Сборщик RSS-лент

Элджернон Блэквуд. Зов

Александр Сорочан - 7 марта 2020 г
14 марта 1869 года родился классик мистической прозы Элджернон Блэквуд. Впервые на русском - рассказ "Зов", вошедший в сборник "Волки Божьи и другие волшебные рассказы" (1921); соавтором сборника указан Уилфред Уилсон, участник охотничьих экспедиций, с которыми связаны сюжеты большинства историй...
Зов
Происшествие – историей оно так и не стало — началось со скучных, почти нелепых деталей; а закончилось оно ощущением странного, неземного чуда, которое преследовало его с тех пор. В памяти Хэдли, во всяком случае, оно сохранилось как самое прекрасное, самое удивительное из всех событий, свидетелем которых он был. Другие эмоции, также, добавляли воспоминанию живости. Прежде всего его потрясло то, что он чувствовал ревность к своему старому приятелю, Артуру Дину; это казалось невозможным, пока не случилось на самом деле. Но еще сильнее стало потрясение, когда ревность впоследствии оказалась беспричинной. Он стыдился и чувствовал себя несчастным.Для него всё началось, когда он получил записку от миссис Блонден, пригласившей его в Монастырь на уик-энд или на более длительный срок, если ему будет удобно.Миссис Блонден упомянула, что у нее в гостях находится капитан Артур Дин, и Хэдли ждёт теплый приём. Она не писала об Айрис — Айрис Мэннинг, интересной и прелестной девушке, к которой, как всем было известно, он питал слабость. Компания собралась изрядная; гости ловили рыбу в небольшой речке Сассексе, играли в окрестностях в теннис и гольф, а два легковых автомобиля могли доставить их в более удаленные места. Те, кому хотелось просыпаться в три часа утра и шлепать вверх по течению реки, к болотам, где гнездились птицы, могли охотиться.

— Ты привёз свое ружье? – первое, о чем спросил его Артур после прибытия. – Я, как дурак, оставил свое в городе.— Надеюсь, что не привез, — вмешалась мисс Мэннинг. – Потому что, если вы его привезли, мне придется вас будить каким-нибудь прекрасным утром в три часа. — Она весело смеялась, но в ее смехе слышалось скрытое волнение.Капитан Хэдли продемонстрировал свое удивление. — К своему стыду, я позабыл о том, что вы — настоящая Диана, — весело ответил он. – Все-таки мы знакомы уже несколько лет, не так ли? — Он посмотрел прямо на нее и встретился с нежным, но внимательным взглядом. Она в сотый раз как будто оценивала его, а он в сотый раз думал, насколько она очаровательна, и задавался вопросом, надолго ли сохранится это очарование после свадьбы.— Вовсе нет, — услышал он ее ответ. – Просто так обстоят дела. Но я обещаю…— Отлично! – благородно вмешался Артур. — И я вас поддержу, — добавил еще галантнее – слишком галантно, подумал Хэдли. – Я, возможно, не сумею подняться с рассветом без особенной нужды. Но в таком случае разве я смогу отказаться? Ты меня знаешь, Дик!— Ну, во всяком случае, я привез свое ружье, — уклончиво ответил Хэдли, — так что ни у кого из вас не будет никаких оправданий. Вам придется со мной пойти. — И когда они смеялись и болтали об этом, миссис Блонден ухватилась за предложения. Следовало запастись провизией; в кладовке действительно недоставало птицы; это было самое меньшее, чем они могли отплатить за «гостеприимство перемирия», как выражалась хозяйка.— Так что я ожидаю, что вы встанете в три, — посмеивалась она, — и вернетесь с птицами Победы.После этого первого столкновения, случившегося за чайным столом через пять минут после его прибытия, Дик Хэдли довольно хорошо понял маленькую игру, в которую здесь играли. Будучи опытным человеком, прожившим куда больше сорока, он легко мог разглядеть, какие карты были на руках у его собеседников. Он вздохнул. Если бы он заранее знал об интриге, то не приехал бы; и все-таки он мог бы догадаться, что везде, где появлялась хозяйка этого дома, сразу собирались стервятники. Будучи свахой по природным и житейским склонностям, миссис Блонден никогда не могла удержаться от новых прожектов. Верная себе, она всегда балансировала на натянутом канате супружества — ради других.Ее карты, во всяком случае, были открыты; она как будто выложила их на стол перед ним. Он легко прочитал судьбу по ее руке. Следующие двадцать четыре часа подтвердили его догадку. Придя к выводу, что Айрис и Артур предназначены друг для друга, она забеспокоилась; они уже провели десять дней вместе, и Айрис была до сих пор свободна. Они оставались всего лишь хорошими друзьями. Обдумав это, хозяйка дома предприняла  некоторые шаги, которые должны были ускорить развитие событий. Она пригласила Дика Хэдли, слабость которого к девушке была общеизвестна. Карта была открыта; миссис Блонден разыграла это. Артур должен перейти к сути дела или увидеть, как девушку завоюет другой мужчина. По крайней мере, именно это запланировала хозяйка, немного мечтавшая о том, что в дело вмешается темный Пиковый король.Игра мисс Мэннинг также была довольно ясна, поскольку каждого из двух мужчин можно было назвать завидной партией. Она в любом случае выигрывала; тот или другой должен был стать ее мужем прежде до конца отдыха. Это, грубо говоря, и была ее карта; тем не менее, будучи милой, очаровательной девушкой, она могла скрыть свои устремления от других и от самой себя. Но ее взгляд, который останавливался на каждом из мужчин во время обсуждения охотничьей экспедиции, превосходно раскрывал роль Айрис в небольшой интриге. Теперь все казалось до невозможности банальным.Но были еще два набора  карт, которые следовало прочитать Хэдли — его собственные и карты его друга; и здесь, честно признался он, все было гораздо сложнее. Взять его собственное положение. Да, он любил девушку и не раз собирался сделать ей предложение. Не будучи тщеславным, он имел некоторые основания полагать, что привязанность была  взаимной и что девушка ответит согласием на его слова. С обеих сторон не было никакой восторженной любви, поскольку он уже не был мальчиком двадцати лет, а она не осталась в стороне от бурных любовных интриг, которые оставили следы на ее лице и в ее сердце. Но они поняли друг друга; они были честны; она устала от флирта; оба хотели вступить в брак и успокоиться. Если не появится кто-то получше, она, вероятно, без долгих колебаний ответит «Да». Именно это последнее размышление заставило его обратиться к последним картам, которые следовало прочитать.Хэдли пребывал в недоумении. Роль Артура Дина в этой мелодраме казалась странной и сомнительной — впервые с тех пор, как они познакомились. Почему? Поскольку, хотя и не уделяя внимания девушке открыто, он встречался с ней тайно, в стороне от остальных гостей, и прежде всего без ведома своего близкого приятеля — в три часа утра.Прием был в самом разгаре – здесь чувствовались нотки безоглядной веселости, которая проявилась после войны. «Будем же счастливы, пока не случилось худшее» — это таилось во многих сердцах. После насыщенного до предела дня они танцевали до раннего утра, в то время как неустойчивая погода помешала рано утром отправиться в охотничью экспедицию. На третью ночь Хэдли умудрился исчезнуть пораньше, чтобы выспаться как следует. Он лежал и думал. Его озадачивала роль, которую играл его друг – и в особенности таинственная встреча. Накануне, проснувшись очень рано, он подошел к окну, услышав необычный звук — крик птицы. Но точно ли это была птица? За всю свою жизнь он никогда не слышал такого странного, напевного призыва. Хэдли на миг прислушался, подумав, что это, должно быть, все еще сон, но странный крик по-прежнему звучал в его ушах. Крик повторился гораздо ближе – возле его открытого окна; в протяжном, низком звуке различались три ноты.Поначалу Хэдли сидел на кровати и внимательно прислушивался. Ни одна из известных ему птиц не могла издавать такие звуки. Но в третий раз звук не повторился, и из чистого любопытства он наконец подошел в окно и посмотрел. Рассвет наступал на далекие холмы; Хэдли видел их силуэты в сером жемчужном свете; он видел внизу лужайку, которая тянулась к небольшой речке у подножия холма, где в воздухе висела тонкая завеса тумана. И на этой лужайке он видел Артура Дина — с Айрис Мэннинг.Конечно, подумал он, они же отправились за утками. Он повернулся, чтобы посмотреть часы; пробило три. Но в тот же миг он заметил, что ружье по-прежнему стоит в углу. Выходит, они ушли без оружия. Острые муки неожиданной ревности пронзили его. Он только собирался выкрикнуть что-то, пожелать им удачи или спросить, нашли ли они другое ружье – и тут холодок скользнул по его спине. В тот же миг его сердце мучительно сжалось. Дин следовал за девушкой в беседку, которая стояла справа. Это была не охотничья вылазка. Артур встречался с Айрис ради другой цели. Кровь прилила к голове Хэдли. Он чувствовал себя соглядатаем, шпионом, сыщиком; но вдобавок он чувствовал также и ревность. И ревность возникла прежде всего из-за того, что Артур ничего ему не сказал.Именно об этом он думал, лежа в постели на третью ночь. На следующий день он ничего не сказал, но прошел по коридору и переставил ружье в комнату своего друга. Артур, со своей стороны, тоже ничего не сказал. Впервые за долгие годы их дружбы между ними встала тайна. Для Хэдли неожиданное открытие оказалось болезненным.Около четверти века они были закадычными друзьями; они вместе отправлялись в походы, вместе были в армии, делились радостями, каждый из них посвящал другого во все те вещи, из которых и состоит жизнь мужчины. И прежде всего Хэдли был единственным, кому было известно о несчастной любви Артура. Он знал девушку, знал о глубокой страсти его друга и знал о его ужасных страданиях, когда она пропала в море. Артур выгорел, он был уничтожен – и брак для него стал поистине невозможным. Он был не из тех людей, которые способны полюбить во второй раз. Он пережил огромную, потрясающую трагедию. Хэдли, будучи его конфидентом, знал все. Но кроме того –Артур, в свой черед, знал о слабости друга к Айрис Мэннинг, знал, что брак между ними все еще возможен и даже вероятен. Они были верны друг другу, и каждый из них, как ни странно, когда-то спас другому жизнь, таким образом скрепив дружеские узы.И все-таки теперь один из них, изображая днем невинность и даже безразличие, ночью тайно встречался с девушкой друга и ничего не говорил. Это казалось невероятным. Хэдли собственными глазами видел Артура на лужайке, когда тот в слабом сером свете проходил сквозь туман в беседку, куда только что направилась девушка. Хэдли не видел ее лица, но видел край юбки, который скрылся за углом деревянного сруба. Он не стал дожидаться, когда они снова покажутся снаружи.И вот теперь он лежал, гадая, какую роль играл его старый друг в небольшой интриге, которую помогла организовать хозяйка дома, миссис Блонден. И как ни странно, его мысли постоянно возвращались к одной незначительной детали. Будучи натуралистом, охотником, любителем природы, он не мог не подивиться странному крику птицы, в котором различались три жалобных ноты.В дверь постучали, и прежде чем он успел ответить, на пороге появился сам Дин.— Мудрец, — иронически воскликнул он, — лег спать. Айрис спрашивала, где ты. — Артур сел на край кровати, на которой лежал Хэдли — с сигаретой и открытой книгой, которую не читал. Прежнее ощущение близости и товарищества проснулось в его сердце. Сомнение и подозрение исчезли. Он высоко ценил крепкую дружбу. Он встретил знакомый взгляд. «Невозможно», сказал он самому себе, «абсолютно невозможно! Он не играет в игру; он не мерзавец!» Он открыл свой портсигар, и Артур тоже закурил.— Кончено, — коротко заметил он после первой затяжки. — Не могу больше это терпеть. Я уезжаю в город завтра.Хэдли в изумлении смотрел на него. — Сыт по горло? – спросил он. — Да ведь тут неплохо. Это все довольно забавно. Что случилось, старик?— Это бесконечное сватовство, — прямо сказал Дин. — Всегда бросают эту девочку прямо в мои объятия. Если это не фокусы с утиной охотой в 3:00, то что-то другое. Она меня не интересует, а я не интересую ее. Вдобавок…Он остановился, и выражение его лица внезапно переменилось. Его ясные глаза затуманила тихая, нежная тоска.— Ты знаешь, Дик, — продолжил он негромко, почти благоговейно. — Я не хочу жениться. Я никогда не смогу.Сердце Дика забилось сильнее. — Мэри… — прошептал он.Его собеседник кивнул, как будто воспоминания были все еще слишком тяжелы для него.— Я до сих пор отчаянно тоскую о ней, — сказал Артур. – Просто ничего не могу с этим поделать. Без нее я чувствую себя просто потерянным. Память о ней для меня – это все. —  Он внимательно посмотрел в глаза приятеля. – Вот мое супружество, — очень твердо добавил он.Некоторое время они молча курили. Оба были из тех мужчин, которые скрывают свои истинные чувства, говоря о них самыми простыми словами.— Это неудача, — мягко сказал Хэдли, — чертовское невезение, старик, я понимаю. — Артур пару раз кивнул, докуривая сигарету. В течение нескольких минут он ничего не говорил. И только потом он произнес – так, будто это не имело особого значения, просто и откровенно, как и подобает старому другу: — Кроме того, в любом случае, девочка думает о тебе а не обо мне. Эта старуха Блонден слепа как летучая мышь. Даже когда эта дряхлая сваха за мои грехи оставляет нас наедине – Айрис говорит только о тебе. Все разговоры приводят к тебе и твоим делам. Она чертовски сильно тебя любит. — Он на мгновение сделал паузу и внимательно посмотрел другу в лицо. — Я говорю, старик… я хочу сказать, у тебя есть здесь дела? Потому что… извини, что я вмешиваюсь… но тебе следует быть поосторожнее. Она хорошая, ты же знаешь.— Да, Артур, она мне действительно нравится, — откровенно ответил Дик. — Но я не могу окончательно решиться. Понимаешь, выходит, что…И они поговорили об этом, как могут говорить старые друзья; наконец Артур бросил окурок в камин и встал, собираясь уходить. — Мертв для всего мира, — сказал он, зевнув. — Я пошел спать. И тебе тоже дам поспать, — добавил он с усмешкой. Уже минула полночь.Его собеседник обернулся, как будто что-то внезапно пришло ему в голову.— Кстати, Артур, — резко сказал он, — что за птица издает этот звук? Я услышал его накануне утром. Очень необычный крик. Ты очень хорошо знаешь всё, что летает по небу. Что это? — И он как можно точнее постарался изобразить три ноты странного крика, который слышал на рассвете два дня подряд.К изумлению и огорчению Хэдли, его друг, издав сдавленный стон, молча опустился на кровать. Он казался пораженным. Его лицо побелело. Он осмотрелся по сторонам и провел рукой по лбу, как будто у него заболела голова.— Повтори еще раз, — прошептал он почти беззвучным, возбужденным голосом. — Еще раз — для меня.И Хэдли, глядя на него, повторил странные ноты; что-то в его душе внезапно переменилось. «Он меня просто дурачит, — подумал Хэдли, — мой старый, старый приятель…»На минуту воцарилась тишина. Тогда Артур, немного запинаясь, хриплым и по-прежнему почти беззвучным голосом произнес: — Где ты мог это слышать — и когда?Дик Хэдли сидел на кровати. Он не собирался терять эту дружбу, которая для него была важнее любви к женщине. Он должен был помочь. Его приятель попал в беду и в затруднительное положение. Он понимал, что бывают такие обстоятельства, с которыми не может справиться даже лучший человек в мире. Нет, ей-Богу, он готов сыграть в любую игру, чтобы выручить друга!— Артур, старина, — сказал он взволнованно, почти нежно. — Я услышал это утром, два дня назад — на лужайке под моим окном. Я из-за этого проснулся. И… встал посмотреть. В три утра, да.Поведение Артура удивило Хэдли. Артур взял еще одну сигарету и спокойно закурил. Он оглядел комнату затуманенным взглядом, как будто стараясь не смотреть на собеседника. Потом он обернулся; лицо его исказилось от боли, и он пристально посмотрел на Хэдли.— Ты не видел… ничего? — спросил он более громким голосом, в котором звучало что-то подлинное, настоящее… Почти такой же голос услышал Хэдли, когда он падал в обморок от истощения, а Артур произнес: «Возьми, говорю тебе. Я в порядке» — и передал другу флягу, хотя его собственное горло почернело от жажды. В этом голосе была сила и власть, этот голос не лгал, потому что не мог лгать – только в случае крайней нужды.Хэдли на миг испытал ужасное ощущение – будто разрывался надвое.— Ничто, — спокойно ответил он после небольшой паузы. – Но почему?Его друг закрыл лицо руками. Лишь через пару минут он посмотрел на собеседника.— Только, — прошептал он,  — только потому, что это был наш секретный любовный призыв. Как странно, что его услышал ты, а не я. Я чувствовал, что она так близко… Мэри!Белое лицо застыло, прямые губы не дрожали, но было очевидно, что сердце терзали почти невыносимые муки. — Мы использовали этот сигнал, чтобы призывать друг друга — в былые времена. Это был наш секрет, наш зов. Больше никто в целом мире не знал его, только Мэри и я.Дик Хэдли был изумлен. У него не было даже времени, чтобы всё хоть как-то обдумать.— Странно, что его услышал ты, а не я, — повторил его друг. Он казался страдающим, изумленным, больным. Но внезапно его лицо прояснялось. — Я знаю! — внезапно воскликнул он. — Ты и я — хорошие друзья. Есть связь между нами и всем этим. Да ведь это… телепатия… или как там это называют. Вот в чем дело.Он внезапно вскочил. Дик не мог придумать, что сказать, он только повторил слова друга: — Конечно, конечно. Вот именно, телепатия. — Он смотрел куда угодно, только не на своего приятеля.— Доброй ночи! – раздался голос у самой двери, и прежде, чем Хэдли успел ответить, Артур ушел.Хэдли долго лежал без сна, глядя в потолок и размышляя. Он счел все это очень странным. Артура в таком эмоциональном состоянии он раньше не видел. Он снова и снова возвращался к одним и тем же мыслям. Что ж, он знал, что крепкие люди ведут себя необычно, когда их нервы взвинчены. Это признание о птичьем крике было странным, конечно, но… он узнал крик птицы, как только услышал, хотя конкретную птицу узнать не мог. Это не был человеческий свист, о котором говорил Артур. Нет, это невозможно. Возможно, все дело в волнении, в истерическом состоянии… Такое случалось и прежде, хотя в менее явной форме, когда у него начались сердечные приступы. Они подействовали на его нервы и мозг – по крайней мере, так казалось. Он был погружен в себя, вспомнил Дик. Мысли снова и снова прокручивались в его голове – и он обдумывал различные варианты, порой абсурдные, порой вполне вероятные. Артур становился легко возбудимым, очень чувствительным человеком. Дик хорошо помнил это. Также он вспомнил, что сердце его друга не совсем здорово, хотя Дик не знал, связано ли это с нынешним происшествием.И все-таки было вряд ли возможно, что Артур вспомнит о Мэри, когда понадобится оправдание и объяснение – это же Мэри, самое святое, что было в его жизни, самое глубокое, самое истинное, лучшее. Но во всяком случае Артур поклялся, что Айрис Мэннинг для него ничего не значила.И за всеми его предположениями, за всеми мыслями постоянно скрывалась непрестанно действующая ревность. Она отравляла его. Она искажала правду. Она вползала в ум и сердце, словно злобная змея. Артур, захваченный новой, всепоглощающей любовью к Айрис Мэннинг, солгал. Дик не мог поверить этому, он не верил этому, он не поверит этому – и все же ревность оставалась и поддерживала эту идею в его сознании. Мысль казалась ужасной. С этой мыслью он заснул.Но его сон был тяжелым из-за лихорадочных, неприятных грез, которые рассыпались на отдельные фрагменты, не приводя ни к какому итогу. И тогда, внезапно, крик странной птицы проник в его сон. Он заворочался и проснулся. Крик еще продолжался. Это был не сон. Хэдли вскочил с кровати.В комнату проникал слабый предутренний свет, воздух был свеж и прохладен. Крик разнесся над лужайкой, как прежде. Хэдли выглянул в окно, и сердце его сжалось от боли. Внизу он увидел двух человек, мужчину и девушку, и мужчиной был Артур Дин. И все же свет в это пасмурное утро был настолько тусклым, что Хэдли, не ожидавший увидеть своего друга, с трудом мог разглядеть знакомые черты в темном силуэте, застывшем рядом с девушкой. Точно так же не мог он узнать и Айрис Мэннинг. Они стояли, отвернувшись от него. Потом они пошли прочь, вновь скрывшись в небольшой беседке; на сей раз — он видел это совершенно отчетливо – двое держали друг друга за руки. И хотя фигуры в утренних сумерках казались туманными и неясными, Хэдли был уверен в этом.Первоначальное неприятное ощущение — удивление, отвращение, негодование – быстро сменилось чем-то совершенно иным. Странный суеверный страх охватил его, и снова вернулось нервное напряжение.— Привет, Артур! — крикнул он из окна. Ответа не последовало. Его голос, конечно, нельзя было не услышать в беседке. Но оттуда никто не вышел. Хэдли повторил свой призыв немного громче, тщетно подождал полминуты, а затем пришел, почти мгновенно, к выводу, который удивил даже его самого; он больше не мог ждать. Он должен был немедленно повидать своего друга и все с ним обсудить. Он повернулся и направился по коридору прямо в спальню Дина. Хэдли хотел дождаться там возвращения друга и узнать всю правду от него самого. Но посетила его и другая мысль – о ружье. Он совсем забыл, что предохранитель был не в порядке. Он не предупредил об этом Артура.Он обнаружил, что дверь закрыта, но не заперта; осторожно отворив ее, он вошел.Но то, что Хэдли увидел в комнате, было настолько неожиданным, что он пережил сильнейшее потрясение. Он едва сумел сдержать крик. Все в комнате было аккуратно прибрано, никаких тревожных признаков – но комната была не пуста. На кровати прямо перед ним, лежал Артур. Одежда была в беспорядке; Хэдли увидел, что пижама не застегнута; но Артур спал мирным, глубоким сном.Хэдли был так сильно удивлен, что в первый момент даже не мог поверить своим глазам – он протянул руку и мягко, осторожно коснулся лба Артура. Но тот даже не пошевелился; его дыхание оставалось глубоким и ровным. Он спал как ребенок.Хэдли оглядел комнату и заметил ружье в углу — там, куда он сам он поставил оружие накануне; затем он вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.Артур Дин, однако, не уехал в Лондон, как он планировал, потому что почувствовал себя нездоровым и остался в комнате. Это было всего лишь небольшой приступ, очевидно, но ему следовало лежать в постели. Не было никакой надобности посылать за доктором; больной сам знал, что ему делать; эти мимолетные приступы повторялись достаточно часто. Он очень скоро оправится. Хэдли составил ему компанию, не сказав ни слова о случившемся. Он читал Артуру вслух, болтал и всячески ободрял. Других посетителе не было. Через двадцать четыре часа Артур окончательно пришел в себя. Друзья собирались уехать на следующий день.Но в эту последнюю ночь Хэдли чувствовал странное беспокойство и не мог уснуть. До самого утра он сидел, читая, выглядывая из окна, куря сигареты там, где он мог видеть звезды, слышать ветер и следить за огромными тенями холмов. В доме все было тихо; час проходил за часом. Несколько раз Хэдли погружался в дремоту. Почему он так засиделся? Почему он оставил дверь своей комнаты приоткрытой так, чтобы уловить малейший звук из другого дверного проема или самые тихие шаги в коридоре? Неужели он беспокоился о своем друге? Или что-то подозревал? Каков был его мотив, какова его скрытая цель?Хэдли не знал ответов и не мог ничего объяснить даже самому себе. Он чувствовал беспокойство – вот и все, что ему было известно. Он ни за что не позволил бы себе заснуть или отвлечься в ту ночь. Это казалось очень странным; он не мог понять себя. Он просто подчинился странному, глубоко скрытому инстинкту, который заставлял его ждать и смотреть. Его нервы были напряжены; в его сердце таилась некая необъяснимая, болезненная тревога.Рассвет наступал медленно; звезды исчезали одна за другой; на фоне неба появились огромные изгибы величественных холмов; в мирный Сассекс пришло холодное и безоблачное сентябрьское утро. Хэдли сидел и наблюдал, как светлеет небо на востоке. Ранний утренний ветер принес в его комнату запах болот и моря. И внезапно он принес звук – навязчивый крик птицы с тремя печальными нотами. И на сей раз последовал ответ.Тогда Хэдли понял, почему он сидел в кресле всю ночь напролет. Волна эмоций подхватила его, как он услышал этот звук – волна эмоций, которые он даже не пытался объяснить. Страх, удивление, желание овладели им. В течение нескольких секунд он не мог подняться, потому что не осмеливался. Низкие крики – зов и ответ — звучали в его ушах слабой неземной музыки. Усилием воли он заставил себя встать, подошел к окну и посмотрел.На сей раз свет был ясным и резким. Туман не висел в воздухе. Он видел окрашенное в темно-красный цвет небо, отражавшееся блестящей металлической полосой от поверхности руки по ту сторону лужайки. Он видел росу на траве, видел листья, словно выкованные из бледного серебра. Он видел беседку, которая была совершенно пуста. И прямо перед ним на лужайке в это время стояли две фигуры. Они стояли и держались за руки, хорошо заметные, безошибочно узнаваемые, и их лица были обращены вверх, к окну, где он стоял, с болью и изумлением глядя на них — на Артура Дина и Мэри.Они смотрели в его глаза. Он попытался крикнуть, но ни звука не сорвалось с его губ. Они пошли по лужайке, покрытой росой. Хэдли видел, как они шли, плавными, неспешными шагами, к реке, сияющей в рассветных лучах. Их ноги не оставляли следов на траве. Они достигли берега, но не остановились. Они немного приподнялись и поплыли над рекой, как безмолвные птицы. У середины реки они обернулись и улыбнулись ему, помахали руками в знак прощания, а потом поднялись еще выше к опаловому рассвету, их фигуры медленно преодолевали расстояние, тая среди освещенных солнцем болот и скрытых тенями холмов. Потом они исчезли.Хэдли так и не вспомнил, как он отошел от окна, пересек комнату и пробрался по проходу. Возможно, он пошел сразу, возможно, он задержался, всматриваясь в небо над долиной в течение долгого времени, неспособный отвести взгляд. Казалось, он погрузился в какие-то чудесные грезы. Во всяком случае, он хорошо запомнил только то, как стоял у постели своего друга, в безумном отчаянии пытаясь призвать его из мира того сна, который здесь, на земле, не ведает пробуждения.

