как правило, авторы рассказов о привидениях в начале ХХ века старательно подчеркивали значительность своих сюжетов, избегая комических ноток.
Конечно, далеко не все рассказы можно назвать традиционными и архаичными. Писательницы искали свои темы и повороты сюжетов – но основную проблему эдвардианских страшных историй подметил остроумный комментатор в сети: если бы тайна не получила однозначного объяснения, эффект был бы гораздо сильнее. А сочинители и сочинительницы рассказов о привидениях на рубеже веков стремились к новизне — и в то же время к определенности. Со временем стало понятно, что однозначность и окончательность суждений противопоказана страшным историям эпохи модернизма, когда сомнения и неуверенность становятся едва ли не основными источниками ужаса. Но в истории жанра квазивикторианские рассказы Болдуин и Киффин-Тейлор (которые никак нельзя назвать дамскими) все-таки заняли особое и довольно важное место.
Ульрик Добени, который родился в 1888 году в семье Джеймса Френсиса и Евы Добени, и умер в 1922 году, создал лишь один сборник рассказов о сверхъестественном; книга была исключительно редкой, только рассказ «Сумах» перепечатывали – сначала в журнале «Пограничье» (1985), потом в антологии Ричарда Дэлби «Родичи Дракулы» (1987). Однако в конце века книгу «Элементаль» дважды переиздали, и теперь статус Добени как малого классика weird fiction кажется несомненным.
Подробности жизни Добени выяснить почти так же трудно, как найти первое издание его сборника; впрочем, известно, что он был увлеченным коллекционером антиквариата и деревянных духовых инструментов, а также историком и археологом. Все эти интересы отразились и в страшных рассказах, и в других книгах, таких как «Древние церкви Котсуолда» и «Духовые инструменты, древние и современные». Удалось разыскать и еще один рассказ Добени о сверхъестественном, не вошедший в сборник — «Кубок» был напечатан в журнале «Премьер» в апреле 1919 года.Можно только удивляться, почему Добени так долго оставался позабытым; это убедительный и яркий рассказчик, который поделился с читателями некоторыми прекрасными оригинальными идеями: навязчивая одержимость, которую несет прилив; дерево-вампир сумах; египетская реликвия, требующая возвращения на родину; странный, музыкальный инструмент с призраком; писатель, который может добиться успеха только тогда, когда поддается влиянию незримой силы; кубок Борджиа, который едва не убивает нового хозяина. Уникальное чувство локального колорита и замечательное описание звуковых деталей позволяют оценить талант Добени, который отразил все свои увлечения, оставаясь в рамках традиционного жанра.
«Сумах» — удивительное решение темы вампиризма. Рассказ ведется от третьего лица, но точность деталей придает повествованию поистине мемуарную убедительность. Добени бросает вызов всем жанровым условностям и разрушает канон вампирского мифа, смешивая поразительные образы. Автор явно опередил свое время. Некоторые современные критики сравнивают «Сумах» с фильмами Тима Бертона и произведениями «новой готики».
Конечно, все дело в заглавном образе. Большой сумах с набухшими малиновыми листьями стоит посреди Клайв-Грейндж, высокий и могучий. Юную Айрин влечет к этому дереву, она устраивается среди ветвей – и обнаруживает, что засыпает и страдает от кошмаров в «объятиях» сумаха. Сны становятся все более навязчивыми, вызывают ужас и боль в состоянии бодрствования и оставляют физические следы… Возле дерева не растет трава, птицы падают рядом с ним замертво, листья меняют цвет, а кузина Джеральдина умерла, проведя несколько ночей подле сумаха. Разумеется, миф об анчаре, сексуальная одержимость викторианской эпохи и соединение «крови и природы» имеют самое прямое отношение к созданию этого блестящего сюжета
Добени дополняет мифы о вампирах, привнося совершенно новые мотивы в жанр и производя неизгладимое впечатление на читателя с самой первой страницы. "Сумах" — не просто еще одна история ужасов; это кульминационное достижение в рамках жанра; жуть и беспокойство читатель чувствует почти физически. Стиль Добени может показаться суховатым, но автор настолько безупречно сочетает диалоги с описаниями, что создается впечатление, будто персонажи действительно стоят перед нами и разговаривают.
Но выбор сюжета примечателен по двум причинам. Во-первых, рассказ строится вокруг двух главных героинь женского пола и отсутствующего мужского персонажа, который играет центральную роль в финале истории; одно это делает текст уникальным. Во-вторых, что еще важнее, «Сумах» успешно объединяет странную историю биологического содержания с легендой о вампирах. Растение воплощает и природные силы, и силы сверхъестественного; так появляется подлинный вампир.
