Сергей ИЛЬИН — Моя жизнь с Набоковым (Знамя 1999, 4 — отрывок про «Северо-Запад»)

Этот отрывок «мемуара» (как он сам его называл) Сергея Ильина (18 декабря 1948 — 24 апреля 2017), текст которого он написал к своему пятидесятилетию. Опубликован был в журнале Знамя в 1999 году. Полную версию читайте по ссылке.

В рамках обозначенной темы сайта нашего Сергей Борисович Ильин — переводчик Т.Х. Уайта и М. Пика. Однако более всего известен он как переводчик Владимира Набокова.

Для контекста:

<...>

«Северо-Запад»

Весной 90-го или 91-го года мне позвонил из Ленинграда (или уже Петербурга?) назвавшийся Александром Клавдиевичем Кононовым, сотрудником издательства «Северо-Запад», человек и осторожно поинтересовался, не доводилось ли мне переводить Набокова. «Был грех». Так это мой перевод в «Урале»? «Мой». А вот скажите, был еще один такой вариант перевода этого же романа и там к нему кое-что добавлено было, так вот... «Шекспироведческое» послесловие, подписанное доктором Чарльзом Кинботом? «Да, это я дурака валял»”. А предисловие к «Пнину»? «То же самое». А еще вы Набокова переводили? «Да, почитай, всего уже перевел, кроме «Ады», которой сейчас и занимаюсь»”. Ага. На этом проверка закончилась.

Тут придется сделать отступление. Законченные переводы копировал на ксероксе в количестве четырех-пяти экземпляров один мой приятель. По причинам, указанным в начале этого сочинения, фамилия переводчика в них не значилась. Три первых переведенных романа попали в Ленинград, а когда вернулись, оказалось, что часть страниц заменена фотокопиями. Ну, понятно.

Как выяснилось при близком знакомстве с Сашей Кононовым, который как раз сейчас завершает, по его выражению, «строительство монумента Сергея Борисовича» — издание пятитомного переводного Набокова, в коем переводы всей беллетристики, написанной по-английски, кроме «Лолиты», сделаны мною, — копии тех трех переводов попали к Саше в руки году в 86-м. Он тогда возглавлял издательство «Бедный Йорик» и выпустил их тиражом в четыре экземпляра — больше издательская «Эрика» не брала. Став же одним из основателей «Северо-Запада», он принялся меня разыскивать — затея, при незнании фамилии разыскиваемого, сложноватая. В конце концов Саша пришел к выводу, что я, скорее всего, уже года два как изображаю профессора Пнина в каком-нибудь американском университете. Тут-то ему и подвернулся «Урал».

Придется сделать еще одно отступление, уж больно набоковский получился поворот. В 68-м году власти предержащие, напуганные, как я теперь понимаю, происходившим в Чехословакии, Франции и США, спустили в вузы директиву относительно организации досуга студентов. Придумано было следующее: используя ресурсы университетских и институтских «Клубов культуры», а также столовых, учредить повсеместно «Студенческие кафе», то есть такие заведения, в которых склонное к буйствам студенчество сможет, сходясь не чаще раза в неделю, отдыхать как ему Бог на душу положит, даже и распивая в умеренных количествах алкогольные напитки — все это, разумеется, под призором парткома, профкома и комитета комсомола. В числе пяти или шести человек, сочинявших такое кафе в нашем университете, оказался и я. Мы снимали посвященные этому процессу комедии (у Витьки была 8-миллиметровая кинокамера и даже монтажный столик), поставили дошедшую до нас в виде голого либретто оперу «Дубинушка», в коей я исполнил все основные партии, и, разумеется, потребляли упомянутые напитки, а именно местной выделки портвейн, который тогда продавался в Саратове трехлитровыми банками. За «Дубинушку» нас, кстати сказать, потянули в партком. Мы в ней пели один хор на мотив «Марсельезы», и уже в парткомовском предбаннике я провел с исполнителями краткий инструктаж — «Марсельеза» де была не наша, родная, а французская, разницу можем напеть. Витька, услышав меня, сильно удивился и объявил, что он вообще-то пел на мотив песни «Я — Земля, я своих призываю питомцев». Дяденьки из парткома оказались людьми благодушными, хоть и тоже немузыкальными. Нас пожурили за неуважительное использование «Варшавянки» и отпустили с миром. Видать, директива еще не выдохлась. В общем, развлечений нам хватило на целый год. Да, а название для нашего кафе придумал я: «Бедный Йорик».