Лин Картер. Из истории Лемурии

Александр Сорочан - 25 февраля 2020 г

В творчестве Лина Картера романы о Тонгоре занимают особое место. Это самый первый сериал писателя - и первый его сериал, полностью переведенный на русский. Вернее, почти полностью... История Лемурии в кратком изложении выглядит так...
ЛЕМУРИЯ
Первоначально этот текст был частью предисловия к роману «Тонгор и Город Драконов» — с точки зрения внутренней хронологии цикла это третий том серии. Мы перепечатываем данный фрагмент, который является подходящим прологом к саге о Тонгоре и намечает фон, на котором разворачиваются драматические приключения.
Полмиллиона лет назад первая из великих цивилизаций возникла на затерянном континенте, Лемурия появилась среди голубых просторов Тихого океана.Это была середина эпохи плейстоцена, отрезка геологического времени, который начался около миллиона лет до нашей эры и продолжался примерно до 25 000 года до нашей эры. Континенты Евразия, Африка и Америка были тогда совсем другими. Мамонты, мастодонты и саблезубые тигры сражались за власть на земле, в то время как высокие, рослые кроманьонцы и их неуклюжие обезьяноподобные предшественники неандертальцы спасались от безжалостного наступления высоких ледников. Эпоха могучих рептилий давно миновала: она закончилась с наступлением кайнозойской эры семьдесят пять миллионов лет назад.Но среди дымящихся джунглей, зловонных болот и грохочущих вулканов первобытной Лемурии все еще жили колоссальные ящеры. Они были близки к тому, чтобы завладеть всей землей, и они могли втоптать в грязь первых млекопитающих, маленьких и робких.Но вмешались Девятнадцать Богов, Надзирающих За Миром. Очень редко Девятнадцать Богов вторгались в течение времени — только в моменты космической опасности могли они действовать на физическом плане. Но будущая история планеты повисла на волоске, и неписаные хроники многих эпох витали в тумане Того, Что Могло Быть. И Девятнадцати Богам было позволено действовать, и человек восстал, чтобы бросить вызов могуществу королей-драконов.И на древних страницах «Хроник Лемурии» написано, что битва продлилась тысячу лет.Человек победил, Драконы пали, и начался Век Людей. Но темные силы Хаоса и Древней Ночи из-за пределов самой Вселенной злоумышляли и строили козни против владык творения. Злые культы демонопоклонников возникли в первобытной Лемурии: темные друиды поклялись служить хаосу, который незаметно проник в девять молодых городов Запада. Короли сражались с королями, а города бились с другими городами в дни губительных войн. Вскоре яркий факел этой первой цивилизации будет уничтожен, и человек погрузится в Кровавую тьму чудовищной дикости.…

Лорд Дансени. Герилья. Главы X-XII

Александр Сорочан - 11 февраля 2020 г

X
Они сидели у маленького костра и обедали - все, кто выжил из людей Хлаки. Костер сложили из мелких щепок и сухой травы: небо было слишком чистым для того, чтобы рисковать. Они только что захватили сорок пять винтовок, два пулемета и почти девять тысяч патронов. Хлака сделал Сребница полноправным членом отряда Освободителей, как он их называл, подняв руку и благословив его винтовку во имя Земли. Он добавил: "И я провозглашаю тебя во имя Земли, как и всех этих людей, командиром отряда из четырех тысяч солдат. У нас пока нет этих солдат, но мы надеемся. Они придут к нам в будущем, и ты будешь командовать ими, когда они появятся. Сейчас они там, куда простерты наши надежды, там они и останутся, пока наши надежды не рухнут - а этого никогда не будет".После этого он умолк. Все остальные беседовали о недавней битве, а Хлака сидел немой и неподвижный, как серый горный камень.Немного поодаль на склоне один из людей Хлаки поднял зеркало. Далеко внизу, среди темных верхушек сосен, возносился купол собора, миниатюрной копии Святой Софии в Истанбуле. В одном из темных окон, обращенных к горе, вознесся и затанцевал солнечный луч. В этот раз не использовалась азбука Морзе; просто затаенное пятнышко солнечного света на цветном стекле застыло в башне собора на пять минут.
А еще через несколько минут священник восточной церкви вышел из заросшего деревьями садика у церкви на мощеную столичную улицу, и прошел через весь город, направляясь на северо-запад. Он был облачен в высокую черную шляпу без полей, длинную черную рясу; золотой крест висел на цепи у него на шее, и он держал в руке длинный черный посох с позолоченной рукоятью. У него была шелковистая черная борода и безмятежное выражение лица. Он прошествовал через весь город и ни один немец его не остановил. Все его действия казались такими же спокойными, как восход или закат.Он миновал ворота где, Сребниц убил часового; он вышел к тому же краю города и прошел через хвойный лес; и до того как опустилось солнце, люди Хлаки увидели его - одинокую фигуру, темнеющую на фоне дороги и ничтожно малую с большого расстояния. Он поднимался в гору, сохраняя тот же самый ритм, не ускоряя шага на равнине и не замедляя его на склоне. Два аэроплана с ревом пронеслись над склоном. Они шли на низкой высоте, как пара хищных птиц, выискивающих мышь-полевку. И люди Хлаки скрылись. Священник продолжал свою медленную прогулку. Аэропланы исчезли, и люди Хлаки снова появились. Хлака послал восьмерых, чтобы сопроводить священника в расположение отряда. И они следовали за ним, как собаки следуют за своим хозяином во время прогулки на природе; точнее сказать - они мчались в зарослях мирта и вереска по обе стороны от него. Но хотя сам священник и разглядел их с дороги, по которой шел, он угадал их намерение - выказать ему почтение.И наконец он достиг маленькой арены в кругу небольших камней. И Хлака склонился перед ним и сказал, что двое Освободителей Земли, как они будут отныне зваться, мертвы, и что он послал сигнал, приведший сюда священника, чтобы они были похоронены с почестями, достойными их будущей славы.Уже были вырыты две могилы - как раз над небольшими валунами, на склоне, обращенном к городу. И здесь священник провел погребальную службу по канону восточной церкви, и люди Хлаки стояли рядом, но за валунами, так что их не было видно снизу, с городских улиц. Потом простые могилы были засыпаны, над каждой был поставлен грубый камень, на котором высечено было ножом имя покойного. Но Хлаке могилы не казались такими простыми; ибо хотя он жил, действовал и думал в настоящем, его мечты были обращены в будущее, в котором он явственно видел всю Страну свободной, и видел два мраморных монумента на склоне, обращенном к городу.И в пророческом видении Хлаки, быть может, эти два человека, теперь опущенные в могилы, предстали бессмертными легендарными героями, они стали почти зримыми, когда прозвучала строка из погребальной службы, созвучная мыслям Хлаки: "и вечная память".Священнику после долгого путешествия Хлака предложил гостеприимство горы. Это были еда и питье, поднесенные ему горными жителями к огромному креслу, сделанному из множества шкур; спинку кресла был камень, закрытый другими шкурами; но для Хлаки это была не столько гора. Он пригласил священника в свободную Страну, освободителем которой он некогда станет. И потому Хлака принимал  священника не как лидер пятнадцати человек, обитавших в нескольких пещерах, нет - он был чем-то большим, и священник спокойно принимал это более возвышенное приветствие. Он некоторое время отдыхал в кресле, которое сделали для него люди Хлаки; но Хлака, который никогда не оставался на одном месте подолгу, волновался, чтобы священник в безопасности добрался назад прежде, чем немцы сделают то, что они должны сделать далее.Священник чувствовал волнение Хлаки. Вскоре он встал, благословил людей и прошествовал по камням к дороге, где Хлака склонился перед ним на прощание, обнаживы голову, и священник поднял руку и благословил его и повернулся к дому. И в этот миг Хлака сказал ему: "У меня есть винтовки еще для сорока девяти мужчин". Священник кивнул и пошел назад по горной дороге.Эскорт сопровождал священника до самого хвойного леса, сохраняя дистанцию и прячась в подлеске и кустах, когда священник шагал по дороге. Одним из сопровождающих был Сребниц. На границе леса, когда остальные остановились, укрылись за деревьями и наблюдали, Сребниц подкрался к священнику, чтобы спросить его, в безопасности ли София. Священник не узнал ее по имени и Сребниц описал ее, очаровательную ясноглазую, осененную сиянием ее собственной молодости и представлением Сребница, которое отличалось от того, что мог увидеть любой другой человек. Так все художники по-разному изображают одно и то же лицо; но этот образ был понятен священнику. Он смог представить очень юную девушку и смог сказать Сребницу следующее: "Она в безопасности. Ни одна девушка моложе двадцати не была убита этим утром или вчера".На склоны горы уже опускался вечер, когда Сребниц и остальные люди из эскорта священника вернулись на скалистые вершины, и пришел холод - предшественник ночи. Солнце давно скрылось от них, хотя оно еще не село на равнинах, которые озарялись горизонтальными лучами с северной стороны горы. Золотые огоньки начали мерцать в далеких окнах, и люди Хлаки заметили, что какое-то новое распоряжение сделало это возможным в городе. Потом солнце село, как они могли судить по виду простиравшихся внизу равнин; и в это мгновение появились немецкие бомбардировщики. Возможно, сила привычки послала их сюда на закате, поскольку это было их любимым временем для атак. И теперь они летели именно в это время, хотя не было никаких причин выбирать его, чтобы нападать на людей, у которых нет пушек. Они прилетели, все двадцать, промчавшись над горной грядой и бомбя вереск и мирт на южном склоне. И Сребниц услышал тот звук, который немецкая культура и гений Гитлера сделали настолько знакомым всей Европе, что его вряд ли стоит описывать: долгий воющий крик и взрыв, который сотрясает землю и все живые и неживые объекты на сотни ярдов вокруг. Нужно сказать лишь то, что люди Хлаки чувствовали быстро повторяющиеся удары, которые сотрясали небо и землю вокруг них, и слышали, как серые горные пики настойчиво повторяли, от одной вершины к другой, этот крик, порожденный человеком, который привлек их внимание тем августом, как ни один его шепот не привлекал внимания прежде.

XI
Немецкая эскадрилья бомбардировшиков не причинила горе особого вреда, разве что нанесла на ее лицо несколько небольших шрамов, которые могут вызвать любопытство будущих археологов. На склонах этой горы немцы потерпели поражение, и они ударили по горе в ответ, и даже в какой-то степени остались довольны своей местью. Они, наверное, видели в свои бинокли какое-то движение на том месте, где происходили похороны. И бомбы упали ближе всего к двум солдатам Хлаки - тем, которые были мертвы и похоронены.  Сребниц, и даже более опытный Грегор, думали, что в эту ночь они не будут разжигать огня; но Хлака разжег много костров, перемещаясь от одного, когда замечал внизу свет от пушечного выстрела, и зажигая другой немного поодаль, и потом двигаясь к следующему, как только раздавался звук следующего снаряда. Но к тому времени, когда он зажег восемь или девять костров, он оставил их гореть и перебрался со всеми ружьями и припасами в другую часть горы.Они прошли по склону на восток и поднялись выше, туда, где обитали дикие овцы, выше всей растительности, кроме маленьких искривленных деревьев. Там они обнаружили немало пещер и провели несколько часов, шагая туду и назад, перенося туда свои ружья и козьи мехи с водой, поскольку теперь они поднялись выше всех источников. Пещеры были шире и длиннее тех, которые они уже знали, как будто мороз и ветер трудились на этой высоте с большей свободой, но они были не глубже, потому что слой мягкого камня, с которым мог справиться ветер, на всей горе был одной глубины.На песчаном полу одной из этих пещер Сребниц проспал несколько часов, но когда холодные признаки зари можно было разглядеть с горы, Хлака послал его наблюдать с каменного лика, который был устремлен к городу, потому что он предвидел какую-то месть немцев за поражение. Вдали по небу разливались лучи света, настал восход, Сребниц с трудом расслышал звук нескольких залпов далеко в городе, но не было никаких иных знаков немецкого присутствия.Когда солнце окончательно взошло, другие тоже появились на склоне горы, и Сребниц вернулся в узкую расщелину, в которой повар зажег огонь, и доложил Хлаке, что никто из немцев не покидал города и не делал ничего, что можно было бы заметить - кроме нескольких казней. Хлака мрачно выслушал все, что рассказал Сребниц, но сам ничего не сказал. Потом он подошел к маленькому костру, где сидели остальные, и они спросили его, сколько немцев он видел; и когда он ответил: "Ни одного", они тоже были обеспокоены. Даже улыбка на лице повара застыла, когда он услышал эту новость, и он погрузился в задумчивость. Сребниц обернулся к Грегору, собираясь задать ему вопрос. - Видишь, - сказал Грегор, - теперь они должны атаковать. Мы их жестоко истребляем, и это им не нравится. И нас никогда не будет так мало. Так что у них есть шанс. - Но разве тебе хочется, чтобы они нас атаковали? - спросил Сребниц.- Нет, - ответил Грегор. - Но Хлака думает, что они атакуют на рассвете, а поскольку до сих пор нет никаких признаков, Хлакак не знает, что они собираются делать. Он почти всегда знает, что они будут делать. Мы не можем сражаться впятнадцатером против пяти тысяч, если он не будет знать всего.- И как же он узнает? - спросил Сребниц.- Этого я не знаю. Он сражался с ними много лет назад, и он изучил немцев.- Да, он их изучил, - подтвердил повар.- И нам становится по-настоящему трудно, - продолжил Грегор, - когда мы не знаем немецких планов. А Хлака обеспокоен.- Они вчера бомбили гору, - вмешался Сребниц.- Да, - сказал Грегор. - Хлака думал, что они это сделают, но он думал, что на этом все и закончится. Но все не так...- Откуда ты знаешь? - спросил Сребниц.- Так говорит Хлака.- Но почему? - удивился Сребниц.- Он знает. Ведь по телеграфу они не сообщили прошлой ночью, что всех нас уничтожили. Если б они были довольны результатами своей бомбардировки, они бы передали нечто подобное. Так что они собираются предпринять что-то еще, и  Хлака не успокоится, пока не узнает, что именно. Я никогда не видел, чтобы Хлака не мог рассказать наперед, что станут делать немцы.- Должно быть, он потрясающий человек, - заявил Сребниц.- Так и есть, - согласился Грегор. - А немцы очень методичны. Ты скоро узнаешь, как они действуют.Больше никто ничего не говорил, потому что все они были озадачены и все чувствовали себя не очень хорошо, потому что Хлака не выказывал уверенности. Сребниц доедал свой завтрак в тишине. Потом все они выбрались из маленькой расщелины на южный склон и взглянули на город, но не смогли различить никаких признаков передвижений немцев по направлению к горе.Большую часть того дня они провели, убирая свои винтовки и припасы в новые тайники. Но Хлака стоял на склоне за камнем, который был почти такой же высоты, как и он сам, и не отрываясь несколько часов смотрел на город. Во время обеда все были омрачены неуверенностью Хлаки, потому было мало разговоров и не звучали песни. И Хлака сидел среди них молча, как безъязыкий пророк. Он не претендовал на то, чтобы его провозгласили пророком, но здесь, на вершине горы, в окружении маленькой группы людей, знание того, что предпримет могущественный враг, было так необходимо, что в нем пробуждалась своего рода интуиция, вызванная к жизни скорбными нуждами Страны. Когда обед подошел концу, он снова направился на скалистый склон и снова смотрел на город, и снова - впустую. Даже аэроплан не поднимался в воздух. Сребница он послал наверх по склону, чтобы подстрелить пару диких овец: их запас мяса подходил к концу. Оставшуюся часть дня юноша провел, обыскивая пещеры, в которых прятались овцы, перебираясь через каменные гряды, осматривая высокогорные долины, в которых животные иногда паслись. Он часто видел их следы, но на дичь ни разу не натолкнулся. Потом солнце опустилось в заводи алых облаков. И темнота, следующая за заходом солнца гораздо скорее, чем в более северных широтах, начала скрывать все вокруг него. Сребниц повернул назад, к пещерам, которые теперь стали его единственным домом, и в этот самый момент он услышал, как с горы скатился камешек. Он вернулся обратно и поднялся на горную гряду, чтобы осмотреть ближайшие окрестности, и тогда увидел стадо из пятидесяти диких овец, следовавших за вожаком с огромными рогами по направлению к северному склону горы. Он поднял свое ружье, но никак не мог точно прицелиться. Он мог ранить одну овцу, если б у него было много патронов, но он не хотел ранить одно из этих прекрасных животных и не видел в этом никакой необходимости, да и тратить патроны он не рискнул. Он очень долго рассматривал коричневую линию, которую стадо прочертило на склоне горы, все время двигаясь вниз, пока не убедился, что овцы направляются к большой равнине на севере - он никогда бы не поверил, что дикие овцы могут действовать так, пока жив на земле хоть один человек. Стемнело задолго до того, как он вернулся к пещерам, и он передвигался в темноте очень медленно, перебираясь от камня к камню в неверном свете луны, пока путь домой не указал ему свет маленького костра, который люди Хлаки разожгли, чтобы помочь ему, в скрытой от города расщелине.Там он обнаружил Хлаку и всех остальных, сидящих у огня, и рассказал, что ему удалось разглядеть, не ожидая, что ему поверят.Но Хлака произнес:- Да, они делают это. Они знают, когда в горы приходит война. Они так поступили и в прошлый раз, и я слышал, что они так делали и раньше, и старейшие вели их, когда они уходили в другие горы, на север. Говорят, что за ночь они проходят по сотне миль. Я не знаю, как они находят дорогу, не  знаю, как они понимают, что началась война. Но есть еще очень много вещей, которых я не знаю.Он снова замолчал, и никто не прервал это молчание. Если было так много вещей, о которых не знал ам Хлака, то все остальные мало что могли добавить. Он еще раз повторил: "много вещей" и опять умолк и сидел тихий и мрачный. потом он поднял голову, улыбнулся и произнес: " Но одно я знаю точно: что мы освободим Страну". Внезапно он прервал свою речь и прислушался, неподвижный, как скала. И через некоторое время другие люди тоже услышали в горах шаги, и появилась темная тень, которая исчезла, когда на нее упал свет костра. И появился мужчина, подошел к ним и произнес: "Я пришел присоединиться к Хлаке".И еще немало мужчин пришли той точью на гору, с которой отправились в великое путешествие дикие овцы. Он появлялись один за другим, иногда по двое и по трое, всю ночь. И всю ночь костер не гас, указывая им путь. И до наступления рассвета пришло ровно сорок девять человек - именно то число, которое назвал Хлака почтенному священнику Илиона. но пока все эти люди тих пробирались в лагерь Хлаки и еще до того, как многие из них достигли цели, Сребниц снова отправился наблюдать за горой, в надежде отыскать какой-нибудь ключ к той тайне, что тревожила Хлаку, возможно, разгадать, что именно собираются делать немцы, стремящиеся отомстить за свое поражение. Все кругом было темно и тихо; даже луна скрылась за облаками; и в этой тьме предвидение Хлаки пока еще не действовало.И внезапно из ночной тьмы к Сребницу пришло указание. Далеко внизу у хвойного леса, через который он пробирался из города той ночью, когда добыл свою винтовку, он увидел луч света. Он наблюдал за быстрыми вспышками и пытался запомнить их, и сумел запомнить первые несколько: короткий, короткий, короткий, длинный длинный длинный, короткий короткий короткий, короткий короткий короткий, длинный длинный длинный, короткий; после этого Сребниц не мог уже ни запоминать, ни следить за передачей. Потом было еще несколько вспышек, и тогда свет исчез. Он не знал азбуки Морзе, но понимал, что она так же важна в той жзни, которую от теперь вел, как искусство самого Кэкстона в более спокойные времена. К сожалению, он понимал, что вынужден будет признаться Хлаке в своем невежестве. Но в кармане у него лежал огрызок карандаша и старый конверт, который Сребниц разорвал, потому что не мог разглядеть, на какой стороне был надписан адрес. Потом он вывел на разорванном конверте точки и тире, которые сумел запомнить, и подождал, неотрывно глядя в сторону леса, держа карандаш в руке, чтобы не пропустить сигнал, если он повторится. И вспышки света появились, едва он подготовился, как будто вестник только этого и ждал; были те же самые длинные и короткие знаки, а потом еще два длинных. Память подвела Сребница как раз в середине послания, когда правильная последовательность коротких и длинных изменилась: послание продолжалось коротким, длинным длинным, потому четырьмя короткими, затем двумя короткими и коротким и длинным. Он подождал еще, и сообщение повторили в третий раз. Он проверил результат и обнаружил, что все запомнил точно, и понес листок Хлаке. Он приблизился к костру и признался; он сказал: "Я не умею читать Морзе".Хлака посмотрел на него и ничего не сказал. Тогда он показал Хлаке то сообщение из точек и тире, которое он успел записать. Хлака взял его и прочел. Выражение его лица не изменилось. - Да, - произнес он. - Теперь я знаю, что они будут делать.