В пересказе сюжет может показаться нелепым, но Добени ухитряется удержаться на границе «кэмпа» и самопародии. Женщина, стремясь разгадать тайну трагической гибели двоюродной сестры, сталкивается с растением, которое обрело черты вампира, некогда обитавшего в английской сельской местности. Сумах вырастает из кола, воткнутого в сердце вампира – и обретает гипнотическую силу, соблазняя молодых женщин, притягивая их к своему стволу. Разумеется, психосексуальный подтекст очевиден, особенно когда «безжалостные» руки смыкаются вокруг героини, а из прекрасной белой шеи высасывают кровь, разрывая одежду и лишая воли…
Конечно, о растениях-убийцах писал не только Добени; у него немало предшественников. В «Странной орхидее» Герберта Уэллса (1894) экзотическое растение душит и едва не убивает человека, в. "Хищнике" Люси Хупер (1889) растение убивает после эволюционного скачка, когда у него появляются «ноги, похожие на весла», и способность двигаться; в «Рассказе американца» Артура Конан Дойла (1880) гигантская мухоловка давит и поедает людей на американском Западе; в «Древних огнях» Элджернона Блэквуда (1912) целый лес восстает против человека (хотя у Блэквуда сюжет решен совершенно в другом ключе). Готические пейзажи и устрашающие атрибуты, конечно, всегда были частью готической литературы, но истории о растениях, убивающих людей, уникальны. Растения иногда ассоциируются с соблазнительными женщинами, иногда воплощают беспокойство по поводу колониальной среды, а иногда внешним видом и поведением напоминают животных, тем самым подчеркивая опасения как по поводу вырождения человека, так и по поводу эволюции растений.
Иллюстрация к рассказу Г. Уэллса «Странная орхидея». «Пирсонс мэгезин», 1894.
"Сумах» Добени является ярким примером этой литературы о вампирических растениях, но это едва ли единственная история о кровососущих растениях. Возьмем, к примеру, «Дерево-людоед» Фила Робинсона (1881). В нем дядя рассказчика Перегрин Ориел отправляется в Центральную Африку и сталкивается с деревом, которое сначала хватает и убивает оленя, а затем обвивает ветвями маленького мальчика. Дерево, «дрожащее каждой веткой, бормочущее о крови и укоренившееся в почве», тянется к Ориелу всеми ветвями, прежде чем он чудом спасается. Несколько дней спустя он находит труп маленького мальчика «с сотней листьев-вампиров, все еще цепляющихся за него». Точно так же «Пурпурный ужас» Фреда М. Уайта (1899) и «Каспер Крейг» Мод Хоу Эллиот (1892) рассказывают о кровожадных орхидеях. Как редкая пурпурная орхидея Уайта, так и орхидея Эллиот, которая становится красной после кормления, имеют зубы (или похожие на зубы наросты), сосут кровь и пытаются убить своих жертв-людей. Орхидеи занимают видное место во многих произведениях подобной фантастики, на самом деле, вероятно, вдохновленные «помешательством на орхидеях» или «орхиделириумом» викторианской эпохи, когда многие частные коллекционеры искали новые и редкие виды растений.
«Вырвался из объятий дерева-людоеда». Американский еженедельник, 4 января 1925 года.