Итак, в скором времени Саша приехал в Москву, и мы подписали договор на всю мою, как выражался Набоков, продукцию. Саша же отыскал и редактора, Наталью Ивановну Толстую. В вышедшей в конце концов книге фамилия ее отсутствует, она сама попросила об этом. Пожалуй, стоит объяснить, как я это понимаю, — с Натальей Ивановной мы эту тему не обсуждали. Дело в том, что я был не один такой умный, Набоковым занималось в стране еще некоторое количество переводчиков, в том числе и профессиональных. Общее помягчение климата пробудило надежды на то, что долго хранившиеся под спудом рукописи удастся напечатать, и кое-что по этой части действительно случилось. Наталья Ивановна, дружившая с Еленой Владимировной Сикорской, сестрой Набокова, гостившая в Швейцарии у Веры Евсеевны и Дмитрия Набоковых, была в кругу этих людей своя, а я не был. Ни я никого не знал, ни меня никто. Переводы мои ей, видимо, понравились, но желания ссориться с давними знакомыми, выглядеть в их глазах этакой перебежчицей не было у нее никакого. Вот она и попросила о ней не упоминать.

И это обидно, потому что работу она проделала огромную. Мы состояли с ней в переписке. Она присылала мне через Сашу замечания, я на них отвечал, иногда соглашаясь, иногда отбиваясь и даже язвя. Она язвила в ответ. Замечательный человек. Мне вообще везло на редакторов, и я прошу у них прощения за то, что не перечисляю здесь всех поименно. Когда я теперь слышу расхожую фразу, что-де «редактор — это диагноз», я внутренне пожимаю плечами и думаю, что меня, похоже, оберегали некие силы. Хотя, с другой стороны, много есть разных фраз. «На ловца и зверь бежит» — тоже ведь неплохо сказано. И может быть, чаще всего на ловца выбегает тот зверь, какого он заслуживает.

В общем и целом подготовка книги заняла около трех лет. Препятствия возникали самые разные. Кажется, около года мы ждали предисловия, оказавшегося в конечном счете неупотребимым. За это время в Свердловске вышло “Бледное пламя” с рассказами. Первая книга! Сто тысяч тиража! Набрана она была ужасно, обложка какая-то фантазийная, ну да и что с того? Первая! Кто-то сказал мне, что ее продают в киоске Дома художника на Крымском валу. Я поехал туда, купил несколько не очень нужных мне экземпляров и долго сидел, вглядываясь в людей, останавливавшихся у киоска. Минут через сорок какой-то господин с входившим тогда в моду хвостиком взял мой томик, полистал, хмыкнул и купил. Томик этот лет еще пять всплывал в маленьких книжных магазинчиках.

Тем временем Саша заказал мне, чтобы я не скучал, перевод тетралогии Т. Х. Уайта о короле Артуре. Потом еще кое-что. Собственно, если б не он, я, возможно, и не стал бы переводчиком в настоящем смысле этого слова. Но вот, наконец, летом 93-го года мы всем семейством отправились в Петербург «на презентацию». «Северо-Запад» устраивал их тогда примерно раз в месяц, показывая накопившиеся издания и подряжая для их оценки кого-нибудь из местных литераторов. На той я был представлен томом Набокова и двумя — Уайта. Происходила презентация в Доме писателя, месяца через два сгоревшем. К слову, несколько лет спустя мы в том же составе побывали наконец в Рождествено и тамошний набоковский дом тоже скоро сгорел. Так что больше я по памятным местам не ходок.

Оценивал книги Виктор Топоров. Саша предупредил меня, что от него мне, возможно, придется услышать немало горьких слов — репутация у Топорова была устрашающая, вполне выражающаяся прозвищем «критик с томагавком». И действительно, то, что он говорил сначала (о других, впрочем, книгах), вызвало в зале несколько горестных воплей. Однако, когда он добрался до Уайта с Набоковым, тон разговора изменился разительно. Он отметил, конечно, дикий ляпсус в начале комментария — человек пять, знающих по-английски, возились с этим комментарием, и все-таки в первом его абзаце утверждалось, что “bishop” — это ладья, а не слон. Но о качестве переводов он отозвался вполне уважительно. Это была победа.

<...>

Журнал «Знамя» №4, 1999, Сергей Ильин «Моя жизнь с Набоковым»