XIIПроизнеся эти слова, Хлака некоторое время сидел молча, неотрывно глядя на языки пламени. Но когда его планы были продуманы, он поднял голову и заговорил очень быстро. - Нам нужно двигаться, - сказал он. - Они атакуют женщин.Он тотчас же выслал трех человек, чтобы они ответили на сигнал из разных мест; всего четыре вспышки электрических фонарей, повторения буквы Х. Потом он объяснил своим людям, куда им следует направиться, потому что люди Хлаки не маршировали по трое или четверо, но передвигались скорее как охотничьи псы, они не шли один за другим - просто каждый знал, где находятся остальные. Он сказал - сначала к лесу, а потом к дому на краю города, который он описал. И пока он говорил, Сребниц начал понимать, что речь идет о доме двух старых дам. - Я знаю этот дом! -выкрикнул он. - Тогда ты будешь разведчиком, - отозвался Хлака. Иди к лесу и найди того, кто послал сигнал. Если никого не найдешь, отправляйся к дому. Но прежде чем ты войдешь в город, вернись назад и отдай свою винтовку Грегору, который будет ждать на опушке леса.Повар должен был остаться у маленького костра, укрытого в расщелине, и принять оставшихся людей, которые придут, чтобы присоединиться к Хлаке. Те мужчины, которые уже прибыли, отправились в разные точки на склоне, указывая дорогу отставшим. Если Хлака не вернется к рассвету, повару следовало взять духовое ружье Сребница и испытать всех новичков, а потом подготовить их насколько возможно.Сребниц и Грегор вышли вместе, они больше не видели остальных и даже не слышали их; но Грегор сказал, что они очень близко, хотя и сам никого не видел и не слышал. Иногда по склону скатывался камешек, как будто потревоженный дикой овцой, но других звуков не было, так что все силы Хлаки передвигались в мертвой тишине. Их перемещение по скалам в ночи было медленным, ни Сребниц, ни Грегор не решались заговорить, за исключением отдельных слов шепотом, когда Грегор указывал Сребницу путь в обход очередного препятствия. Наконец они достигли дороги, того места, где она кончалась; их старый лагерь остался наверху. Теперь они могли идти вперед без особенных затруднений, и Грегор и Сребниц начали шепотом переговариваться.- Так тебе знаком дом, - произнес Грегор.- Да, - ответил Сребниц. - Что там происходит?- Я думаю, немцы атакуют его.- Но там живут две пожилые дамы, - сказал Сребниц. - Они милы и абсолютно безвредны. И еще тамживет девушка. - Это как раз те самые люди, на которых и нападают немцы, - ответил Грегор. - У них есть специальные люди, именуемые психологами, которые узнают, что чувствуют такие люди, как мы. Их план - навредить нам, причинив вред другим; и чем безобиднее будут люди, которым они причинят боль, тем сильнее, как они полагают, это ранит нас.- И что они с ними сделают? - спросил Сребниц.- Я не знаю. Если ты не найдешь никого в лесу, то отправляйся в дом и выясни, вернись и сообщи мне, и тогда мы все туда придем.- Что было в сообщении? - спросил Сребниц.- Сигнал SOS, - сказал Грегор.Некоторое время они шли в тишине, и самые мрачные кошмары непрерывно рождались в сознании Сребница. Он не мог поверить, что они причинят вред Софии - точнее, он в это не верил; но он помнил, как не мог и подумать, что они убьют его отца и мать. И эти страхи превозмогали его стремление поверить, что София в безопасности. Он задал Грегору несколько нервных и бесполезных вопросов, ответы на которые были неведомы. Потом они снова замолчали.Сребниц торопился, но Грегор сдерживал его - они не должны были слишком удаляться от остальных бойцов. Это была та самая дорога, по которой прошел Сребниц, выбираясь из города, единственная дорога в горы, но этой ночью она выглядела совершенно иначе.Луна скрылась за горным склоном и теперь не осталось иного света, кроме света звезд и слабых отблесков от белой дороги. К этому моменту они уже достигли той части пути, которую Сребниц проделывал ночью; и хотя в темноте он не мог опознать ни единой детали, гора, казалось, взирала на него с тем же выражением, с которым она смотрел на него, когда он выходил из перелеска; ибо горы, как и люди, меняют свое отношение к нам, когда мы меняем отношение к ним; и по внешнему облику каменной гряды на фоне неба Сребниц узнал наконец, где находится. Вновь зазвучали безответные вопросы: что делают немцы с женщинами в этом доме. Но он, как и Грегор, слышал залпы на рассвете, и был так же хорошо осведомлен в подобных вопросах, как и человек, у которого он тщетно пытался отыскать все ответы.Потом на горизонте возникли темные контуры леса, и Грегор повторил Сребницу все инструкции: осмотреть лес, обнаружить того, кто отправил сообщение, а если там никого не будет, идти к дому, в котором жили две старые дамы, выяснить, что там происходит, вернуться и сообщить Грегору. Сам Грегор остался ждать у дороги, что забрать у Сребница винтовку в том случае, если юноша вынужден будет отправиться в город. Он не напомнил Сребницу о том, что следует взять нож, как лондонским клеркам не нужно напоминать, чтобы они захватили с собой письменные принадлежности; ведь ношение ножа вошло у тех людей в привычку.И Сребниц вошел в лес в одиночестве. Он покинул дорогу на тот случай, если в лесу немцы; на сером фоне дороги его было бы видно любому, кто скрывается в лесу в полной темноте. Он медленно перемещался от одного дерева к другому, обыскивая лес по левую руку от дороги, потом он отошел еще левее и молча вернулся назад. Он приблизился к дороге, намереваясь пересечь ее и обыскать лес с другой стороны. Как раз тогда, когда он приблизился к исходной точке своих поисков, он услышал за спиной треск сухой ветки. Он выхватил ружье и развернулся, и услышал как тихий голос спрашивает его, как будто и в самом деле ожидая ответа: "Ты не собираешься стиелять? Правда?"Это была София. И вновь Сребниц испытал неуместное в подобном мрачном месте ощущение, что София может посмеяться над ним.- София! - воскликнул Сребниц.- Даа, - отозвалась София.- Ты отправила это сообщение? - спросил он.- Да, - последовал ответ.- И что это было?- SOS, София, - ответила она.Вот и все, что там было.- В чем дело? - спросил он.- Нецы допрашивают моих тетушек, - ответила она.- Задают им вопросы?- Допрашивают, - повторила София.Между этими выражениями была какая-то разница; и по тону Софии Сребниц понял, что разница была пугающей.- Они еще там? - уточнил юноша.- Они были там совсем недавно. Я отправилась туда наблюдать, послав сообщение, и только что вернулась, чтобы тебя встретить.- Как ты узнала, что я увидел твое послание? - спросил он.- Я ничего не посылала тебе.- Не посылала мне? - переспросил он.- Нет, - ответила София.- Но в таком случае кому же?- Хлаке.- Хлаке! - воскликнул он.- Да. А ты подумал, что я сигналила тебе?- Нет, - сказал Сребниц. - Но разве Хлака знает твое имя?- Да. И это тебя удивляет?- Нет. А ты знаешь Хлаку?- Я его очень хорошо знаю, - сказала девушка.- Конечно, его знают очень многие, - согласился Сребниц.- Конечно.Он не был удовлетворен ответами, но для разговоров больше не оставалось времени.- Сколько немцев сейчас в доме твоих тетушек? - спросил он.- Пятеро. Один у входной двери, никого - сзади, и двое офицеров в доме вместе с капралом и рядовым.- И в каких он комнатах?- Офицеры в той комнате, которая тебе известна, а остальные двое у выхода из коридора.- И они оставались там с тех пор, как ты послала сообщение? - уточнил Сребниц.- Да, те двое все время задают вопросы. Они не остановятся, пока мои тетушки не скажут чего-то такого, что от них хотят услышать. А они никогда этого не скажут.- И тогда...?- Ты должен поторопиться, - сказала София.Пройти по улицам с винтовками казалось невозможным, а как без оружия справиться с пятью вооруженными людьми в ближнем бою, Сребниц не мог придумать.- Я должен сообщить Хлаке, - произнес он.- Он здесь? - спросила София.- Да, совсем близко.Лицо Софии будто озарилось светом, но в тот же миг свет, который зажигают романтические фантазии в юношах, угас на лице Сребница - будто поле в апреле покрылось мглой и темно-зелеными побегами, когда зелень на соседнем поле почти уже перешла в золото.- Ты еще будещь здесь? - спросил Сребниц.- Да, если ты уйдешь ненадолго.Сребниц тотчас же вернулся к Грегору, рассказал ему то, что услышал, и сделал вывод, что им нужно найти Хлаку.- Не говори так громко, - произнес голос совсем рядом. Это был сам Хлака. Сребниц повторил ему свои новости. И Хлака решил: "Мы должны войти в дом". Потом он издал один из тех криков, какие издают ночные совы, и очень скоро его люди собрались вокруг.- Нам нужно войти в город. Мы оставим винтовки на дальнем краю леса, и Михаил присмотрит за ними. В доме всего четверо немцев и один снаружи. Я справлюсь с первыми тремя.Он шепотом давал указания своим людям - одному за другим, потом пошел по дороге до края леса. Здесь он остановил своих людей одним движением руки, и сделал несколько шагов к лесу вместе с Софией. Сребниц не слышал, о чем они говорили. Потом все они прошли через лес своим обычным походным порядком: все бойцы шли рядом, но каждый из них шел своим путем и скользил от дерева к дереву, как тень от дерева скользит ночью в лунном свете, нанося визит соседу. На дальнем краю леса они оставили свои ружья одному из людей Хлаки, которого звали Михаил, и София осталась тут же. У Михаила они оставили и свои сапоги. Потом они поспешили по дороге к городу. Там не горел ни один фонарь, но редкие огоньки мерцали там и сям за оконными стеклами. Ведь немцы знали, что союзники не станут бомбить этот город. Когда они достигли окраины города, Хлака остановил бойцов и приказал Сребницу держаться поближе к нему и проникнуть незамеченным в сад у дома старых дам как можно дальше; Искандер тоже должен был пойти с ним и стрелять в окно или в дверь, как только она откроется, при первой же возможности- Да, я боюсь, что придется стрелять, - сказал Хлака. - И мы должны будем очень быстро уходить вместе со старыми дамами, как только это случится.- Но у нас нет винтовок, - сказал Сребниц Искандеру.- Одну мы подберем в саду, - ответил Искандер.Когда Хлака заговорил со Сребницем шепотом, стоя очень близко, юноша впервые заметил, что воин теперь одет в очень грязные лохмотья и держит в руке длинный посох.Потом армия Хлаки двинулась вперед, как она перемещалась всегда - не как солдаты, но как тени, отдельные тени, которые, касаясь босыми ногами мостовой, теперь шли, подобные достойным рекрутам полка гвардии Короля Теней. Темные, без единого звука, он шли по темным улицам, тень за тенью, как тени от железных полос керосиновой лампы следуют друг за другом, когда лампа вертится в руке. Незримые, они прокрались по улице, которая вела в город, незримые, пересекли они большой перекресток и достигли той улочки, которую Сребниц узнал, улочки, романтика которой некогда принадлежала Сребницу. Но теперь, казалось, никто не мог здесь ни на что претендовать, кроме мрачного Хлаки. Они прошли под сенью фруктовых деревьев и достигли садовой калитки, через которую София однажды провела Сребница, миновали ее, и свернув на узкую улочку справа, скоро достигли той улицы, которая была им нужна, с маленьким садом, передними окнами и дверью в дом, который они искали. Они снова повернули направо, Хлака шел первым; он сделал легкий жест рукой, предупреждая Искандера и Сребница, и в поле зрения появился домик старых дам. Огромная фигура Хлаки опустилась, как опускается лавина в горах весной, его массивный торс как-то сжался. Опустив голову и согнув спину, он пошел вперед, на ходу постукивая посохом. Внезапно раздался стук затвора.- Стоять! - выкрикнул часовой у порога дома двух старушек.- Я слепой, - раздался голос Хлаки.- Что тыздесь делаешь? - Я заблудился. Укажите мне путь домой.Он повернул к дверям и неверной походкой двинулся по тропе, весь его вид выражал растерянность, но двигался он со скоростью, с какой перемещается раненая крыса.- Это не твоя дорога, - крикнул часовой.- Покажите мне мою дорогу, - взмолился Хлака.- Что ты здесь делаешь ночью? - сказал часовой, указывая в его сторону штыком.Но Хлака все продолжал идти вперед.- Ночь - это мой день, - произнес он, - как и для всех, чей день обращен в ночь.Это озадачило часового, и на мгновение он задумался о смысле услышанного; и пока он был погружен в размышления, Хлака заколол его. Потом он подал знак Сребницу, который подбежал и забрал у Хлаки винтовку. Хлака говорил с часовым по-немецки, и продолжал изъясняться на этом языке, беседуя о разрешении выходить на улицу после комендантского часа и выразительно благодаря часового, который уже лежал мертвый. Затем он постучал в дверь, раздались три громких, пугающих удара. Дверь отворилась. - Сообщение для капитана, - произнес Хлака. - Меня послали, потому что я слепой и ночь для меня не темнее, чем день.И он начала рыться в своих лохмотьях в поисках сообщения. Сребниц увидел за дверью двух человек, Хлака слегка покачнулся, пока продолжал поиски, и в этот момент изменил положение тела.   Занавеска на окне в той комнате, где сидели старые дамы, слегка отодвинулась, возможно, для того, чтобы часовой мог заглянуть в комнату. Но люди, сидевшие там, в ярком свете, не могли увидеть часового.Эта картина, подобная вспышке, надолго запечатлелась в памяти Сребница. Он увидел всю комнату, каминную полку с двумя китайскими подсвечниками на ней, маленькие китайские фигурки сжимали свечи, двух птичек в клетках со стеклянными куполами, и маленькие часы посредине; ковер на стене и маленькие картинки в бархатных рамках, два удобных кресла, обитые тканью с узором из маленьких роз, и старых дам, которые все вязали, сидя в этих креслах, и двух разъяренных прусских офицеров, которые продолжади задавать свои вопросы. Все это Сребниц разглядел в одно мгновение, прежде чем взгляд его обратился вновь в сторону Хлаки. Воин изменил положение так, чтобы как можно ближе оказаться к первому немцу, но второй смотрел ему через плечо и явственно разыскивал часокого. Внезапно он поднял свою винтовку. В это мгновение первый немец рухнул на пол, ни издав ни звука - разве что сдавленный вздох, и Хлака обрушился на второго. Искандер пронесся мимо Сребница к дверям; и Сребниц понял, что ему было  лучше видно через окно, поскольку два офицера вышли из комнаты, чтобы взглянуть, что происходит в коридоре, на ходу выхватывая пистолеты. Один из них сумел достичь коридора, но в этот момент Сребниц разбил оконное стекло штыком, второй офицер обернулся и поднял пистолет, но Сребниц выстрелил первым. Это был единственный выстред, потому что Искандер помчался на второго офицера как футболист, и зарезал его ножом, не дав времени выстрелить. Всего лишь один выстрел - это было гораздо лучше, чем надеялся Хлака; и все же выстрел был слышен в ночном городе, так что у них осталось очень мало времени.Искандер подал Сребницу знак быстрее войти внутрь, затащить в дом часового, запереть дверь и взять одну из винтовок, в то время как Хлака подхватил другую.- Надо же! – сказала Изабелла.Анжелика улыбнулась и ничего не сказала.- А теперь в горы, - скомандовал Хлака.