Хотя эти истории занимательны и забавны, они также выражают реальные опасения по поводу эволюции и вырождения, которые усилились после публикации работ Дарвина «Насекомоядные растения» (1875) и «Сила движения у растений» (1880). Ужас в них отчасти проистекает из изменения естественного порядка вещей — вместо того, чтобы служить пищей для людей, эти растения стремятся поглотить нас. Идея о том, что растительная жизнь может эволюционировать и дать отпор людям, по-прежнему очаровывает нас и сегодня, о чем свидетельствуют современные фильмы эко-ужасов и литература, включая книги Д. Вандермеера и М.Р. Кэри (2020). В конце концов, человечество было бы уязвимо перед планетой, которая решила дать отпор людям, разрушающим ее. Так что, даже когда вы смеетесь над этими историями о кровожадных растениях, обязательно следите за своими орхидеями. Растения в этих историях обычно либо опутывают и душат своих жертв, либо жадно питаются кровью своей жертвы-человека. Истории о растениях, которые обладают кровью или нуждаются в ней, особенно интересны, поскольку они еще больше стирают границу между человеческой и нечеловеческой жизнью. Как отмечает Дон Китли, «хотя люди уже давно признают родство с животными — действительно, движение за права животных девятнадцатого века было основано на прочной основе этого родства — близость человека к растениям так же долго была исключена». Эти истории, в которых у растений есть вены и им нужна кровь (или похожий на кровь сок), предполагают, что растения - наши опасные и чудовищные родственники. Растения изображаются как нуждающиеся в питании и защите точно так же, как люди. Потребность в крови также, конечно, сближает этих растительных монстров с вампирской литературой того периода. Тем не менее, в то время как бывшие вампиры-люди могут быть заманчивыми и обольстительными (Дракула, Кармилла), есть что-то неестественное и особенно ужасающее в растении, которое захватывает молодых женщин своими ветвями, выпивая из их горла. Кроме того, в этих историях, как и в других готических произведениях, угрозу представляет не отдельный сверхъестественный монстр, такой как вампир, призрак или оборотень, а целая экосистема, которая может эволюционировать, чтобы работать сообща, чтобы победить врагов-людей. Подразумеваемая угроза гораздо серьезнее.
В рассказе «Алые маки» Добени возвращается к «растительным ужасам», хотя источником страха может стать и редкая вещь, и антикварная архитектурная деталь, и даже литература… О каждом из рассказов можно было бы написать так же подробно, как и о «Сумахе». В целом эти истории представляют не просто забавные опыты в жанре «хоррор», а интересные примеры сочетания разнородных тем и мотивов. Мир Ульрика Добени тесен, но довольно сложен и запутан - и похож на спутанные ветви сумаха....
Этот блестящий, циничный и изящный рассказ Лин Картер напечатал в замечательной антологии Джеральда Пейджа "Nameless Places", которой вскорости можно будет посвятить особый пост - это была одна из последних попыток издательства "Аркхем-хауз" сохранить "дух эпохи Лавкрафта". А также рассказ позволяет понять, как на самом деле относился к "затворнику из Провиденса" его "последний ученик". Перевод взят из книги: Лин Картер. Мифы Ктулху. оПУС-М; Пегана пресс, 2018.
Так я, некромант Эйбон, зашел в тупик в своих исследованиях. Собрание старинных свитков, из которого я впервые узнал о замечательных свойствах эликсира Игтар, было извлечено из покрытой льдом и разрушенной веками гробницы в пустынных пустошах Му Тулана. Эта гробница и древние свитки, которые в ней находились, по общему мнению, принадлежали самому великому Зону Меццамалеху, могущественному и потрясающему колдуну, чьи тауматургические достижения стали подлинной легендой. Этот Зон Меццамалех жил на планете в древние и отдаленные циклы, и я могу только предположить, что в его давно забытую эпоху ингредиенты, тонкая примесь которых придавала эликсиру поразительную силу, были хорошо знакомы; но знания о них пришли в упадок с тысячелетиями, и к рассвету нашей собственной темной эры давно потускнели в умах младших и более поздних магов.
Медленно и кропотливо я один за другим расшифровал источники и наименования нескольких странных компонентов драгоценного Игтара; только один ускользнул от моего знания, и это было вещество, которое загадочный Зон Меццамалех назвал «жидкостью Глууд». Напрасно я просматривал свои магические энциклопедии, свои справочники по демонологии, свои сборники заклинаний. Нигде в трудах самых могущественных колдунов Гипербореи я не смог найти ни единого упоминания о сводящем с ума и неуловимом флюиде Глууда. Названия меняются от эпохи к эпохе: одно из них выходит из употребления, сменяясь неологизмом: меня дразнила возможностью того, что таинственная жидкость может находиться под рукой, скрытая за новым названием. И я был полон решимости добиться разгадки секрета любой ценой.
Я безуспешно советовался со своими братьями-чародеями, но они тоже ничего не знали о загадочном Глууде. С помощью мощного кристалла я вопрошал тех, кто обитает в прежних мирах или на планетах, вращающихся вокруг отдаленных звезд. От одного из этих далеких собратьев, некоего Маал Двеба, выдающегося тауматурга из мира, известного как Ксикарф, я впервые услышал о глубоко образованном мудреце, который жил один в роскошном доме под вершинами Трока. Мой нездешний собрат был непреклонен в своем утверждении, что если этот тот человек по имени Шуггоб, не обладал секретом Глунда, тогда он не известен никому другому в этом эоне.