Забытые классики weird fiction. Миндрет Лорд

Александр Сорочан - 28 декабря 2019 г

Сегодня речь пойдет о писателе интересной и драматической судьбы, давно забытом и не слишком плодовитом. Однако же...Настоящее имя Миндрета Лорда – Миндрет Лоэб (1903-1955); писатель неоднократно пользовался псевдонимами – Милдред Лорд, Глэдис Лорд, Натаниэл Гроу, Миндред Лорд и Гарленд Лорд. Из-за этого во многих справочниках можно прочитать о том, что М. Лорд – женщина. Впрочем, надо отметить, что под последним из перечисленных псевдонимов Лорд писал в соавторстве с супругой, Изабель Гарленд. Встречаются указания на то, что Лоэб происходил из известного (и богатейшего) чикагского семейства. Он приходился родственником одному из обвиняемых на процессе Леопольда/Лоэба (желающие могут пересмотреть фильм А. Хичкока "Веревка" или Р. Флейшера "Compulsion"). Миндрет Лорд, получивший в 1894 году патент на автоматическую стиральную машину, был лишь тезкой писателя. А вот о жизни нашего героя в начале века известно очень немного – слухи о том, что писатель был племянником Рабиндраната Тагора, думаю, так и останутся слухами. В светской хронике его имя появилось в конце 1920-х, когда начался долгий роман Лорда с Маргаритой Намара (1888-1974) – богатой и знаменитой дамой, подругой Айседоры Дункан и, разумеется, немного актрисой. Намара вела очень бурную жизнь (см.: https://www.toye.us/Namara.html ); после развода с Гаем Болтоном (другом и соавтором П.Г. Вудхауза) у нее было несколько романов, она тесно общалась с Зельдой и Ф. Скоттом Фицджеральдом, Моне, Хэмингуэем и многими персонажами светской хроники 1920-х. Намара снималась с самим Рудольфом Валентино, вслед за ней в Европу уехал и Лорд; в середине 1930-х роман завершился, Намара вышла замуж за архитектора Джорджа Хоя, а через некоторое время и Лорд женился на Изабель Гарленд, дочери Хэмлина Гарленда, лауреата Пулитцеровской премии, автора бытовых романов о жизни "хужеров"; конечно, новая жена была немного писательницей. В 1930-х Лорд начал зарабатывать литературным трудом; он написал несколько скетчей для бродвейского шоу «Новые лица 1936 года» - пьеса шла на сцене с мая по ноябрь, а потом предсказуемо устарела. В конце Второй мировой Лорд перебрался в Голливуд; с 1946 по 1955 вышло восемь фильмов по его сценариям. Особенно тесно Лорд сотрудничал с продюсером У. Ли Уайлдером, братом великого Билли Уайлдера. Первые три проекта Лорда – малобюджетные фильмы для «Республики», но потом сценарист перебрался в высшую лигу и продал два сценария студии «Парамаунт». Однако в 1950-1953 гг. ни один из проектов Лорда не добрался до экрана. В 1954 он продал два сценария на ТВ и «Юнайтед артистс», а в 1955 году стал соавтором сценария фильма «Королева-девственница» с участием Бетт Дэвис и Ричарда Тодда. Увы, через три дня после выхода фильма на экраны Лорд покончил с собой. Причины этого поступка остались неизвестными. Кстати, для киноманов может представлять интерес упоминание Лорда в «фильме нуар» «Strange Impersonation» (1946). Героиня Бренды Маршалл работает в институте Уилмотта, который был основан «Миндретом Л. (т.е. Лордом) Уилмоттом», о чем сообщает огромная надпись на стене.
Однако не только надпись напоминает об этом писателе. В 1930-40-х Лорд потрудился на рынке «палп-фикшн»; поначалу он сочинял истории о безвольных женщинах, попадающих во власть зловещих соблазнителей. Но большая часть его сочинений – страшные и странные рассказы для Terror Tales и Weird Tales. Эффектная «Обнаженная женщина» (1934), пугающая «Первая ночь» (1941), странная «Тайна дяди Альфреда» и более чем занятная история о «Последнем пациенте доктора Якоба Мелифлора» (этот рассказ был напечатан в 1953 году в «Журнале фэнтези и НФ»). А также публикуемый далее, с одной стороны, традиционный, с другой - весьма необычный рассказ «Лил».К сожалению, фотографий М. Лорда мне отыскать не удалось. Но его истории остались - и заслуживают внимательного прочтения.

Миндрет Лорд. Лил

Александр Сорочан - 28 декабря 2019 г
Замечательный рассказ из журнала Weird Tales (март 1943)

Миндрет ЛордЛилПолагаю, вряд ли птица знает, куда она летит, когда начинаются сезонные миграции. Возможно, она даже не подозревает, что вообще направляется куда-то. Она просто поднимается в воздух – а потом инстинкт или некая непонятная сила ведет ее к цели. Думаю, примерно то же случилось и с Тони Кроссом в ночь, когда он повстречал женщину, которая стала его женой.Тони был высоким, худым, подвижным парнем, загорелым, с синими глазами, которые смотрели всегда немного искоса, как будто он непрестанно щурился. Тони вышел из своей холостяцкой квартиры и направился в ночь, не имея ясного представления о том, что собирается делать. Он чувствовал невероятное оживление. Он не хотел идти на вечеринку, а это было для него самым естественным и простым делом, потому что все и всегда были рады Тони Кроссу. Он не хотел попасть в затруднительное положение. Он не хотел оказаться на виду. Он просто хотел пройтись. Возможно, он полагал, будто это его собственное желание.
Он шел по парку, ни о чем особенном не думая – возможно, немного о футболе, или о гольфе, или о рыбалке во Флорида-Кейз. Вероятно, так он прогуливался около часа, а потом покинул парк, не обратив внимания, в какую сторону направляется, и не задумываясь, куда идет. Все, что знал Тони: ему еще не хотелось возвращаться домой, и он не хотел идти ни к кому из знакомых. На углу располагался уютный маленький бар, и Тони решил, что может зайти туда и утолить жажду, которую внезапно почувствовала. Он вошел в бар – и там была девушка, к которой он шел все это время. Нельзя сказать, что Тони об этом догадывался…Она была очаровательна – тут никаких сомнений не возникало. Однако я отмечу – и позднее вы поймете, что я имею в виду – почему бы ей и не быть такой очаровательной? Если я не ошибаюсь, достаточно нескольких слов, стекляшки в форме куриного яйца, а остальное – уже дело выбора… Кудрявые черные волосы падали ей на плечи и сияли бронзой и багрянцем; ее кожа была как лепесток магнолии; изгибы ее тела воплощали то, о чем мечтали мужчины – ведь есть множество неблагодарных, не довольствующихся тем, как выглядят нормальные женщины. Губы ее казались такими же, как и все остальное – слишком хороши, чтобы быть настоящими; а ее глаза казались слишком уж настоящими – и не могли быть хорошими. Как только Тони отворил дверь, девушка обернулась и посмотрела на него. Он направился к стойке бара, где сидела в одиночестве девушка. Тони даже не пришла в голову мысль, что такая девушка делала там одна, но думаю, что могу вам сказать – она ждала его. Я именно это и имею в виду. Она не просто ждала какого-нибудь симпатичного парня с большими деньгами. Ничего подобного… Нет, когда дверь начала отворяться и девушка повернула голову – она уже знала, кого должна увидеть: Тони Кросса. Ее звали Лилит; они с Тони поженились через три недели. Лил и Тони жили душа в душу. Иногда случается услышать о людях, которые созданы друг для друга; здесь был тот самый случай. Ее красота никогда не создавала им помех; Лил была рада тому, что нравилась Тони. Она содержала дом в порядке, готовила самые вкусные в мире блюда, всегда была весела и готова была заниматься чем угодно и днем, и ночью; она была так хорошо, что ее просто нельзя было испортить (хотя Тони подчас и старался). Когда он куда-то отправлялся вместе с женой, она производила сенсацию – и даже не задумывалась об этом. А когда они оставались дома, Тони всегда казалось, что он обманул всех прочих мужчин в мире. Вы скажете, это не может быть взаправду… Я с вами соглашусь. Кое-что загадочное в Лил все-таки было. Во-первых, она никогда не упоминала о своем прошлом. У такой девушки почти наверняка должно было быть интересное прошлое – в Голливуде, на Бродвее…где-нибудь. Но я никогда не слышал о ней, как не слышал и Тони – и никто другой. Оставалось только удивляться… Однако если Лил об этом спрашивали, она так ловко меняла тему, что гость даже не понимал, как его обвели вокруг пальца; только по пути домой он догадывался, что ровным счетом ничего не узнал. Тони даже не удалось выяснить, где она жила, когда они повстречались. Сомневаюсь, что он этим особенно интересовался – с чего бы? Если ты нашел жемчужину – вряд ли ты станешь выяснять, из какой раковины она появилась.Когда Лил и Тони стали жить вместе, она привезла с собой немало вещей – но нашлась среди них одна, сильно отличавшаяся от прочих.

Это была небольшая коробка, размером с переносную пишущую машинку; но кожаный футляр казался очень дорогим, а замок был сделан из золота. Замок выглядел довольно странно; искривленная скважина предназначалась для ключа очень необычной формы.Тони впервые заметил коробку, когда зачем-то полез в шкаф в спальне. Он вытащил ящик на свет, поближе к лампе, и спросил:— Что это? Никогда раньше не видел…Лил забрала у него коробку, а потом ответила:— Всего-навсего моя старая косметичка. Я давно потеряла ключ.— А что внутри?— Ничего, я думаю. Может, древняя губная помада.Тони был из тех мужчин, которые не могут остановиться, видя замки и запоры. — Давай откроем ее, — сказал он. – Думаю, я справлюсь, если возьму твою шпильку.Лил прижала к себе коробку и отступила на шаг. — Нет… ты испортишь замок. Я когда-нибудь закажу новый ключ.Тони просто хотел показать, какой он умный и ловкий.— Ну давай! Отдай ее мне. Я открою ее за минуту. – И он протянул руку за коробкой.Лил ударила Тони по руке так быстро и сильно, что он вскрикнул. Ее глаза пылали, как раскаленные угли, и впервые Тони услышал в ее голосе ярость:— Это мое! Я не хочу, чтобы ты это открывал! Я не хочу, чтобы ты к этому прикасался! Никогда!Он в немом изумлении смотрел на Лил, и через несколько мгновений она рассмеялась, пытаясь извиниться:— О, прости, дорогой. Я не хотела, чтобы это прозвучало так…ужасно. Я в самом деле уверена, что коробка пуста, но даже если это и не так, я не хочу ее открывать, потому что… ну, потому что я суеверна.— Почему? – Тони все еще не пришел в себя; ему, как ни странно, было немного неприятно, хотя Лили находилась совсем рядом.Она погладила руку, которую только что ударила. — Ничего такого…честное слово, дорогой. Это не касается никого на свете, кроме меня… и… и мне не хотелось бы говорить об этом. Ты ведь меня не заставишь?Она бросила вызов его рыцарским чувствам.— Конечно, нет! – Он чувствовал себя псом, которому поручили стеречь что-то очень важное. На том дело и кончилось. Больше Тони никогда не видел Лил в гневе. А что до коробки – он к ней не собирался даже приближаться. Каждая женщина имеет право на небольшую тайну, а такая женщина как Лил имела право на что угодно.Но самая важная тайна Лил была куда приятнее – по крайней мере, с точки зрения Тони. Первый намек на нее Тони заметил, когда однажды ночью они вдвоем возвращались домой с затяжной вечеринки. Лил дремала, свернувшись рядом с Тони на переднем сиденье автомобиля с откидным верхом; на улицах практически не было машин, и Тони ехал неспешно и лениво, пока Лил внезапно не выпрямилась и не сказала:— Стой, Тони! Сверни на обочину!
Как хороший водитель, Тони притормозил, прежде чем спросить:— Почему? В чем дело? Что-то не так?Лил смотрела вперед, как будто увидела там что-то, ее заинтересовавшее; но прошло мгновение, и она сказала:— Я просто хотела попросить сигарету.— О… конечно. – Тони прикурил сигарету и передал ее Лил.Когда Лил поднесла сигарету к губам, в трех кварталах впереди раздался мощный взрыв газа, от которого содрогнулся весь город.Им просто повезло.Лил, конечно, была удачлива, и еще она была умна. Когда она давала Тони советы (только если он спрашивал), они всегда оказывались полезными. Иногда советы были просто великолепными. Дела Тони пошли гораздо лучше с тех пор, когда он встретил Лил.Я говорил, что Тони был без ума от Лил – он и впрямь был от нее без ума. Но такие вещи, они как лихорадка, и со временем его пульс замедлился до нормального уровня, а температура постепенно упала до обычных 96,8. Прошло три года, и теперь он по-прежнему сходил с ума по Лил – но уже спокойнее и не так заметно.Обычная женщина, возможно, даже не заметила бы перемены. Она ведь тоже изменилась бы – привыкнув к долгому, спокойному, счастливому браку. Но Лил не была обычной женщиной. Однажды Тони заметил, что Лил с любопытством смотрит на него, и спросил:— Что у тебя на уме, дорогая? О чем ты так задумалась?— Я думала… — медленно проговорила она, — я думала, что ты не любишь меня так сильно, как я надеялась.Это было непохоже на Лил. Тони посмотрел на нее, чтобы понять, серьезно ли она говорит, потом подхватил и усадил к себе на колени. — Ну что такое? Ты знаешь, я обожаю тебя… С тобой не сравнится ни одна женщина в мире. И я не такой глупец, чтобы этого не знать. Поцелуй меня – и давай больше не будем даже упоминать о такой ерунде. Лил покачала головой.— Нет. – Она поцеловала Тони нежными, бархатными губами. – Нет. Если я тебя покину – или со мной что-нибудь случится, ты скоро утешишься.Одной мысли об этом было достаточно, чтобы испугать Тони. — Даже не говори ничего подобного! Я жить без тебя не смогу. Я скажу тебе откровенно – если что-то с тобой случится, я не знаю, как смогу жить дальше. Я просто умру.Лил по-прежнему качала головой. Наконец она заговорила:— Ты такой милый, Тони… Ты единственный мужчина, который мне нужен… о котором я всегда мечтала. Но я бы предпочла, чтобы ты любил меня сильнее. Тони почти разозлился. — Сильнее! Я люблю тебя так сильно, как только может любить обычный смертный человек!Лил потрепала Тони по щеке и соскользнула с его колен. Очевидно, она справилась со своими сомнениями, и весь этот эпизод был позабыт. Тони не вспоминал о нем две недели – а потом Лил исчезла.
Для бедного Тони это стало ужасным потрясением. Казалось невозможным, что человек сумеет перенести такие страдания и остаться в живых. Было бы ужасно и трагично, если бы Лил умерла – но неясные обстоятельства ее исчезновения делали случившееся еще более кошмарным. Тони вернулся домой с работы, а Лил не было – вот и все. Ее одежда и вещи остались в квартире – за исключением платья, которое было на ней. Никто не видел, как она уходила. Полицейские и частные детективы некоторое время занимались этим делом, а потом отказались от него. Тони продолжал надеяться – и в то же время боялся. Такая прекрасная женщина как Лил – исчезла бесследно! Это могло означать нечто поистине ужасное, о чем не хотелось даже думать, и Тони невыносимо страдал. Думаю, все шло к тому, что он мог попасть в лечебницу – если бы не Хелен. Незадолго до исчезновения Лил (а может, сразу после этого) Хелен въехала в квартиру по соседству с Тони; он впервые увидел новую соседку в тот вечер, когда еще думал, что Лил ушла в кино и вернется через час-другой. Хелен постучала в дверь и спросила, может ли она воспользоваться телефоном, потому что ее аппарат еще не подключен.— Конечно-конечно! – сказал Тони. – Входите! Рад помочь!Хелен была блондинкой. Если Лил казалась самой прекрасной брюнеткой, о которой мог мечтать Тони (или любой другой мужчина), то эта золотоволосая девушка ни в чем ей не уступала. Она была чуть выше Лил и, возможно, чуть тоньше, но чуть шире в бедрах; Хелен, казалось, гордилась своей фигурой – и бедрами, и высокой грудью… Лицом она напоминала богиню – но не холодную и не надменную, а поистине совершенную.Хелен поддерживала Тони в первые месяцы его мучений. Он не хотел видеть никого из друзей, поскольку их сочувствие казалось невыносимым. Но Хелен жила за соседней дверью, и говорить с ней было гораздо легче – просто потому, что она не знала Лил – и еще она была очень внимательной слушательницей. Тони изливал ей все горести своего разбитого сердца. Они вместе ужинали почти каждый вечер. Потом, четыре месяца спустя, Хелен споткнулась о порог и Тони подхватил ее обеими руками.Тони испытывал чудовищные страдания, но он был достаточно честен, чтобы признать: он полюбил Хелен. Он любил ее так же сильно, как Лил. А может, даже сильнее. Это было отвратительно… невозможно…но это было истинно.Теперь даже сильнее, чем прежде, он стремился выяснить, что же случилось с Лил. Если она найдется, если выяснится, что она покинула его не по своей воле, Тони хотел вернуть ее и сделать все возможное, чтобы позабыть Хелен. Если она ушла по своей воле, тогда следовало договориться о разводе. Если она мертва… Но что же еще можно было сделать? Полиция обыскала всю страну, газеты и радио разнесли их историю по миру. Все казалось безнадежным. И тем не менее где-то в глубине разума Тони таилось слабое ощущение – некое предмыслие – того, что тайну можно разгадать. И даже больше: было странное, настойчивое осознание того, что стоит ему только подумать, как он самостоятельно откроет истину. Казалось, на кончике языка у него уже висит нужное слово – но все никак не сорвется… Однажды вечером Хелен спросила:— Дорогой… ты любишь меня?Разумеется, это был риторический вопрос. Тони сжал ее в объятиях и вдохнул аромат ее золотых волос. Он поцеловал Хелен в ухо. — Так же, как твою первую жену?— Сильнее! В тысячу раз сильнее!— Ты уверен?— Абсолютно уверен!— Ох… — вздохнула Хелен. – Я так счастлива!— Если только… — начал Тони, обращаясь прежде всего к самому себе.— Что, мой дорогой?
Он снова подумал о Лил. Если бы только он мог знать! И что же там спрятано, в его памяти? Неужели она оставила какую-то подсказку? Но полиция осмотрела и изучила все… коробка с косметикой! Тони забыл показать ее полицейским. На самом деле, он вообще позабыл об ее существовании. Хелен сонным голосом повторила:— Что такое, дорогой?— Я кое-что вспомнил, — сказал Тони, разжимая руки. – Вернусь через секунду.Выходя из комнаты, он увидел отражение Хелен в большом зеркале над камином – золотое видение, окутанное бледно-зеленым, опускалось на пышный бархатный диван. Это было настоящее сокровище. Священное сокровище.Тони затворил дверь спальни и бросился к шкафу Лил, отодвинув в сторону висевшие там платья. Коробка лежала на прежнем месте. Тони вытащил ее и поставил на прикроватный столик. В ящике он отыскал шпильки Лил. Тони согнул одну из них и принялся за дело. а вдруг там листок бумаги с адресом… или какая-то маленькая вещица, которая укажет ему путь…Замок открылся. Тони поднял крышку и заглянул внутрь. Коробка была отделана плотным черным шелком; в ней лежал отполированный кристалл в форме куриного яйца, помещенный в центр странной конструкции – шестиконечной звезды из какого-то темного металла. Свет, падавший на столик, касался кристалла и заполнял коробку всеми цветами радуги. Тони поднял хрустальное яйцо и положил его на ладонь. Оно было очень холодным и удивительно тяжелым. Потом Тони увидел, что на металлической поверхности, на которой лежало яйцо, выгравированы какие-то слова. Он прочел их, произнося медленно и вполголоса. Слова звучали таинственно – но это была совершенная ерунда. Тони положил кристалл обратно на место, закрыл и запер коробку и вернул ее на место, в дальний угол шкафа. Он сделал все возможное, чтобы вернуть Лил – даже открыл коробку, которую она запрещала трогать. Это была самая последняя надежда. Теперь он свободен. Он чувствовал, что лучше вернуться к Хелен.В дверях Тони замер. На диване лежала Лил, ее черные волосы ниспадали на белые плечи, гибкое тело скрывало бледно-зеленое одеяние. Сердце замерло в груди у Тони.Лил осмотрелась, улыбнулась и протянула к нему руки.— Тебя так долго не было, дорогой…я думала, что ты…Тони прервал ее; казалось, его голос доносится из немыслимой дали.— Бога ради! Где ты была? Откуда… Что… И где Хелен?Лил застыла. Эти слова, казалось, в первое мгновение ее поразили. Потом Лил вскочила с дивана, и глаза ее сверкнули.— Что ты там делал? – Она шагнула в сторону и увидела себя в зеркале.Задыхаясь от ярости, она в смятении воскликнула:— Глупец! Я же говорила: не делай этого! Теперь погляди, что ты натворил!

Элджернон Блэквуд. Страх близнецов

Александр Сорочан - 22 декабря 2019 г
Рассказ был впервые опубликован в The Westminster Gazette 6 ноября 1909 года; включен в классический сборник "Затерянная долина" (1910).






Страх близнецов Нет ничего удивительного, если отец надеется, что его жена разрешится сыном – одним сыном! – который сможет унаследовать имя и поместье, но едва ли возможно было предугадать бездну горького разочарования и холодную силу ярости нашего героя, чья супруга произвела на свет… близнецов. Да, согласно закону, наследство должен был получить старший, но второй последовал так быстро за первым!.. Даже дочь была бы лучше – тогда поражение не выглядело бы столь абсурдно, но близнецы!.. Лишиться своей мечты из-за подобной мелочи!..Конечно, если надежда, бережно питаемая годами, оказывается полностью разрушена, в душе могут зародиться странные чувства, но всепоглощающая ненависть, обитающая в отцовском сердце бок о бок с любовью, которую он не был способен подавить, удивила бы любого психолога – такие чувства не только противоречили природе, но и были необъяснимы. Но благодаря строгому самообладанию отца даже самые близкие ничего не подозревали – ненависть была скрытой, внутренней слабостью, которая точила и точила его мысли, пока несчастный наконец не повредился разумом. Семья решила, что подавленные гнев и горечь свели его с ума, и остаток жизни отец близнецов провёл под надзором. Природа одарила этого человека великой силой воли, умением чувствовать и желать и поистине колоссальным запасом жизненных сил, которые двигали его по жизни, как могучий мотор, и лишь некоторые догадывались, насколько велика ненависть отца, глубоко скрытая и сосредоточенная на одной цели. Однако сами близнецы знали о ней или, по крайней мере, ощущали, так как ярость отца беспрестанно влияла на них – одновременно с нежной, искренней любовью, иногда подслащавшей злое чувство и приводившей мальчиков в ужасную растерянность. Но дети не говорили об этом никому, кроме друг друга. Эдвард, старшенький, иногда грустно замечал:- Когда нам исполнится двадцать один, мы узнаем больше.

- Слишком много. Всё, что говорил отец, всегда сбывалось… по-настоящему, - отвечал Эрнест, которого эта мысль всегда приводила в беспричинный ужас, и оба сильно бледнели. Ибо в самый последний момент ненависть отца, эта бомба психической энергии, нашла выражение в крике больного разума. Когда дети в последний раз навещали несчастного в сумасшедшем доме за несколько часов до его смерти, в присутствии сопровождающего, у дверей палаты с мягкими стенами, отец совершенно спокойно, но с жутким чувством произнёс слова, которые вонзились в сердца сыновей раскалёнными стрелами:- Вас не двое, но один, и для меня вы по-прежнему одно. И, клянусь Сатаной, достигнув совершеннолетия, вы в этом убедитесь!Возможно, братья никогда полностью не осознавали всю силу холодной ненависти к ним, которую отец так хорошо скрывал, но они прекрасно поняли, что последние слова умирающего были проклятием, в которое тот вложил всю душу. Тогда каждый из близнецов начал испытывать невыразимый ужас перед надвигающимся совершеннолетием, причём ни один из них не догадывался о страхе брата. Пять лет спустя после того, как отец отбыл в неизвестное, при этом всё же необъяснимо оставаясь рядом, наступило утро двадцать первого дня рождения, который для братьев начался одним и тем же мучительным, потаённым страхом. Этот страх, как и все прочие чувства, близнецы делили на двоих, не упоминая его ни словом; днём им удалось отводить от себя ужас, но, когда над старым домом опускались сумерки, паника начинала закрадываться в души молодых мужчин. Немедленно потеряв остатки гордости, братья взмолились, чтобы их старый друг – священник, который некогда их учил – посидел с ними до полуночи. Его преподобие согласился на время позабыть о сне и оказать юношам услугу: странное убеждение братьев, будто до исхода дня (то есть, до полуночи), проклятие жестокого отца неким образом их настигнет, вызывало немалое любопытство священника.Когда празднование дня рождения закончилось и гости разъехались, все трое уселись в библиотеке. Обычно там бывал отец, но с тех пор комнату почти не использовали. Священник мистер Кёртис, крепкий мужчина пятидесяти пяти лет, твёрдо верил в реальность духов и сверхъестественных сил, как добрых, так и злых. Поэтому ради самих близнецов он делал вид, будто их одержимость не вызывает в нём ничего, кроме доброжелательного скептицизма:- Я совершенно убеждён, что подобные вещи строго-настрого запрещены! Все духи – в руках Бога, а злые – тем более! Ответ Эдварда на это был удивителен:- Даже если отец не придёт сам, он… пришлёт!..- Все эти годы он готовился к настоящему дню, - вторил ему Эрнест. – Мы оба уже давно это знаем, правда, Эдвард? Все эти странные происшествия, сны, различные подлые и жуткие знаки, непрестанные приступы беспричинного ужаса, участившиеся в последнее время…- С недавних пор отец снова преследует нас с новыми силами, - задрожал Эдвард, - и сегодня он нанесёт подлинный удар нашим жизням, разумам или душам! - Сильные характеры действительно способны оставить по себе некие силы, продолжающие их дело… - осторожно заметил мистер Кёртис.- Мы чувствуем совершенно то же самое! – ответили близнецы почти одновременно. – Пусть до сих пор ничего толком не случилось, и с тех пор прошло немало лет…Так братья говорили о происходящем – с глубочайшей убеждённостью в его правдивости. Их слова пробудили в мистере Кёртисе чувство долга, и он решился на эксперимент, не сомневаясь, что тот себя оправдает, и его старые друзья будут исцелены. Семья об этом тем временем ничего не знала – братья и священник действовали в тайне. Библиотека была самой тихой комнатой в доме – окна-эркеры, закрытые ставнями, толстые ковры, тяжёлые двери. Вдоль стен висели сплошные полки с книгами, и в просторном открытом кирпичном камине ревел огонь – стояла осень, и ночь была холодной. Вокруг камина и собрались все трое: священник негромко читал из Книги Иова, Эдвард и Эрнест, одетые в смокинги, сидели в глубоких кожаных креслах и слушали. Братья походили на студентов, что вот-вот окончат Кембридж, которыми, собственно, и являлись, их бледные лица были одинаковыми, как две капли воды, и резко выделялись на фоне тёмных волос. Позади священника стояла лампа под абажуром, остальная же комната скрывалась в тени. Голос мистера Кёртиса звучал ровно, даже монотонно, и всё же его пронизывало скрытое волнение; глаза священника едва отрывались от страниц, но замечали каждое движение сидевших напротив близнецов, каждую перемену выражения на их лицах. Мистер Кёртис стремился навеять скуку и в то же время ничего не пропустить: если что-либо произойдёт, он должен видеть всё с самого начала. Словом, главной целью священника было не позволить застать себя врасплох. Посреди такого фальшивого спокойствия шли минуты; одиннадцать часов миновало, и стремительно приближалась полночь. В рассказах мистера Кёртиса об этом происшествии, внушающем ужас и отчаяние, есть нечто оригинальное, а именно: всё, что произошло, началось без какого-либо предупреждения или вступления. Никаких жутких предчувствий, загадочных сквозняков, погасшего огня или света, открывшихся окон, стуков по мебели – чёрная паутина ужаса опутала их безо всяких предисловий. На протяжении немалого времени священник читал вслух, а один из близнецов (как правило, Эрнест) иногда подавал реплики, свидетельствуя тем самым, что ужас покидал братьев. Приближалась полночь, но ничего не происходило, и близнецы обретали спокойствие: Эдварда даже начал клевать носом и за несколько минут до полуночи уснул. Эрнест зевнул, потянулся в кресле и во время возникшей паузы произнёс:- Благодаря вашему хорошему влиянию ничего не произойдёт. Дурацкие предрассудки! Какими же мы ослами были, правда, сэр? – теперь он даже мог смеяться!Опустив Библию, Кёртис строго глянул на юношу из-под лампы. В тот же самый миг, прежде чем Эрнест закончил говорить, произошла жуткая перемена, настолько внезапная, что, невзирая на все его усилия, застала священника совершенно врасплох, не давая времени на раздумья. По его собственным словам, на тихую библиотеку опустилась абсолютная, глухая тишина, по сравнению с которой предшествующая ей тишина показалась шумом. Из этого всепоглощающего безмолвия в пространстве позади вырос Лазутчик - живой, гнусный, бесшумный, неподвижный, ужасный. Казалось, будто внезапно на всех парах, на всей скорости заработал некая возникшая из ниоткуда машина – великанская, но такая тонкая и стремительная, что её невозможно было как-либо описать. «Как будто все механизмы корабля «Мавритания» сжались до размеров ореха, не потеряв, однако, ни грана своей чудовищной мощи», - говорил позже священник.- …правда? – повторил Эрнест, смеясь. Кёртис ничего не сказал – истинный ответ прозвучал в его сердце: «Всё уже произошло. Ваши худшие страхи сбылись». Однако, к великому удивлению священника, Эрнест по-прежнему ничего не замечал! - Смотрите, Эдди спит, как ангел! Боюсь, вы скучно читаете, сэр! – заметил Эрнест и снова засмеялся, весело и глупо. Но теперь его смех казался Кёртису неприятным: священник понимал, что старший брат либо притворялся, что спит… либо причина сна была неестественной. Эрнест продолжал беззаботно произносить несущественные слова, а чудовищный механизм продолжал перемалывать и его, и спящего брата, умалив всю свою мощь до незаметного воздействия, тонкого, как Подсознание, и лёгкого, как Мысль. Лазутчик исказил всё, даже обстановку комнаты: каждый предмет претерпел невероятное преображение, сбросив обычное обличье и внезапно обнажив крошечное отвратительное сердце тьмы. Какая потрясающая и гнусная метаморфоза – все книги, кресла, картины отринули привлекательный облик, с беззвучной насмешкой обнажая свою потайную душу, чёрную и гнилую! Такими словами Кёртис пытался изложить то, что видел… А Эрнест зевал, дурачился, беззаботно беседовал и по-прежнему ничего не замечал! Всё вышеописанное произошло за десять секунд или меньше. Затем священнику, будто удар молнии, пришли на память зловещие слова, неоднократно повторённые Эдвардом:- Даже если отец не придёт сам, он… пришлёт!..Теперь Кёртис понял: отец сделал и то, и другое – и «прислал», и пришёл сам. Освободившись от уз безумия, которыми его связывало тело, но не от застарелой и неутолимой ненависти, жестокий разум отца теперь руководил незримой и отвратительной атакой. В комнате не было ни малейшего звука или движения, однако её до краёв переполнял ужас, от которого, как позже говорил Кёртис, «даже кожа слезала со спины» - а Эдвард спал, и Эрнест ничего не замечал! Душой священника владело желание спасти или оказать помощь, но, понимая, что он – один против Легиона, Кёртис лишь изливал это желание в бессловесную молитву Божеству. И тут прозвучало хрипение часов, предшествующее звону.- Вот видите – всё образовалось! –воскликнул Эрнест, но голос его почему-то стал слабее, глуше. – Уже полночь – и ничего не произошло! Говорил же я, это всё сказки! – его голос становился всё тише и тише. – Пойду, принесу из вестибюля виски и содовой. По его манере держать себя было видно, что Эрнест испытывал облегчение, однако в юноше произошла крупная перемена, проявлявшаяся во всём: голосе, движениях, жестах, даже шагах по толстому ковру. Теперь Эрнест казался менее настоящим и живым – он неким образом уменьшился, речь потеряла свой тембр и характер, внешность стала хуже: он если и не усох, то потерял важную часть себя, понёс страшное, неизлечимое увечье. Часы продолжали хрипеть, цепь неспешно поднялась, и наконец раздался первый удар из двенадцати.- Я ухожу, - послышалась у двери слабая усмешка Эрнеста. – Как по мне, тоска тут смертная… - с этими словами он скрылся в вестибюле, а Силы, могучие шестерёнки которых вращались в комнате, последовали за ним, и почти в тот же миг проснулся Эдвард. Но на его губах был неописуемый крик боли и страдания:- О, какая боль! Оставь меня, я не выдержу! Я разрываюсь…Священник вскочил на ноги, и в тот же миг всё снова стало, как было, комната вернулась в прежний облик, и ужас улетучился. Кёртис не мог ничего ни сделать, ни сказать – ему нечего было исправлять, защищать или атаковать.- Как же я хорошо вздремнул! Сил как будто в два раза больше, клянусь богами! Вы, сэр, должно быть, меня убаюкали!.. – заговорил Эдвард голосом, звучным и глубоким, как никогда. Живым и бодрым шагом он пересёк комнату и рассеянно спросил, словно с трудом припоминая имя: - Кстати, а где… э-э… Эрни? По лицу Эдварда пробежала тень, будто былое воспоминание, и исчезла, уступив совершенному безразличию, тогда как раньше одного слова или движения близнеца было достаточно, чтобы пробудить заботу и любовь.- Наверно, он покинул нас. То есть, я хотел сказать, пошёл спать!Сердце Кёртиса будто застряло в горле. Он стоял, как столб, и смотрел на Эдварда охваченный убеждённостью, которую с тех пор так и не смог толком описать; однако священник был положительно уверен, что юноша изменился внутри, как будто к его личности что-то добавилось. Хватало одного взгляда, чтобы понять: Эдвард увеличился разумом, духом и душой; его существо приросло чем-то, что юноша до сих пор знал только извне либо с помощью волшебного сочувствия и любви. Сам Эдвард ничего не замечал, ведь теперь это что-то стало им самим, однако священник всё видел и, испытывая необъяснимый ужас, отшатнулся. Кёртиса охватило инстинктивное побуждение нанести Эдварду удар здесь и сейчас – глубинные психологические мотивы этого были священнику неясны, как и причины отчаяния и отвращения, охвативших его душу. Однако побуждение прошло, а остаток самообладания устремился в ноги Кёртиса, когда из вестибюля раздался едва слышный жалобный звук. Священник пустился в бег. Эдвард самым неторопливым шагом следовал за ним. Эрнеста (или то, что от него осталось) они обнаружили за столом в вестибюле: он плакал, сам не зная от чего. Его лицо потемнело, челюсть отвисла, он пускал слюну, с лица исчез даже намёк на ум или дух.Несколько недель существование Эрнеста, лишённого всех жизненных сил, продолжалось исключительно по инерции, причём он не проявлял каких-либо признаков духовной или умственной жизни, пока наконец несчастное тело, лишённое всякого руководства, не прекратило свои мучения. И хуже всего (во всяком случае, по мнению опечаленной семьи) было то, что Эдвард все эти недели демонстрировал совершенное, жестокое равнодушие, едва утруждаясь хотя бы навестить брата. Он, кажется мне, только раз назвал его по имени, и даже тогда сказал только: «Эрни? О, Эрни гораздо лучше там, где он сейчас!»

(с) Александра Голикова, перевод 2019

Лорд Дансени. Герилья. Продолжение

Александр Сорочан - 16 декабря 2019 г
Продолжаем публикацию перевода романа "Герилья". На сей раз - главы VI-IX.


VI
Мечты сменились снами, а потом Сребниц, встав на ноги и увидев, что все вокруг залито дневным светом, понял: ему пора двигаться дальше, пока ни один патруль не вышел из города. Он набросил конец одеяла на плечо и нагнулся направо, чтобы поднять автомат. Потом он прыгнул налево, обернулся, осмотрелся вокруг и обнаружил, что автомат исчез. Если бы произошло землетрясение и гора погрузилась бы под землю, а он остался бы на краю пропасти, Сребниц и тогда не испытал бы большего ужаса. А теперь выходило, что гора для него потеряна. Ведь он не сможет пойти к Хлаке без автомата. Но в таком случае он не сможет и вернуться в город с этим окровавленным рукавом. Что же ему делать? И через некоторое время он задался другим вопросом. Почему немецкий автомат у него забрали, а его самого оставили в живых? Человек, который отправился на пикник в индийские джунгли и там заснул, вряд ли может ожидать, что его чашку чая тигр выпьет, а его пощадит. Если чашку чая кто-то выпил, это точно был не тигр. Кто же в таком случае взял его автомат? Солнце еще не взошло, когда он задремал. Находиться вне дома без пропуска от заката до рассвета — это каралось смертью. Смертью каралось и владение оружием. Смертью каралось ограбление немца или немецкой армии. Что же говорить о его правом рукаве! Неужели другой человек собирается присоединиться к Хлаке с его автоматом? Именно эта мысль заставила юношу направиться верх по склону горы, а не свернуть с избранного пути. Он должен прийти к Хлаке и рассказать, что его ограбили.