Я испытывал некоторое отвращение при мысли о путешествии в это далекое и несколько сомнительное царство, о котором древние тексты сообщают прискорбные вещи, и о котором наставник, под опекой которого прошла моя юность, изрекал суровые предупреждения. Увы, если бы я только остановился... если бы задержался, чтобы глубже изучить манускрипты и фолианты из моих магических архивов, прежде чем опрометчивая и импульсивная натура погнала меня в темную и отталкивающую долину Пнат! Но жажда постичь последний секрет чудесного эликсира влекла меня с непреодолимой силой; и я размышлял над апофегмой, что слабое сердце ничего не получит.
И таким образом, путем, который я с содроганием вспоминаю и не желаю описывать в деталях, я пришел к Семистам Ониксовым ступеням, по которым рискнул спуститься, и к Вратам Глубокого Сна, через которые я прошел, и отправился в Зачарованный лес. Окутан тягостным мраком этот зловещий лес, где огромные и уродливые дубы сплетают ветви над головой, в то время как маленькие немигающие глаза, похожие на крошечные рубины, сверкают из глубин темных провалов возле узловатых сплетенных корней. Я знал, что эти леса были прибежищем хитрых и скрытных зугов, о которых легенды не сообщают никаких внятных сведений, и поэтому я испытал искреннее облегчение, когда прошел по той тропе, не столкнувшись ни с вызовами, ни с препятствиями.
По тусклому и демоническому мерцанию далеких полярных сияний (чье смутное фосфоресцирующее свечение включало девять оттенков, неизвестных ни одному материальному существу спектру) я наконец разглядел далекие зубцы, которые, как я знал, и были сказочными вершинами Трока. Теперь я шел осторожными путями, ибо в этих темных краях обитали непристойные и чудовищные существа, которые с визгом убирались с моего пути, изгнанные могучими рунами, вытравленными кислотами, которые выделены из слюны василисков и с помощью которых мой артэм (или волшебный меч) отталкивал Тех, кто обитает в этих долинах.
Я пошел дальше, ступая по высоким кочкам бесцветного лишайника, который хрустел, превращаясь в илистые пятна под подошвами сандалий из шкуры мастодонта. Теперь все вокруг меня стало совершенно черным, за исключением небесных лучей парообразного свечения, которые вспыхивали и мерцали далеко над головой. Вершины Трока стали серыми и теперь возвышались надо мной, как стена, возведенная безумными титанами, и пик за пиком вырисовывались на фоне темноты, окутанные слабым пламенем фантастического полярного сияния.
Миновав тускло освещенные поля, по которым шел мой путь, я наконец добрался до странного дома, чьи толстые непрозрачные окна злобно смотрели из-под низкой крыши, как остекленевшие глаза безумца, уставленные из-под нахмуренных бровей. Из серого крошащегося камня был построен этот низкий странный дом — из очень древнего камня, сухого, порошкообразного, пористого и расслаивающегося. Вместо лужайки перед старым низким домом тянулись корявые пятна плесени и лишайника, а вместо живой изгороди были разбухшие заросли отвратительных пятнистых грибов.
Дверью служила крышка гроба из черного, изъеденного червями дерева, а дверная ручка была сделана из полированной белой слоновой кости, в которой я с содроганием узнал человеческий череп.
Несмотря ни на что, я постучал — и по моей коже поползли мурашки от прикосновения к мокрому, гнилому, мертвому дереву — и, наконец, хозяин приветствовал меня и пригласил войти. Этот Шуггоб был пожилым и вежливым упырем со спокойными повадками ученого, он был высок и худощав, с серой кожей, которая плохо сохранилась вокруг ноздрей, век и уголков рта — там, где потрудились черви. Шуггоб приветствовал меня скромными словами, протянул руку (которая была холодной, упругой и ужасно сильной) и провел меня в гостиную, где холодное мясо, разложенное на блюде, и холодное вино в свинцовых кубках составляли умеренную трапезу, которой он предложил мне утолить голод и жажду, пробужденные путешествием. Но вино, холодное и вялое, темно-малиновое и без примесей, напоминало застывшую кровь, вытекшую из артерий разлагающегося трупа; а котлеты из холодного белого мяса, с тонким вкусом и нежной хрустящей корочкой, судя по очертаниям и плотности, могли быть срезаны с боков человеческих младенцев; поэтому, сдерживая легкую дрожь отвращения, я отказался от ужина и завел разговор о цели своего визита.