Он ускорил шаг и так передвигался почти час. Там, где виднелись последние дикие растения, у той границы, где сорняки и цветы сменялись голыми камнями, он заметил нескольких тощих овец и неподалеку от них, рядом с дорогой, старого пастуха, облаченного в одну из тех пошитых из овечьих шкур накидок, которые носят пастухи в тех краях. Пастух был высок и все еще силен. Он смотрел на Сребница неподвижным взглядом, будто был чем-то недоволен.Сребниц крикнул ему: «Доброе утро», но пастух не ответил и не переменил позы. Тогда юноша пошел дальше, но ощущение у него от этой встречи было не из приятных.После этого он больше никого не видел, а еще через час хождения по голому камню он достиг конца дороги, терявшейся среди огромных, как дома, камней, лежавших у выступа скалы. Оттуда вились тропы, но только тропы, и Сребниц задумался, что же имел в виду Грегор, когда говорил, что он может прийти в любую часть гор и это приведет его к Хлаке. Он испустил долгий протяжный крик, которым пользовались в тех краях, повторяя имя Грегора. Но единственным ответом было эхо.Отчаяние пробудило в нем лихорадочную энергию, и он поспешил подняться еще выше по одной из тропинок в скалах. Несколько стеблей растения, похожего на вереск, виднелись рядом с ним: все остальное место занимали сияющие отполированные камни. Справа от него гора вздымалась ввысь бесконечными пиками, но над ним край склона казался не столь далеким. И он скоро достиг этой линии: перед ним простиралась плоская круглая площадка едва ли в сотню ярдов диаметром, окруженная со всех сторон низкими холмиками. Он спустился туда по маленькому проходу между двумя  такими возвышенностями, пересек площадку и обнаружил, что достиг вершины этой части горы. Он позвал еще раз, но даже эхо здесь казалось менее отзывчивым.Он посмотрел на равнины, которые простирались к северу от горы и, когда солнце скрылось за облаком, увидел, что над всеми ними простерлась тень. Вся Европа в этой тени, подумал Сребниц; поняв, что Природа отражает его настроения, он задумался о мрачных перспективах, которые открывал ему этот печальный вид.Потом он повернулся и сделал несколько шагов назад, чтобы взглянуть на раскинувшийся внизу город, который был виден с другой стороны, с юга. Когда он пересекал площадку, то на сей раз заметил посреди ее след песчаной почвы, маленький кружок меньше ярда диаметром. Сребниц подошел, чтобы разглядеть это повнимательнее, и поворошил землю носком ботинка. Когда он это сделал и обнаружил под слоем песка остатки пепла, то услышал голос — обычный, будто продолжавший  беседу: «Оставь-ка это на месте».Он поглядел наверх и поначалу никого не увидел. Потом к нему спустился молодой человек, находившийся на каменистом холме, который стоял возле плоской арены на высоте, не превосходящей одноэтажный дом. В руках у молодого человека был автомат, а на поясе патронташ.Сребниц молча воззрился на него; так же он смотрел и на других людей, появлявшихся среди камней вокруг тего. Их было около десятка — мужчины в примитивной одежде, сильно напоминавшей его наряд. Наконец Сребниц сказал человеку, которого увидел первым: «Я пришел присоединиться к Хлаке».Мужчина подошел к нему поближе, прежде чем заговорить, а потом произнес: «Хлака не всякого принимает».Тогда Сребниц в отчаянии перечислил свое имущество:— У меня есть шесть караваев хлеба, ветчина и 25 обойм. Сребницу показалось, что на лице мужчины он различил признание весомости его аргументов, когда он упомянул хлеб, и почти явную улыбку, когда речь зашла о ничтожном количестве патронов. Но мужчина ничего не ответил, пока не спустился на уровень земли. Подойдя поближе к Сребницу, он посмотрел на него и потом сказал:— Хлака сердит на тебя.— Хлака? — переспросил Сребниц. — Почему?Другие мужчины тоже приблизились к нему, и среди них Сребниц заметил Грегора. Его лицо осветилось надеждой, но на лице Грегора появился лишь слабый намек на узнавание, и ни в одном лице не было признаков приветливости, как будто ни улыбка, ни приветствие не могли существовать в горах, когда Хлака гневается. Сребниц открыл свой мешок, вытащил мясо и  хлеб и сказал: «Я принес это». Он достал бекон, спрятанный под одеждой, и пакеты с чаем и сахаром, лежавшие в карманах, и положил все это рядом с караваями и мясом. Глаза всех мужчин теперь выражали интерес. Тогда Грегор подошел к Србенитцу, отвел его чуть в сторону от остальных и проговорил мрачным шепотом: «Почему ты не принес винтовку с прикладом, как я тебе сказал?»Сребниц ответил: — Было очень темно. Никто не мог меня увидеть. Я вспомнил о ней лишь тогда, когда рассвело.Грегор сказал:— Хлака может видеть во тьме.— Мне очень жаль.— И тогда, — продолжал Грегор, — ты заснул. Хлака никогда не позволяет людям спать, пока они не наши укрытие. А ты уснул на дороге.— На обочине дороги...Но Грегор на это не ответил. Его лицо было суровым, и они немного прошли в молчании.— Кто взял мою винтовку? — спросил Сребниц.— Спроси об этом Хлаку. Он — Хозяин горы.— Но как он узнает? — спросил Сребниц.— Он знает обо всем, что происходит в горах, — ответил Грегор.— И что он сделает?— Он очень зол, — сказал Грегор. Потом он посмотрел на правую руку и рукав Сребница. — Я тебе вот что скажу, — добавил он, — когда увидишь Хлаку, пожми ему руку. Он подаст тебе руку, если увидит такое. И тогда, возможно... — Но где же Хлака? — спросил Сребниц.— Я тебе скажу, — продолжил Грегор. — Он в горах. Тебе нужно только прийти в горы, чтобы найти его.— Но в какую часть гор?— Сюда.И тогда Сребниц увидел, как спускается с маленького каменного холма старый пастух, который казался гораздо выше и сильнее, чем прежде, и вдобавок гораздо суровее. Как и все остальные он держал в руках винтовку, и Сребницу показалось, что он узнал свое оружие: по крайней мере кровавый след на прикладе был того же размера и на том же месте. Когда Хлака подошел к ровной площадке, Сребниц направился к нему и протянул свою правую руку, как посоветовал Грегор, по направлению к устрашающей фигуре. Хлака устремил на него грозный взгляд.— Это человеческая кровь? — спросил он, переложив свою винтовку в левую руку и указав на правую руку Сребница. — Да, — ответил Сребниц.— Тогда я пожму тебе руку, — произнес Хлака, и сумрачная улыбка коснулась его губ.— Могу я взять свое оружие? — спросил Сребниц, ободренный этой улыбкой.— Нет, сказал Хлака. — У тебя рука мужчины, но овечьи мозги. — Он обернулся к Грегору и произнес: — Научи его. И он получит свою винтовку.Грегор начал тотчас же:— Ты не должен кричать в горах. Если ты хочешь связаться с кем-то из нас, зажги днем огонь и тотчас же отойди от него так быстро, как только можешь за десять минут, в подветренную сторону. В горах всегда дует ветер. И один из нас придет к тебе туда, за десять минут ходьбы с подветренной стороны. Если тебе кто-то понадобится ночью, зажги два огня в нескольких ярдах, и второй, который должен быть меньшего размера, укажет нам направление, в котором ты движешься. Пройди четверть часа ночью и потом жди, пока кто-то из нас не придет к тебе. И ты должен повиноваться приказам. Я сказал, чтобы ты принес винтовку с отпиленным прикладом. Любой человек, незнакомый Хлаке, который окажется с винтовкой в горах и будет нести ее иначе, скорее всего будет убит. — Хлака взял мою винтовку? — спросил Сребниц.— Хлака учит всех нас, — больше Грегор ничего не ответил.— Учит? — переспросил Сребниц, и что-то в его голосе, казалось, указывало, что обучение, которое он прошел в последнем классе школы, во многом превосходит какое-то обучение, которое может исходить от жестокого, сурового человека, подобного Хлаке.— Слушай, — сказал Грегор. — Теперь для Европы может быть только один урок. Ты берешь ручку и чернила, когда отправляешься в школу, и учителя объясняют тебе, как ими пользоваться, и все тебе рассказывают. А теперь у тебя есть нож, ты подчиняешься величайшему учителю в нашем конце Европы, и ты ничего не знаешь. Но ты многому научишься. Ты научишься никогда не засыпать там, где тебя могут обнаружить. Ты научишься никогда не кричать, если тебя может услышать враг. Ты научишься не раскапывать остатки костра, которые были скрыты. Мы научим тебя сотням вещей. И когда ты выучишь все это, ты спасешь вместе с нами Страну и вернешься в город, где будет развеваться наш флаг, или, возможно, навеки застынешь в бронзе на главной площали. Ты принес с собой несколько хороших книг. — И Грегор указал на хлеб, ветчину и пакеты с чаем и сахаром. — Ты будешь учиться.— Я принес и эти патроны, — сказал Сребниц, коснувшись своего патронтащша. Его авторитет упал уже достаточно низко, и он хотел слегка подняться во мнении друга.— Да, — произнес Грегор. — Расскажи мне, как ты их получил.И Сребниц изложил всю историю, шагая взад-вперед по плоской поверхности среди миниатюрных возвышенностей. Грегор слушал с вниманием школьного учителя, следящего за ответом выучившего урок школьника. Когд Сребниц закончил, он кивнул.— Все было правильно, ведь так? — сказал Сребниц.— Нет. Тебе не следовало втыкать этот штык в дверь.— Но почему? — удивился Сребниц.— Тебе следует научиться таким вещам, — пояснил Грегор. — Это указывает направление, в котором ты движешься. Указывает, что ты шел по этой улице. А эта улица вела к горам.— Но я мог и остановиться где-нибудь по дороге, — сказал Сребниц. — Да. Ты мог зайти на чашку чая в любой из домов. Но после убийства часового в гестапо будут думать, что ты должен покинуть город, а ты указал им направление, в котором уходил.— Понимаю, — произнес Сребниц.— Тебе следует научиться всем  этим вещам, — сказал Грегор. — Во всей Европе есть теперь одна-единственная возможность учиться, и нет учителя лучше Хлаки. Но он — суровый учитель.— Я попробую.— Куда теперь дует ветер? — спросил Грегор.— Я не знаю, — откликнулся Сребниц.— Ты всегда должен знать, откуда и куда дует ветер.Раздался низкий гул, и все люди на маленькой площадке двинулись в разные стороны, к спасительным камням.— Это приближается аэроплан, — пояснил Грегор.— Где он? — спросил Сребниц.— Мы пока не можем увидеть его, — ответил Грегор. — Мы можем только слушать. И мы уходим в те пещеры, — и он указал на пустые места под завалами камней, где иногда прятались дикие овцы. Эти пустоты были углублены ветром, поскольку внешний слой камней был менее твердым — три фута глубины, а выемки были и того меньше. Грегор направился к одной из таких выбоин, и Сребниц развернулся, чтобы последовать за ним.— Тебе не стоит здесь оставлять мешок и хлеб, — заметил Грегор.Сребниц бросился собирать свои вещи, а Грегор зашагал к спасительным камням. Сребниц присоединился к нему в тот момент, когда Грегор добрался до убежища.— Вот и он, — произнес Грегор, указав на точку в небе, и оба нырнули в пустую пещерку. Аэроплан прогремел по небу и унесся на север. Когда звук затих, Грегор собрался выползти наружу, но Грегор приказал ему выждать.— Если он обыскивает гору, то почти сразу же сделает круг.Но аэроплан не вернулся. Он направлялся куда-то еще.— Где же армия? — спросил Сребниц, удивляясь, что с самолета ничего не увидели.— Кое-кто там, наверху, среди скал, — пояснил Грегор.Отвечая, он слегка заколебался, и это пробудило у Сребница некое подозрение.— А где же основные силы? — Для наших целей людей вполне достаточно, — ответил Грегор, — и с каждым днем нас все больше.— Мы, что, и есть основные силы? Грегор улыбнулся, но ничего не ответил; позже в этот день Сребниц узнал, что все силы, собравшиеся в горах, состояли из пятнадцати человек. Его надежда присоединиться к отряду теперь многократно возросла. А Грегор заговорил снова:— Не думай, что нас слишком мало. У каждого из нас по двести патронов, и все мы пользуемся своими мозгами. Земля будет свободной, и это мы освободим ее.Теперь Хлака и все его люди, поскольку еще пятеро спустились с вершины горы, собрались посреди маленькой арены, где под слоем песчаной почвы скрывались угли.— Пасмурный день, — проговорил Грегор. — Мы получим горячий обед.Сребниц, который поначалу не заметил связи между этими фразами, сохранил молчание. Но когда загорелся огонь, он увидел то, чего не могло представить его воображение: окружающие склоны скрывали столб дыма, и легчайшие его облачка, возносящиеся над камнями, были видны только на фоне чистого неба.Несколько сухих веток были зажжены, и один из мужчин следил за костром, держа в руках немного сухой травы; он подкладывал траву под те ветки, которые начинали дымить слишком сильно, чтобы дым сменялся пламенем. Из пещеры вынесли котел и треножник, и повар занялся приготовлением баранины. На земле у огня лежала какая-то тряпка; Грегор объяснил Сребницу, что это мокрая простыня, которой можно прикрыть огонь, если появится аэроплан. Казалось, в горах юноше предстояло узнать столь же много, как в те дни, когда он впервые познакомился с алгеброй или даже с эвклидовой геометрией. Грегор рассказал, что края простыни были изорваны и изрезаны, поскольку в природе не может быть ровных линий и прямых углов, и все, что не соответствует этому правилу, привлекает внимание. Он объяснил, что когда простыню используют, несколько мужчины прижимают ее книзу и разбрасывают пригоршни земли, чтобы изменить цвет ткани. Повар еще несколько дней назад был шефом в одном из лучших отелей города. Он ушел оттуда до прихода немцев; а когда он узнал, что директор отеля собирается принять немецких офицеров, то забрал с собой все горшки, сковороды и ножи, нужные на кухне, чтобы найти им лучшее применение. Это был крупный мужчина, с полным красным лицом, на котором радостное выражение в одно мгновение сменялось мрачным, как свет сменяется тенью на поверхности салы, когда над ней проносится раскинувший крылья орел. Повар, как и все остальные, щеголял небритым подбородком, на котором пробивалась борода. Только седовласый Хлака, который, судя по всему, гордился своими черными усами и не позволял пробиваться белым волоскам в бороде, потому и брился. А может быть, он понимал, что его лицо так хорошо известно всей Земле и менять внешний облик — все равно что подделывать монету.Все мужчины резали свое мясо такими же острыми ножами, как и тот, которым воспользовался Сребниц, чтобы добыть винтовку, теперь им утраченную. Они уселись в круг у огня, Хлака восседал во главе отряда; он сидел лицом к городу. Какой-то отблеск гениальности озарил сейчас этого мрачного человека, сидевшего среди своих людей. И хотя всех их можно было принять за бандитов по внешнему виду и вооружению и за преступников — по ситуации, в которой они оказались, тем не менее на их лицах было выражение, которое с этим никак не вязалось. Ничто в их облике не напоминало о жителях разгромленной страны; куда больше они походили на людей, сбежавших из тюрьмы, но не на преступников. И еще они походили на счастливых воробьев, вырвавшихся из какого-то ужасного места и усевшихся на подоконнике. Никогда в этой стране свобода не казалась такой восхитительной, как сейчас, когда она стала столь редкой; и не было среди них никого, кто не чувствовал бы этого чрезмерного счастья — быть свободным. У их ног простирался завоеванный город, скрытый тенью Гитлера, но это не мешало людям шутить, когда по рукам пошло сладкое, вязкое вино в бутылках со старыми печатями. Каково бы ни было прошлое, настоящее казалось счастливым, а будущее — для них — манящим.Сребниц, хотя ему и не доверили еще винтовку, уже удостоился дружбы этих людей; вскоре они услышали его рассказ о том, как погибли его родители. Хлака посмотрел вверх и тотчас спросил, как звали прусского майора, о котором рассказывал Сребниц, человека, который счел неправильным поведение его матери. Сребниц выяснил имя майора прежде, чем покинул дом, когда пруссак дремал в кресле: это был майор фон Вальд, и юноша назвал его имя. И тогда Хлака сказал мужчине, сидевшему рядом с ним: «Принеси мне книгу».Этот человек направился к одной из множества расщелин среди окружающих камней и принес книгу в обложке из грубой кожи, а другой мужчина принес ручку и чернила. И Хлака взял ручку, сделанную из орлиного пера, погрузил ее в чернильницу и сказал Сребницу: — Если имя человека заносится в эту книгу, его смерть неизбежна. Потом он присыпал песком имя, которое вписал в книгу, и отдал книгу одному из мужчин, который вернул ее в то же безопасное место.Облака, которые появились утром, становились все темнее, пока они ели, и прежде чем обед подошел к концу, начался один из тех дождей, которые за несколько часов наполняют водные стоки гор, остающиеся сухими многие недели, за исключением нескольких озер в глубоких долинах, дождей, которые поддерживают жизни бабочек и странствующих людей, и диких овец, и многих иных созданий, о которых не ведают люди. Дождь начался внезапно из северных туч, он помог маленькой группе свободных людей потушить костер и омыл дочиста правую руку Сребница. Два человека убрали котел и треножник, повар удалился со своими горшками и сковородками, пока остальные забрасывали кострище мокрым песком. Потом все нашли укрытие в пещерках среди камней. И скоро не было ни единого признака людей горы, не было ни единого указания, что в стране еще остались свободные люди.

VII
В маленькой пещере, укрывающей от дождя, обучение Сребница продолжалось. Грегор объяснил ему, что в городе сейчас находятся пять тысяч немцев, и их следует убивать одного за другим. Самое главное, сказал он, не показываться, и он показал Сребницу, как скрываться за предметами и на фоне предметов, научил его, как рассчитывать линию горизонта для любого возможного наблюдателя, чтобы он никогда не попадался немцам на глаза, различимый на фоне неба. Он рассказал ему о мирте, вереске и других видах растительного покрова. Рассказал и о том, что никогда не следует открывать огонь с расстояния в сто ярдов. Он сказал, что Хлака иногда может выстрелить с двухсот ярдов, но никому другому не разрешается стрелять со ста. Пехота иногда стреляет и с тысячи ярдов, заметил Грегор, но это на войне; а на войне уходит множество железа, чтобы убить человека. А здесь партизанская война; и у них нет столько железа. Если они не будут обнаруживать себя и не будут растрачивать патроны впустую, то со временем перебьют всех немцев. — А разве немцы не сумеют сделать то же самое? — спросил Сребниц. — Ведь их в двести или в триста раз больше, чем нас.— Нет, — ответил Грегор. — У них на это не хватит мозгов. Для них разрабатываются замечательные планы — теми людьми, которые способны к выработке планов. Лучших планов на свете нет. И они работают над планами многие годы. Они работали даже тогда, когда мы спали. И нет более подходящих людей, чем немцы, чтобы исполнять эти планы.— Так почему же они не сработают? — удивился Сребниц.— Они работают. Они же прорвали линию Мажино, завоевали Европу, захватили всю Землю, кроме этой  горы. Это восхитительные планы, очень тщательно проработанные. Но они не создали плана для боев в горах, среди этих зарослей. А теперь уже слишком поздно.— И почему же слишком поздно?— Я точно не знаю, — ответил Грегор. — Но все планы были созданы много лет назад, когда Гитлер говорил о мире, и они теперь должны следовать этим планам. Они предвидели все, что нужно сделать. А мы, которые ничего не предвидели, проиграли там, где они выиграли. Но там, где нет предвидения, нет и планов; а без планов немцы ничего делать не могут. Они предвидели все на два года вперед, но два года подходят к концу, а с ними кончаются и планы. Скоро они будут как дети, блуждающие в потемках. Хлака создает свои планы час за часом; а они будут запрашивать планы у своих великих генералов, генералы будут рыться в бумагах и ничего не найдут.—  И мы сможем сражаться с пятью тысячами? «— Почему бы и нет? Пять тысяч человек не смогут пристрелить кролика. Некоторые люди — прирожденные охотники; немцы — прирожденные планировщики. Они хорошие планировщики. Но охотники — это мы.— Ну, тогда мы должны победить, — сказал Сребниц с легким сомнением в голосе.— Разумеется, мы победим, — ответил Грегор. — Но ты должен повиноваться Хлаке.С этими словами Грегор взял духовое ружье, лежавшее в пещере, дал Сребницу маленькую лопату и предложил ему попрактиковаться в стрельбе.— Но я могу стрелять отсюда, — заявил Сребниц.— Нет. Мы никогда не стреляем, пока не укроемся.— Но я здесь укрылся, — ответил Сребниц.— Нет. Это слишком просто. Ты не можешь всегда прятаться в пещере, когда хочешь стрелять. Ты должен научиться укрываться в горах, где бы ты ни оказался.— А для чего эта лопатка? — спросил Сребниц, когда они вышли из пещеры.— Мы все носим лопаты или совки. Они часто необходимы, чтобы спрятаться. И нам нельзя стрелять, пока мы этого не сделали.Грегор избрал путь через дальнюю часть площадки через скалы на север; они пригибались и ползли, когда достигали верхней части сколы. Потом они повернули налево и спустились по голому склону с южной стороны, лицом к городу.— Они не могут нас здесь увидеть? — спросил Сребниц.— Хлака хочет, чтобы нас сегодня увидели на горе, — ответил Грегор. И они продолжали спускаться, пока не достигли зарослей вереска. Здесь он велел Сребницу укрыться.— Где? — спросил Сребниц.— Где угодно, — ответил Грегор.И Сребниц спрятался за вересковой порослью и взял у Грегора духовое ружье. Грегор отошел с коробком спичек и поставил мишень на камне в семидесяти шагах ниже по склону. Потом он зашагал обратно к Сребницу.— Я тебя ясно вижу оттуда, — заметил он. – В укрытии только твоя голова и плечи.И он приказал Сребницу окопаться так, чтобы улечься несколько глубже, и заставил его вырвать еще вереска и прикрыть пустоту, образовавшуюся на месте выдернутых стеблей; потом Грегор показал, как нужно уложить эти растения. Затем он вернулся к тому месту, где лежал спичечный коробок, посмотрел в сторону Сребница, и когда он был удовлетворен увиденным и решил, что с этой точки стоящий человек Сребница не увидит, то подал юноше сигнал.И Сребниц начал стрелять. Грегор поправлял его прицел после каждого выстрела. Сребниц потратил около сорока пуль, и тогда Грегор был удовлетворен его успехами.— Все, что тебе нужно теперь сделать, — это научиться прятаться.— Боюсь, что так хорошо у меня получается только с духовым ружьем, — сказал Сребниц, чуствуя, что немного самоуничижения после похвалы Грегора не помешает.— Духовое ружье — самое лучшее после солдатской винтовки, — сказал Грегор, — потому что прицел у него темный. Спортивные ружья здесь бесполезнны, потому что у них прицелы блестят. Оружейники этого добиваются, приделывая тонкие серебряные полосы. Никто не может взять на мушку неприятеля с таким сверкающим прицелом. Но наши винтовки — настоящие военные ружья, и с ними все в порядке.После этого они вернулись на маленькую площадку, которая вместе с пещерами вокруг нее, стала их домом в большей степени, чем любая другая часть Горы.Когда они забрались в свою пещеру, все еще шел дождь; но Грегор объяснил Сребницу, что они не обращают внимания на дождь, потому что пастухи говорят, а люди Хлаки соглашаются, что болезни в горах невозможны. Но несмотря на это, заметил Грегор, они всегда спять в сухой одежде, и они высушат свои одеяния у хорошего костра этой ночью.Хлака бродил неподалеку, наблюдая за облаками, и ближе к вечеру они оступили от солнца, откатываясь на юг в золотых закатных лучах, и Хлака начал посылать солнечными бликами сообщение вниз, в город.— Что он сигналит? — спросил Сребниц.— Он сигналит имена немецких офицеров, которые записаны в той книге. Сейчас он посылает имя майора фон Вальда.Хлака посылал сигналы три раза в разные части города.— Он что, сигналит его адрес? — спросил Сребниц, поскольку вспышек, казалось, было слишком много.— Нет, сказал Грегор. — Он не посылает адресов. Там, внизу, они знают, где его найти.— Какой шифр он использует? — спросил Сребниц.— Никакого шифра. Просто имя обычной морзянкой.— Они не принимают мер предосторожности?— Принимают. Мер предосторожности множество. Но против нас они бесполезны.И с этого мгновения Сребниц ощутил присутствие странной силы в Хлаке и его маленьком горном отряде, силы, которая не измерялась такими цифрами, как пятнадцать и пять тысяч; силы, которая дерзнула в своей наивности бросить вызов могуществу Германии, возрастающей силы, которая несла надежду и которая однажды принесет Земле свободу.И сила эта исходила не от пещер, она росла от гребня горы и простиралась куда-то на запад.Когда он вернулся в свою пещеру, один из мужчин принес послание Грегору, а Грегор сказал Сребницу, что они до наступления темноты должны перебраться в другую часть горы. Он объяснил, что другие армии строятся перед тем, как выйти в поход, и устраивают долгие смотры; люди Хлаки поступают наоборот — они исчезают и встречаются с Хлакой, когда стемнеет, в том месте, которое он называет. Темные облака закат окрасил золотом, и люди Хлаки увидели в них сияние пророческой славы. Немцы в городе видели тот же самый золотой закат; если бы нашлись у них авгуры, способные читать будущее, они бы скорее всего прочли угрозу в закате, который нес людях в горах одну только славу.
VIII
Птицы проносились над горой — в тиши, в сумерках. А люди Хлаки один за другим покидали свои пещеры, перемещались в западном направлении и исчезали. Где нахоодится место встречи, знали все, кроме Сребница, и поэтому с ним шел Грегор. Пока они шли, на небе появилась первая звезда, и очень скоро день скрылся за западной оконечностью горы. Они двигались сквозь заросли вереска к той черте, где растения сменялись голыми камнями горного склона. Они шагали по какому-то подобию тропы, едва различимому для Сребница, который различал только темные цветы вереска. Он следовал за Грегором, пока его друг не стал только темным силуэтом в ночи; они достигли места встречи, и обнаружили там Хлаку, вокруг которого уже собралось несколько человек. Вскоре подошли и остальные; одна тень за другой внезапно возникала из тьмы. У всех в руках были дрова, и они складывали поленья перед Хлакой, подкладывали клочья соломы и зажигали огонь. Вскоре бесчисленные языки пламени сплетались в танце на склоне горы. Сребниц, не отрываясь, смотрел в сторону города, поскольку, хотя они и находились почти на вершине горного гребня, они стояли на южной стороне, и с улиц города открывался прекрасный вид на это место.— Почему он не зажег свой костер по другую сторону горы? — спросил Сребниц.— Это дело Хлаки, — сказал Грегор.И он обернулся к огню, где повар уже начал возиться со своей сковородой. Сребниц последовал за Грегором. Мужчины уселись, но не в круг у огня, а полукругом лицом к западу. Один из солдат остался стоять на страже. Повар жарил куски ветчины, они очень скоро были готовы; их быстро передавали по кругу на маленьких тарелках. Когда ломти ветчины были съедены, по кругу пошла бутылка вина. Потом мужчина по имени Искандер достал овальный инструмент со струнами, коснулся его смычком и собирался запеть. В этот момент часовой выкрикнул: «Вспышка!» Они тотчас же поднялись, двое мужчин помогли повару, и все вместе направились прочь от огня со всем своим имуществом, вновь двигаясь в том направлении, откуда пришли.Потом они услышали грохот выстрела и его эхо, сотрясающее маленькие долины, затаенные на склонах горы, и возносящееся наконец к вершинам, а потом несущееся по ним от камня к камню и падающее вниз, в тишину. Потом они услышали звук снаряда, несущегося из города вверх, в ночное небо, потом снижающегося, жужжа на лету. Снаряд упал почти в двухстах ярдах от костра и взорвался, его осколки разлетелись по горе, издавая тот дикий крик, который человек испускает, выступая против другого человека, крик, совсем не похожий на тот, с которым дикие звери терзают своих врагов. И когда последнее эхо артиллерийского выстрела растворилось среди утесов и вершин, как мертвые горцы во тьме и молчании, Сребниц увидел в городе вспышку другого выстрела.Мужчины, которые залегли, услышав первый выстрел, поднялись и двинулись еще дальше от огня, и залегли вновь, услышав рык второго снаряда, который разорвался гораздо выше костра, на самой вершине горного хребта. Они вновь продолжили путь, и Сребниц увидел третью вспышку, и снова услышал, как гул снаряда разнесся эхом по всей горе; третий снаряд упал в самую середину костра, рассыпавшись в восхитительном вихре фонтаном красного и золотого; и все люди Хлаки улыбнулись, потому что они ценили хорошую стрельбу. Затем все они возвратились в пещеры, в которых уже привыкли спать.— Хлака хочет, чтобы они увидели кое-кого из нас наверху, — объяснил Грегор, — потому что ему нужны еще винтовки.Сребниц, который учился горным повадкам, начал понемногу понимать.— Они придут, чтобы отыскать нас? — сказал он.— Да, — ответил Грегор. — Они придут.— Хлака позволит мне взять мою винтовку? — спросил Сребниц.— Все винтовки на этой горе — его винтовки. Но я передам ему, что ты бьешь без промаха с семидесяти ярдов, и он, может быть, даст тебе винтовку завтра.— А они придут завтра? — задал вопрос Сребниц.— Да. Они определенно придут завтра. И мы раздобудем побольше винтовок.Внизу, на равнинах, было так же тепло, как у нас летом, но весна поднималась на склоны горы медленно и почти замирала на ночь; так что в маленьких пещерах, известных диким овцам, в апреле было немногим теплее, чем в Англии ветреным и туманным апрельским утром.Сребниц узнал, что ночной холод приходит не только сверху, но и снизу, а также справа и слева; Грегор посоветовал ему не укрываться всеми покрывалами, а заворачиваться в них. Грегор объяснил ему все – как в другом месте и в другое время объясняли, сколько будет а + b, помноженное на b, и Сребниц учился, как мальчики учились таким элементарным вещам, чтобы никогда больше не забывать их; но никакие поправки ему были не нужны, потому что его учили сами вещи; как будто а + b отрывались от бумаги и указывали путь, в то время как множитель b стоял поблизости, подтверждая полученные сведения. Но, помимоодеял, у Сребница был матрац толщиной около фута, сделанный из вереска и грубой травы, из которой делали себе постели все мужчины и которая служила защитой не только от твердых камней горы, но и от холода.Ветры, которые блуждают в ночи и шепчутся с травами, собаки, лающие вдали, крики ночных птиц и все прочие звуки, которые заставляют обитателей домов бодроствовать в первую ночь под звездами – они не могли надолго удержать Сребница по эту сторону границы страны снов. Некоторое время он чувствовал неудобство от того, что лежит не в постели, не в тепле и без всякого укрытия, он чувствовал нечто новое и радовался этому; потом ощущение свободы от правил и путей человека, которые даровали ему ветер и гора, превратилось во что-то более великое, и он подумал о свободе людей Земли, ради которых он взошел на Гору, и эта мысль воссияла во всем своем блеске, пока не затмила прочие грезы на границе сказочной страны.

IX
Грегор и Сребниц провели ночь в одной пещере, и довольно скоро к ним присоединился мужчина, который нес вахту; но ничто не беспокоило Сребница, пока лучи дневного света не проникли внутрь и пока птичья песня не разбудила его. Или так показалось юноше; но прозвучал и сигнал подъема в маленьком лагере, и какое-то возбуждение уже пронизывало воздух и каким-то образом призывало Сребница из мира снов. Грегор, который уже встал и вышел наружу, нагнулся и позвал Сребница из пещеры, сообщив, что завтрак готов. И Сребниц выбрался наружу и направился с Грегором к маленькой площадке, где горел огонь и повар уже жарил остатки бекона, а Хлака и большинство его людей уже расселись возле огня. Сребниц, полный интереса к новой жизни, которую он теперь вел, и желающий узнать о ней как можно больше, спросил по дороге Грегора, что они будут делать этим утром. — Сначала мы позавтракаем, — сказал Грегор.Но оба они уже слышали звук шипящего на сковородке бекона, и Сребницу хотелось узнать больше.— А после этого? — спросил он.— После этого, — сказал Грегор, — мы спустимся в заросли мирта и вереска. Немцы идут.— Немцы! — повторил Сребниц.Хлака, сидевший поближе к огню, обернувшись лицом к городу, услышал эти слова и крикнул Сребницу: — Они увидели наш костер прошлой ночью. Они очень наблюдательны. Они не могут разглядеть огни в сердцах свободных людей. Но они увидели наш огонь на склоне горы. Они поразили его своим оружием, так что они не совсем слепые. Но теперь они подойдут поближе, чтобы взглянуть.И тогда Сребниц выпалил, ни о чем не задумываясь, то, что давно тяготило его: — Могу я взять свою винтовку?— Твою винтовку? — переспросил Хлака задумчиво. Выдержав паузу, он произнес: — Да. Если ты сможешь забрать ее у меня, когда я усну.— Я никогда не застану вас спящим, — сказал Сребниц, вздохнув.И этот ответ понравился Хлаке.— Нет, — сказал он мрачно и добавил: — Возьми свою винтовку, — и протянул ее Сребницу, потому что он держал оружие как раз со стороны юноши. Хлака продолжил: — У тебя должны быть патроны в патронташе. Но если ты потратишь больше пяти, больше никогда уже не получишь. — И Хлака вернулся к прерванному завтраку.Из разговоров мужчин у костра Сребниц выяснил, что чуть раньше, не потревожив его, вверху пронесся аэроплан и тщательно обследовал гору; после этого на дороге появились около пятидесяти мужчин, вышедших из города. Сейчас они исчезли из виду. Иногда он прислушивался к разговорам у костра о том, что должно произойти. Иногда он обращал восхищенный взгляд к своему ружью.Бекон был съеден, и по кругу пустили кофе, кофе с песчаным осадком в дюйм или два глубиной на дне маленьких чашек, кофе лучше любого другого напитка, который Сребниц пробовал до сих пор; и пока люди пили, Хлака объяснял им, что теперь нужно делать: немцы, сказал он, пойдут по единственной дороге, с разведчиками впереди; если разведчики пойдут и с флангов, через валежник, заросли вереска и мирта, тогда движение всего отряда будет таким медленным, что справиться с ними окажется совсем легко. Но немцы могут и обойтись без этого, тогда все они пойдут по дороге; там, где вплотную к дороге возвышается утес, их будет ждать Искандер. Он заляжет в семидесяти ярдах от дороги среди зарослей и уберет столько солдат, сколько сможет. Если они попытаются атаковать его в лоб, поднимаясь по скале, он будет отступать перед ними от одних зарослей к другим и подстрелит по дороге еще нескольких; если же они проявят больше здравого смысла и попытаются обойти его слева или справа, то им придется повстречаться с другим человеком из отряда, также находящимся в укрытии; а когда они решат подобраться к этому человеку, то столкнутся еще с одним. Таким образом будут расположены семеро бойцов, а Хлака останется с остальными у обочины дороги, гораздо ниже по склону, поджидая тех, кто уцелеет из немецкого отряда. Потом его взгляд коснулся Сребница: — Ты можешь пойти с Искандером. Если покажешься — ты мне не подходишь, и немцы могут тебя забирать.Потом они выступили в поход. Точнее, они двинулись в разные стороны от костра, и все люди скоро скрылись из вида, неразличимые для любого наблюдателя, который мог бы следить за горой. Когда люди Хлаки оставили свой костер и свой завтрак, немцы как раз выходили из хвойного леса, через который пришел Сребниц.  Искандер и все остальные продвигались по гребню с северной стороны горы, перемещаясяь к западу до тех пор, пока они не достигли маленьких долин или расщелин, по которым можно было незаметно спуститься вниз с той стороны, где находились немцы. Когда они с Искандером пересекли гребень, Сребниц потерял из виду всех остальных членов отряда. Они достигли места, где тек маленький ручей, освеженный недавним дождем, и где росли деревья высотой в два или три человеческих роста — выше по склону горы таких деревьев не было. Искандер принес свой струнный инструмент, не доверив его пещерам у костра. Там немцы могли найти его и разбить, потому что костер оставили зажженным, чтобы привлечь немцев в верхнюю часть склона и чтобы люди Хлаки могли оказаться у них в тылу. Искандер играл на своем инструменте, когда они шли через лес и тихо напевал древние песни Страны. Когда они вышли из леса в заросли мирта и вереска, то увидели внизу длинную ленту дороги. «Вот и они», — сказал Искандер. И они увидели марширующих немцев; перед отрядом по дороге шагали три разведчика.  Сребниц выхватил ружье, сжал его в руках и шевельнул пальцем в направлении курка. Искандер прервал его игру.— Если Хлака увидит, чем ты занимаешься, он наверняка выпорет тебя, — сказал он.Сребниц поспешно убрал палец с курка.— Никто и никогда так не делает — только для того, чтобы по-настоящему выстрелить или для того, чтобы сфотографироваться. Фотографов сегодня здесь нет, а немцы еще в двух милях. Так что не занимайся глупостями.Слова Искандера задели Сребница, еще глубже его поразила собственная глупость, но он все время учился. Ружье Искандера все еще висело у него на плече, а музыкант наигрывал те мелодии, которые  давними летними вечерами разносились над всей Землей. Теперь он больше не пел. Они спускались по камням, пока не приблизились к дороге, которая проходила в нескольких шагах от возвышенности. Теперь им нужно было только пригнуться, чтобы укрыться от наблюдателей с дороги за пригорком. Здесь они остановились; Искандер прежде всего приказал Сребницу спрятаться за кучкой вереска; Сребниц исполнил приказ, воспользовавшись всеми знаниями, полученными от Грегора днем раньше. Искандер прополз вниз, осмотрел его укрытие и остался доволен, а потом нашел место для себя в нескольких ярдах в стороне, взял в руки винтовку и залег. Они не могли видеть дорогу прямо внизу, поскольку холм здесь ярдов на тридцать изгибался, зато чуть правее от этой точки открывался прекрасный вид на пятьдесят-шестьдесят ярдов дороги, пока изгиб холма вновь не скрывал ее. Слева дороги не было видно, потому что на пути наверх она уклонялась в левую сторону, за склон холма. Искандер все еще щипал пальцами струны, протянутые на его инструменте; Сребниц подумал, что он пытается создать боевую ауру, но зазвучала всего лишь простенькая песня, пришедшая на память Искандеру из древней истории свободных людей. Он теперь не пел, а если и пел, то его песня не была слышна Сребницу, лежавшему всего в нескольких ярдах.— Кто будет стрелять первым? — понизив голос, спросил Сребниц.— Тот, кто первым увидит в прицеле немца, — ответил Искандер. — Но сначала пусть пройдут разведчики.После этого они уже не говорили. Иногда Искандер привставал и смотрел поверх зарослей вереска, а потом вновь ложился. После того, как он повторил свой маневр в пятый раз, он подал знак Сребницу и улегся неподвижно. Сребниц, не отрываясь, смотрел на дорогу — туда, где она скрывалась за поворотом в сотне ярдов от их укрытия. Потом он услышал, как грохочут солдатские сапоги, и очень скоро после этого в поле зрения появились два человека. Сребниц не шевелился, солдаты шли всперед. Когда они скрылись внизу, из-за поворота показался еще один человек, а когда он исчез вслед за первыми двумя, стук сапог сделался громче.И тогда показалась вся немецкая колонна, марширующая среди деревьев. Первые солдаты были всего лишь в сотне ярдов, и Сребниц вновь собирался нажать на курок, но вспомнил предостережение Искандера. Тогда он твердо навел прицел винтовки на немцев и убедился наверняка, что он не промахнется, потому что все немцы шли очень тесно, но тотчас вспомнил и приказ не стрелять больше чем с семидесяти ярдов, подумал, что его будут судить за то, что он собирается сделать, и не дерзнул ослушаться. Солдаты маршировали, а он наблюдал за ними, пока они не оказались от него на расстоянии около семидесяти ярдов; тогда, полностью уверенный в себе, он выстрелил, и выстрелил снова так быстро, как только мог. Он не слышал выстрелов Искандера, поскольку они выстрелили в одно мгновение. Немцы тотчас же покинули дорогу и укрылись в вереске ниже ее, Искандер выстрелил во второй раз, когда они прятались; три человека остались лежать на дороге. Скрывшись среди мирта, который мог частично их заслонить, несколько немцев попытались вернуться назад, и Искандер пристрелил одного из них. Другие немцы шли в первоначальном направлении, держась близко к дороге и прячась в валежнике и вересковых зарослях; еще несколько человек остались ниже Искандера и Сребница и начали стрелять туда, где, по их представлениям, скрывались нападавшие. Но эти солдаты не попадали в поле зрения, и потому стрелять в них было невозможно.Теперь Искандер прополз вперед, пробираясь сквозь вереск, как змея; вскоре он выстрелил еще раз, и после этого возвратился назад к Сребницу. Сребниц впервые слышал резкий свист пуль, рассекавших воздух; но они были совершенно безвредны, потому что он, как и Искандер, находился за пределами досягаемости людей, стрелявших в них снизу. Искандер объяснил, что солдаты обходят их по обеим сторонам возвышенности и что им обоим, поскольку немцы внизу больше не видны, нужно подниматься вверх по склону холма.— Ты достал его? — спросил Сребниц.Искандер кивнул и повел Сребница, указывая путь, по склону, оставаясь невидимым для немцев. Потом, услышав выстрел кого-то из людей, оказавшихся теперь справа от них, а за ним еще два, Искандер свернул в этом направлении, и Сребниц последовал за ним; оба надежно укрывались в густых зарослях мирта. Но они в этом направлении не ушли далеко — началась стрельба из пулемета, а может, сразу из двух; стреляли со склона ниже них, откуда немцы атаковали центр маленькой линии людей Хлаки, и в этом центре раньше находились Сребниц и Искандер, но теперь там остались только мирт и вереск. Так что Искандер повел Сребница налево, пока они не достигли той точки на сконе, которая располагалась прямиком над местом, откуда они делали первые выстрелы. Искандер приказал Сребницу укрыться здесь. — Они пойдут прямо по склону, — сказал он, — как только закончат со своими пулеметами. Такова их манера.Затем он укрылся сам, повернувшись к нижней части всхолмья. Теперь были явственно слышны два пулемета, и пули рикошетили у них над головами, и иногда целые сонмы пуль вспарывали воздух, никуда не попадая. Затем раздалось три или четыре выстрела с того места, которое было етперь по левую руку от них, донесся и звук выстрела справа, потом еще и еще. В миниатюре поток немцев  был рассечен надвое, а выстрелы слева и справа указывали на присутствие людей Хлаки, которые не тратили патронов. Непрерывный огонь пулеметов стих, и тишина была нарушена лишь двумя выстрелами слева и еще двумя справа. Вскоре над вереском приподнялась чья-то голова, а затем на склоне выстроились в линию десять солдат.— Жди, — сказал Искандер. И Сребниц ждал, пока не уверился, что немцы подошли ближе, чем на семьдесят ярдов. Потом он выстрелил одному из них в грудь, быстро выстрелил в другого и промахнулся в то время, как Искандер подстрелил одного.— Не трать патроны, — прошептал Искандер.Сребниц вспомнил, что он уже потратил один внизу, у дороги, и предостережение Искандера остудило его пыл. Немцы все еще не видели их, и сделанные выстрелы не выдавали их положения, поскольку с такого близкого расстояния были слышны не выстрелы, а только звук пули, попадающей в цель. Немцы продолжали медленно подниматься по каменистому склону, и Сребниц пристрелил одного, а Искандер еще одного. Теперь прямо перед ними больше не оставалось солдат, а шесть уцелевших с левого края немецкой линии продвигались по склону ползком. Один подобрался достаточно близко, чтобы разглядеть партизан, потому что он прошел через миртовые заросли, за которыми залег Искандер. Но Искандер подстрелил его, и остальные прошли дальше. Скоро они исчезли из поля зрения Искандера и Сребница, залегших среди вереска, и Сребниц приподнял голову над цветущими ветвями, но Искандер знаком приказал ему вновь залечь и подполз к юноше.— Они поднимутся по склону выше наших и будут их оттуда расстреливать, — сказал он. Пригнувшись, он повел Сребница по вереску, пока они не оказались точно за спинами пяти солдат, которые все поднимались в гору.Здесь они снова укрылись, и Искандер начал напевать старую боевую песню своего края. На сей раз он пел громко, аккомпанируя пению звуками своего странного инструмента. Пять человек остановились, обернулись и прислушались. Искандер перестал петь, и солдаты пошли вниз по склону. Но звуки выстрелов все еще доносились слева и справа. Штыки на немецких винтовках были примкнуты, солдаты спускались вниз быстрее, чем поднимались вверх по взгорью, и Сребниц уже задумался, смогут ли они остановить немцев вовремя. Едва он успел об этом поразмыслить, Искандер подстрелил одного, который рухнул замертво, а винтовка его ударилась о камни, а незастегнутая каска покатилась вниз по склону холма. Сребниц пристрелил другого; и в этот момент немцы увидели их, и все трое бросились на них, буквально скатываясь по камням. Но двое солдат оказались в узком проходе между камнем и сломанным деревом, на одно мгновение они сблизились так, что представляли единую цель, и Сребниц успел вовремя выстрелить, не боясь промаха; один из них упал. И теперь остались штыки против ружей, двое мужчин против двоих.Немцы не останавливались, чтобы выстрелить, поскольку в то время, пока они прицеливались бы и нажимали на спусковые крючки, они оказались бы неподвижными мишенями на долгий срок; так что они мчались вниз и оказались всего в нескольких ярдах, и Искандер и Сребниц оба выстрелили, пока немцы не могли достать их штыками. Теперь они вдвоем подстрелили пятнадцать человек. Если трое слева от них и трое справа справились с делом так же хорошо, на горе осталось немного немцев.Искандер и Сребниц пошли в том направлении, которое можно было бы назвать правым флангом, если строй из восьми человек считать достаточно большим, чтобы иметь фланги. Но теперь стрельба стихла, и немцы спустились по склону, за линию огня тех людей, которым было запрещено стрелять с растояния более чем в сотню ярдов.Искандер бросился вниз по склону, позвав за собой Сребница. Они бежали к тому месту, откуда стреляли в первый раз, потому что там, на дороге, лежали три винтовки, и Искандер неожиданно испугался, что отступающие немцы, которые поднимались вверх, в горы, могут поднять это бесценное сокровище. Но эти немцы рассыпались по всему протяжению дороги в подлеске, сохраняя достаточно большую дистанцию, чтобы избежать еще больших потерь. Скоро уцелевшие немцы вновь появились на дороге, и не было никакого способа перехватить их, разве что преследовать их в нижней части горы — там, где людей Хлаки могли заметить, а именно это Хлака и запретил. Спуск туда через камни и заросли вереска был слишком опасен для людей, стремившихся сохранить дистанцию от солдат на дороге. Но восемь людей Хлаки, в том числе и он сам, залегли рядом далеко внизу, укрывшись по обе стороны дороги и ожидая. Как только немцы скрылись из вида, Сребниц поднялся чуть выше, чтобы понадежнее спрятать драгоценные десять винтовок и всю прочую амуницию, в то время как Искандер вышел на дорогу, чтобы подобрать три винтовки там и еще две у обочины. Стреляли с такого близкого расстояния, сто все немцы, которых видел Сребниц, были либо мертвы, либо умирали, за исключением одного из тех двоих, которые стояли так близко и представляли такую легкую цель, что Сребниц едва не промахнулся, хотя чувствовал в себе абсолютную уверенность. Этому солдату пуля попала куда-то под ребра, но рана не была смертельной, и он лежал среди вереска, а винтовка валялась рядом. Когда Сребниц подошел поближе, солдат протянул руку к оружию, но не смог до него дотянуться. Сребниц отодвинул винтовку подальше, потом смял свой носовой платок и провел им по одной из ран, чтобы проверить кровотечение. Он сделал это одной рукой, потому что не мог достаточно доверять немцу, чтобы положить свою винтовку. Его первая помощь была по этой причине весьма медленной, и он не закончил, когда подошел Искандер, который посмотрел на происходящее с некоторым сочувствием, но помогать не стал. Когда появился Искандер, Сребниц положил винтовку вне досягаемости немца, и занялся медицинской помощью более успешно.— Хлака не берет пленных, сам знаешь, — сказал Искандер. — Как и они. Но Сребниц продолжал заниматься своим делом; он приложил свой платок к ране немца и привязал его платком, извлеченным из кармана солдата.— Можешь идти? — спросил Сребниц.Немец кивнул.— Тогда давай, — сказал юноша.Немец медленно зашагал прочь. Искандер следил за ним молча, пока он не достиг дороги и не повернул направо, намереваясь вернуться тем же путем, которым явился.— Скажи ему, — заметил Искандер Сребницу, — что это не имеет значения, но если он туда пойдет, то его пристрелят.Тогда Сребниц погнался за немцем и объяснил ему как мог, больше с помощью знаков, что ему лучше пробираться по зарослям вереска. Очень скоро после этого, как бы в дополнение к сообщению Сребница, раздался звук стрельбы оттуда, где были Хлака и его люди; сначала прозвучал залп, потом восемь отдельных выстрелов, потом еще несколько, а потом тишина. Немец медленно пошел прочь по заросшему травой склону. Он ничего не говорил. Когда он отошел ярдов на двадцать, его, казалось, осенила какая-то мысль, и он остановился на мгновение, чтобы подумать. Потом он оглянулся через плечо на Сребница и сказал по-немецки одно слово — «Спасибо», и после этого скрылся. Сребниц вернулся к Искандеру, который улыбался так, будто наблюдал какую-то детскую шалость, нелепую, но простительную, и они начали собирать оставшиеся из их пятнадцати новых винтовок и найденные боеприпасы, чтобы отнести всю свою добычу в пещеры.Трое мужчин, которые находились слева от них, пришли туда раньше, одним из них был повар, поэтому уже горел костер и готовился обед. Искандер и те трое обменялись вопросами, сколько винтовок они добыли, и трое мужчин приветствовали Сребница, но говорили совсем не много и особой радости не выказывали.Мужчины были задумчивы, как будто величие исполняемой задачи впервые стало им понятно. Пятнадцать человек, избежавших катастрофы, которая подавила всех их соотечественников, обратила сотни из тысяч в рабство и вынудила пять или шесть слабейших на предательство. Пятнадцать человек не только избежали катастрофы, но и освободились от всех законов и правил, которые всегда существуют там, где есть мостовые и тротуары. Они оставили это бремя, чтобы вести жизнь, полную голода, холода и иных трудностей, которые неизбежно очаровывают всех людей, которые выбирают этот путь. Эти пятнадцать человек связали себя узами новой дружбы, куда более крепкими, чем то, что они знали раньше, их вел мужчина, перед которым они преклонялись, хотя он иногда наказывал их; эти люди поначалу были счастливы, открывая каждый день для себя что-то новое и наслаждаясь безграничной свободой. Но теперь, обретя новые силы и новое оружие, все они поняли, что свобода не были легкой и очаровательной вещицей, но это было что-то тяжелое, подобное колоссальной золотой статуе, которую должны были нести на своих плечах многие люди, готовые отдать все свои силы, чтобы установить статую в центре столицы. Они всегда мечтали о свободе, но не думали об ее практическом воплощении, пока у них было только пятнадцать винтовок; но теперь, поняв, что у них стало около шестидесяти, они представили, с какими ничтожными, ничего не значащими силами они надеялись освободить страну от армий вражеской империи.Еще трое мужчин появились у костра и после нескольких вопросов и сердечных приветствий они тоже погрузились в мрачную задумчивость.И тогда появился Хлака, но не все его люди были с ним: его правило, что ни один человек не должен показываться, было достаточно простым, и он утверждал его такой же суровой дисциплиной, которая в иных местах впустую тратится на то, чтобы обучать людей надраивать пуговицы до блеска; и гора была согласна с правилом Хлаки, но горы не так легко покорить, и правила не всегда работают. Потому двое людей Хлаки показали себя и получили пули в головы.Хлака молча подошел к огню, сохраняя неизменным то же выражение лица, с каким он спускался вниз с горы. Потом взгляд его упал на Сребница.— Сколько винтовок? — спросил он.— У нас пятнадцать на двоих, — сказал Сребниц, указывая на Искандера.— Сколько патронов вы потеряли? — спросил Хлака.— Два на двоих, — ответил Сребниц.Тогда выражение морщинистого лица изменилось, глаза пришли в движение; так весна преображает горы, когда северный ветер отступает поутру. И Хлака улыбнулся.
(с) Александр Сорочан, перевод, 2007-2009

Лорд Дансени. Тыква

Александр Сорочан - 11 декабря 2019 г
Одна из поздних пьес лорда Дансени была включена в сборник "Пьесы для сцены и эфира". В этом оригинальном сочинении классик фэнтези обратился к научной фантастике - и оригинально интерпретировал известную концепцию...