К моему несказанному восторгу, упырь спокойно признал, что ему ведомо о неуловимой жидкости Глууд: на самом деле, он сообщил, что в этот самый момент в подвалах под его древним низким домом хранится помянутый редкостный отвар. Шуггоб довольно долго рассуждал о жидкости Глууд, но невнятно и странно; смысл его слов было очень трудно постичь — до такого состояния разложения его довели преклонный возраст и сомнительная диета. Мне не нравилась липкая темнота комнаты, слабый скрип двери позади моего стула, вонь, которая время от времени поднималась из дальних подвалов; и по мере того, как прожорливый слюнявый упырь продолжал что-то бубнить, я слабел от нетерпения, желая уйти из этого низкого странного дома из древнего камня и из самой долины Пнат. Поэтому я не стал продлевать свой визит, требуя разъяснить те замечания Шуггоба, которые ускользнули от моего понимания, но с некоторой резкостью попросил показать драгоценную жидкость.
Упырь вывел меня из комнаты и проводил через залитые мраком покои, затянутые паутиной и усеянные обглоданными костями; он поднял люк, покрытая плесенью каменная плита которого отвратительно напоминала надгробие. По скользким ступеням мы спустились по изогнутой лестнице в ледяную черноту, и все это время нам в лицо непрерывно дул холодный влажный ветер, исполненный невыразимой мерзости из неведомых глубин — то было сырое дыхание самой Бездны.
Наконец мы ступили под голый каменный свод, где бархатный полумрак с трудом разгоняла зеленоватая бледность призрачного света; нездоровое сияние, лишенное источника, напоминало фосфорный блеск ускоренного разложения.
И в этом отвратительном сиянии я увидел что-то похожее на огромный котел из гладкого белого камня, в котором лежало сложенное чашей и подрагивающее внутри раздутое чудовищное существо из серой студенистой слизи; что это было, я не знал, но зрелище оказалось отвратительным: нечто блестящее, влажное, пульсирующее скрытой жизнью. И округлая поверхность его представляла собой массу морщинистых, извивающихся, червеобразных извилин, из которых вытекала холодная маслянистая слизь, источавшая невыносимо мерзостное зловоние. Я видел, что в эту штуку воткнуты острые кривые ножи и из ран, которые они непрестанно бередили, медленно точились капли жидкости.
Справившись с отвращением, я наклонился ближе к дрожащей массе разбухшей плоти, в то время как упырь Шуггоб в своей невнятной и неряшливой речи сообщил мне, что маслянистая струйка, которую я увидел, была не чем иным, как жидкостью, из которой, согласно заветам Зона Меццамалеха, можно приготовить эликсир Игтар.
Я наклонялся все ближе и ближе к раздутому серому существу, чья морщинистая и пульсирующая плоть источала отвратительный ихор, и вдруг в призрачном слабом свете мне показалось, что я мельком увидел — может ли это быть правдой? — О повелитель Тсатоггуа!— закричал я, потрясенный до самых глубин моей души — закричал и, словно одержимый, побежал вверх по винтовой лестнице и прочь из ужасного низкого дома в долине Пнат; и за все бесчисленные циклы своего волшебным способом продленного существования, с того часа и по сей день, я никогда больше не осмеливался посетить странные и тревожные тенистые просторы долины Пнат; и по сей час мои сны становятся отвратительными из—за воспоминаний о том, что я мельком увидел в тусклом зеленом свете окончательного и отвратительного разложения... об этом обнаженном, блестящем, распухшем, непристойном живом мозге — замученном до предела и не способном умереть — чьи мерзкие слизистые выделения составляют утраченный тайный ингредиент ужасного эликсира, который я теперь никогда не сварю и замечательных свойств которого теперь никогда не постигну.
В типографии следующие книги
Серия "Книга Чудес":
Фредерик Коулс. Замок в лесу
Хью Уолпол. Тарнхельм
Грант Аллен. Башня Волверден
А. К. Бенсон. Следы на снегу
Серия "Странная классика":
Антикварная коллекция. Том 2 (внимание: для любителей Э.Ф. Бенсона, хотя и не сам Бенсон)
Когда что-то отпечатают, вывешу обложки; если найдутся покупатели на первую книгу, будут отпечатаны и следующие.
Как всем понятно, после 24 февраля новые проекты заморожены, выходит только то, что было готово или почти готово.
Да, и еще новость: в типографии многострадальный "Зантодон" Лина Картера, мне экземпляр обещали - как только получу, вывешу здесь