ТЫКВА
Действующие лицаЛарчетКиддлМиссис ЛарчетАлленMаджет
Лужайка в Кенте, у обочины дороги. С левой стороны (от зрителей) тянется ограда сада Ларчета.Ларчет стоит у калитки. Киддл, мелкий фермер, проходит по лужайке и несет в руках тыкву.Ларчет. Это изрядная тыква, Киддл.Киддл. Изрядная тыква, сэр? Наука и все такое… Я уверен, вы о них много знаете.Ларчет. Ну и…? А что, если и знаю, Киддл?Киддл. Ну, сэр, я всегда говорю, что человек может много знать о всяких науках, и все же, извините меня, он...Ларчет. О, говорите, что пожелаете. Смелее…Киддл. Хорошо. …ничего не знает о тыкве.Ларчет. Ничего, Киддл?

Киддл. Нет, если вы полагаете, будто это - изрядная тыква, сэр.Ларчет. Да, мне надо было сказать, что она очень большая.Киддл. Конечно, надо было, сэр.Ларчет. Она и впрямь очень большая.Киддл. Вы совершенно правы, сэр.Ларчет. Но я вам скажу о тыквах одну вещь, которой вы не знаете.Киддл. О тыквах… это просто невозможно, сэр.Ларчет. О нет, возможно.Киддл. О тыквах, сэр? Я посвятил им всю свою жизнь.Ларчет. Я могу вам сказать кое-что о той самой тыкве, которую вы сейчас держите в руках.Киддл. Об этой тыкве, сэр?Ларчет. Да, и вот что я могу сказать… Если ученый выпустит на волю некую силу, заключенную в этой тыкве, ту силу, которую мы называем «атом» - тогда мы получим достаточно энергии, чтобы осветить и согреть все эти здания, и отправить все поезда в Лондон, и обогреть всю долину. И энергии хватит на сто лет.Киддл. От этой тыквы, сэр?Ларчет. Да.Киддл. Ну-ну.Ларчет. Вот что ученый может вам сказать о тыкве.Киддл. Ну, я никогда об этом даже подумать не мог.Киддл уходит.Из калитки выходит миссис Ларчет.Ларчет. Я только что рассказывал Киддлу о тыкве.Миссис Ларчет. Не сомневаюсь. И я совершенно уверена, что ты даже не намекнул ему, что можешь ее купить. Я уверен, что ты не сказал Киддлу: у нас дома нет никаких овощей. И не сказал ты об этом по одной простой причине – тебе такая мысль даже не пришла в голову. А если бы такая идея у тебя и возникла, ты ни за что не подумал бы, что это важно.Ларчет. Почему же… Я и не задумывался…Миссис Ларчет. И сколько раз я тебе говорила, что у нас дома не осталось овощей?Ларчет. Ну, я как-то не думал об этом.Миссис Ларчет. Потому что ты не можешь думать ни о чем, что ближе планеты Нептун.Ларчет. Я вообще не думал о планете Нептун. Ты не понимаешь. Новую планету обнаружили уже за Нептуном. Это величайшее открытие, которое астрономы сделали за последние десятилетия. Об этом нельзя не думать.Миссис Ларчет. Выходит, это еще дальше.Ларчет. Да, я же говорил….Миссис Ларчет. И откуда мы возьмем овощи?Ларчет. Я что-нибудь куплю.Миссис Ларчет. Где? На новой планете?Ларчет. Нет, в… в каком-нибудь более подходящем месте.Миссис Ларчет. Но где?Ларчет. О, я не знаю. (Кричит). Киддл! Киддл!Слышен ответный возглас Киддла.Миссис Ларчет. Теперь ты понимаешь, зачем он тебе нужен?Ларчет. Да.Миссис Ларчет. Интересно…Миссис Ларчет уходит.Входит Киддл.Ларчет. О, Киддл.Киддл. Да, сэр.Ларчет. Нам нужны овощи.Киддл. Правда, сэр?Ларчет. Да. Э… сколько… сколько стоит эта тыква?Киддл. Я не могу продать ее, сэр. Она для праздника урожая.Ларчет. Но мне нужны овощи. Мне нужно что-то раздобыть. Может быть, фунта хватит?Киддл. Вряд ли, сэр, потому что тыква для праздника урожая.Ларчет. Ну а за 5 фунтов можно ее купить?Киддл. За пять фунтов?Ларчет. Да. Я вижу, что это большая тыква. Можно ее купить за пять фунтов? Понимаете, это все, что у меня есть.Киддл. Пять фунтов, сэр?Ларчет. Да.Киддл. Хорошо, пяти фунтов хватит.Ларчет. Ну что же, вот… (дает пять фунтов) И если вы полагаете, что этого достаточно… могу ли  я ее взять?Киддл выпускает тыкву из рук, складывает пятерку и прячет ее во внутренний карман и застегивает куртку. Ларчет поднимает тыкву.Ну, большое спасибо (Уходит в сторону дома.)Киддл, ничего не говоря, улыбается и подмигивает. И когда до него доходит, что за тыкву удалось получить пятерку, его улыбка становится еще шире.Появляется Аллен, который едет на велосипеде или слезает с велосипеда, пытаясь взобраться на вершину крутого холма. Киддл теперь искоса смотрит прямо ему в лицо.Киддл. Прошу прощения, сэр.Аллен замирает.Нет, я не рехнулся, сэр; но джентльмен только что дал мне пятерку за тыкву.Аллен. Пятерку? Недурная цена.Киддл. Он рехнулся, сэр. Вы знаете, зачем она ему нужна?Аллен. Зачем нужна тыква? Вы же едите их, верно?Киддл. А он - нет, сэр. Он хочет, чтобы она обогревала долину в течение ста лет и вела все наши поезда в Лондон.Аллен. Как?Киддл. Как? Он говорил что-то об атоме, сэр. Полагаю, начитался сказок, и они свели его с ума. И даже в сказках я никогда не читал, чтобы из тыквы получалось что-нибудь, кроме кареты.Аллен. Как его зовут?Киддл. Ларчет, сэр.Аллен. Вы не подумаете, что я тоже рехнулся, если я скажу вам кое-что?Киддл. Вы, сэр? Нет, никогда. Я всегда узнаю нормального молодого джентльмена, когда его увижу. Он даже с виду больной и старый. У вас на лице куда больше румянца, чем у него на теле.Аллен. Ну, тогда я вам скажу кое-что.Киддл. И что же, сэр?Аллен. Он может сделать это.Киддл. Он может сделать это? Вы из Лондона, сэр?Аллен. Да, я студент. Наука подступала к этому в течение многих лет, и мы могли отыскать это в любой момент. Я бы ничуть не удивился. Но если человек вроде Ларчета говорит, что может сотворить такое - значит, он может. Он не рехнулся.Киддл. Вы его знаете, сэр?Аллен. Нет. Но мне знакомо его имя. И если он сказал, что собирается сделать это - значит, он сделает. Это совсем не удивительно.Киддл. Ну-ну.Аллен. Он однажды читал нам лекцию.Киддл. И все из моей старой тыквы.Уходит, почесывая голову.Входит Маджет с велосипедом.Маджет. Поехали прокатиться?Аллен. Да, и добрался сюда.Маджет. Как и я. Тепло, не правда ли?Аллен. О, становится прохладнее. Я только что услышал очень интересную вещь.Маджет. И какую же?Аллен. Уже узнали, как выпустить на свободу атом.Маджет. Деревенская байка.Аллен. Нет. Это Ларчет.Маджет. Ларчет здесь?Аллен. Да, он живет где-то в Кенте.Маджет. Боже мой!Аллен. Это будет очень интересно. Мы слушали лекции об этом в течение многих лет. Теперь мы сами все увидим.Маджет. О, дурак, дурак!Аллен. Кто? Ларчет?Маджет. Да, проклятый дурак. Почему он не может оставить все как есть?Аллен. В этом же нет ничего плохого, не так ли?Маджет. Плохого? Послушайте. Садитесь. (Они садятся.) Вы можете поверить, что я кое-что понимаю в науке.Аллен. Вы учились на два года дольше меня. Но Ларчет учился еще тридцать лет.Маджет. Так вот, послушайте. Я изучал астрономию, в то время как вы ограничивались проблемами нашей старой Земли. Следовательно, вы никогда этого не видели.Аллен. Никогда не видел чего?Маджет. Никогда не видели последствий дурацкой возни с атомом.Аллен. А вы?Маджет. Да, много раз.Аллен. Видели?Маджет. Да, я в этом совершенно уверен.Аллен. И что же?Маджет. Сверхновая за сверхновой. На протяжении веков. Каждые несколько лет…Аллен. Вы говорите о новых звездах.Маджет. Внезапные вспышки старых звезд. Я изучал эти вещи. Я рассматривал разные теории и  не нашел ни одной, которая могла бы решить проблему, за исключением…Аллен. Вы имеете в виду… Когда звезда десятой величины превращается в звезду первой величины – а потом снова застывает?Маджет. Точно. Никогда никто не видел, чтобы движущаяся звезда сталкивалась с другой звездой. Не было никаких причин для внезапного выброса тепла, для мощного взрыва – кроме одной-единственной причины. У меня есть теория. И я никогда не думал, что кто-нибудь другой осмелится…Аллен. И в чем заключается ваша теория?Маджет. Фокусы с атомом.Аллен. С атомом? Но кто же…Маджет. Какой-нибудь самовлюбленный дурак вроде Ларчета.Аллен. Но...Маджет. Вы думаете, что мы – единственные представители разумной жизни во вселенной? Вы думаете, что одно племя на третьей планете, которая вращается вокруг звезды четвертого уровня – это единственный разум во Вселенной? Вы и впрямь в это верите, Аллен?Аллен. Ну… нет. И какова же ваша теория?Маджет. Все просто: жизнь – это цель, к которой движутся планеты; конечно, у всех звезд есть планеты. Во всяком случае такова природа единственной звезды, которая нам известна. Жизнь шла в течение многих миллионов лет, и в конце концов она становится однообразной, неловкой и беспокойной. А когда-нибудь жизнь станет слишком разумной, и тогда… конец. Ладно… Все начнется снова.Аллен. Но как это закончится?Маджет. Просто живые существа станут слишком умными. И согласно всем теориям, которые я проверял, одно и то же повторяется снова и снова.Аллен. И что же?Маджет. Я же вам говорил. Фокусы с атомом… Какой-нибудь сообразительный дурак вроде Ларчета…Аллен. Но как это происходит?Маджет. Да ведь если вы освобождаете атомы из печеного боба, вы уже выпускаете колоссальную силу. Вы разрушаете систему. Вы думаете, что другие атомы будут спокойно смотреть и наблюдать? Так попытайтесь удержать мировую войну в границах Сербии!Аллен. Вы хотите сказать, что весь мир…Маджет. Не только мир, но и вся наша система. Все прочие планеты будут разрушены. Солнце просто станет новой звездой.Аллен. И все из-за Ларчета.Маджет. Все потому, что мы стали слишком умными, и наше время прошло.Аллен. Боже правый, я уверен, что так и есть. Но в мире все же остается еще простой здравый смысл. И у меня его немного осталось. Он собирается сделать это с тыквой… Мы остановим его.Маджет. Где он?Аллен. Я не знаю. Но мы можем поднять против него всю деревню. Они узнают. Они тоже его не очень любят, насколько я успел понять. Он слишком умен для них… И в дело снова вмешается добрый старый здравый смысл. И он спасет мир. Эй! Эй! Эй. Эге-гей! И вы тоже кричите, Маджет.Маджет. Хорошо. Эй! Эй!Входит Киддл.Киддл. Привет, мистер.Аллен. Мой друг тоже согласен с тем, что я вам говорил о той тыкве, но он думает, что она все уничтожит. Мы должны его схватить и остановить. Это не безопасно.Киддл. Очень хорошо, сэр, но...Аллен. Но что?Киддл. Я получил пятерку за эту тыкву.Аллен. И все? Вы не понимаете. Он все уничтожит. Миру настанет конец.Киддл. И все-таки я получил за нее пятерку.Аллен. Положим, мы выкупим тыкву у Ларчета.Маджет. Да.Аллен. Мы можем это сделать?Маджет. Что? Чтобы спасти солнечную систему?Аллен. Мы дадим вам пятерку, если вы отыщете мистера Ларчета.Киддл. Если тыкву вернут, я все равно хочу получить честно заработанные деньги.Аллен. Да. Хорошо, хорошо.Киддл. Ну, он живет там, сэр. Подождите минутку, я позову приятелей. (Кричит.) Эй! Идите сюда. Есть грязная работа. Идите сюда. И лучше прихватите вилы. Поскорее!Аллен. У вас есть пятерка?Маджет. Нет, у меня нет.Аллен. И у меня нет.Маджет. Что же нам делать?Аллен. Оставим ему в залог велосипеды, потом вернемся в деревню и отправим телеграмму.Киддл. Эй! Поскорее! Несите вилы!Аллен. Мы оставим вам велосипеды, пока не раздобудем деньги.Киддл. Хорошо, мистер. (Кричит). Эй! Эй! Поскорее, Билл! Поторопись! Этот мистер Ларчет забрал мою тыкву. И он собирается проделать с ней какой-то фокус. Кажется, собирается расколотить весь мир. Поспеши, Билл!Билл (из-за сцены). Да. Я иду.Киддл. Поскорее, Чарли! Поторопись! Этот мистер Ларчет пытается уничтожить мир моей тыквой. Скорее! Давай-ка ее отберем!Чарли (из-за сцены). Хорошо. Мы ее заберем.Другой голос (из-за сцены). Эй! В чем дело?Киддл. У мистера Ларчета моя тыква.Голос. Мы ее заберем!Киддл. Скорее, Фред!Входит миссис Ларчет.Миссис Ларчет. Из-за чего весь этот шум?Киддл. Я хочу вернуть свою тыкву, мэм.Миссис Ларчет. Почему?Киддл. Мистер Ларчет, он собирается сотворить с ней что-то нехорошее.Миссис Ларчет. Сотворить с ней что-то нехорошее? С чего вы взяли?Киддл. Потому что мне так сказал лондонский джентльмен.Миссис Ларчет. Лондонский джентльмен? А он откуда об этом знает?Киддл. О, он очень хорошо знает.Миссис Ларчет. Вы поверите любому незнакомцу, если он станет обвинять мистера Ларчета?Киддл. Мистер Ларчет и сам мне сказал то же самое, мэм.Миссис Ларчет. Вы несете ерунду.Киддл. Я, мэм? Я? А вы знаете, сколько он заплатил мне за эту тыкву? Вот, мэм. (Показывает пятерку. Миссис Ларчет смотрит.) Да, целую пятерку. Здесь явно что-то нечисто! Пятерку за тыкву, надо же! (Людям за сценой.) Поспешите, ребята! (Миссис Ларчет.) Он ничего хорошего с ней не сделает!Миссис Ларчет. Обождите минутку, я вам принесу вашу тыкву.Уходит.Киддл. Давайте, ребята. Нельзя рисковать – иначе эта тыква может всему миру положить конец. Вперед! Обойди вокруг его дома, Билл. И если ты его увидишь… если увидишь, как он выходит через другую дверь, просто скажи ему, что он не разрушит мир моей тыквой. Посмотрим, что он сделает.Входят мистер и миссис Ларчет. Он несет тыкву.Ларчет. Сколько крика из-за этой тыквы. Она мне не нужна. Заберите ее на праздник урожая.Миссис Ларчет тем временем забирает пятерку.Киддл. На праздник урожая, сэр? Нет, я ее теперь туда не понесу. Ту самую тыкву, которая едва не положила конец всему миру? Я не такой злобный!Занавес

Лорд Дансени. Герилья

Александр Сорочан - 5 декабря 2019 г

Лорд ДансениГерилья
GuerrillaA Novel By Lord DunsanyCopyright, 1944, by Lord Edward Dunsany
Предисловие
Человек, который рассказал эту историю, появился в Лондоне после многих испытаний, о которых он предпочитал молчать. Он был полон надежд, надежд столь сильных, что он находился в каком-то ореоле счастья и уж точно излучал энергию. Он приходился дядей тому юноше, которому в основном посвящен нижеследующий рассказ. И сама история немного напоминает рассказчика: в ней нет деталей, очень мало имен и географических названий, нет даже наименования страны. Он отчего-то привык редко называть имена - возможно, это связано с убеждением, что немецкие уши повсюду, даже в Лондоне.Но имена, названия и детали не так уж и важны. И я не вполне уверен, что эта жестокая история о краткой вспышке ярости в суровые годы найдет своих читателей в спокойные дни, которые наступят после войны. Но все-таки я должен  со всей возможной точностью воспроизвести этот рассказ, выражающий надежду, отвагу и силу духа. 

IАрмия сдалась, немцы перешли через горы; и то, что всегда именовалось Землей, как будто не было в окружающем мире никаких других стран, стало теперь еще одной частичкой германской добычи. Для людей, привычных к верховой езде, немцы продвигались с невероятной скоростью; людям, которые никогда не говорили о расстояниях, только о времени, необходимом, чтобы преодолеть путь от одного места до другого, их темп казался невозможным. В первый день их колокольчики звенели в маленькой столице, разнося весть о восхитительной победе одной из дивизий. На следующий день немцы уже маршировали по главной улице.Озадаченные граждане неспешно передвигались по центральной площади; и когда мужчина поднялся на мостки, на которых вечерами обыкновенно подавался чай, и начал произносить речь, - тут же собралась толпа. После нескольких вежливых фраз и немногочисленных похвал аудитории он начал рассуждать о положении дел. Как он объяснил, Англия начала войну, напав на Польшу. Немцам пришлось защитить там свои интересы; и пытаясь обосновать свои притязания, они вынуждены оккупировать еще несколько стран - вынужденная, но, вне всякого сомнения, временная мера. Этим государствам немецкое вмешательство пойдет только во благо, ведь в противном случае их подчинили бы себе англичане. К этому сводилась вся судьба Земли. Гитлер провозгласил себя Защитником Земли, и если ему будут повиноваться, как должно, эту защиту обретут все и каждый, и Земля получит преимущества величайшей из возможных культур. Ее совершенство доступно лишь тем народностям, которые присоединятся к новому европейскому порядку, устроенному Адольфом Гитлером.   Сопротивление будет жесточайшим образом наказано, да и вообще совершенно бесполезно, потому что лишено поддержки тяжелой артиллерии. А на ровной земле никто не сможет противостоять огромным немецким танкам. Каждый, кто уйдет в горы, будет глупцом, потому что немецкие аэропланы, многие сотни и тысячи, так же легко пролетят над горами, как немецкие танки пройдут по равнинам. Армия сдалась, и теперь обязанность всех гражданских лиц - сохранять порядок и вести себя тихо. Немцы желают всем добра... После этого оратор предложил всем провозгласить троекратное приветствие в честь Адольфа Гитлера. Он дождался отклика от немногих слушателей; большинство сохраняло молчание. Трое мужчин, которые не выразили должного уважения, были уведены немецкими полицаями и немедленно расстреляны.Звук залпа из ближайшей рощицы, в которой состоялся расстрел, донесся, как и предполагалось, до центральной площади. Но вместо того эффекта, который планировали немцы, он произвел сразу два. Одно из впечатлений было рассчитано немцами - и это был страх. Но впечатление, произведенное на большую часть толпы, осталось для немцев загадкой.Это был не протест; никто на площади не носил оружия. Толпа быстро отхлынула от оратора и медленно отступила с площади. В толпе был и Сребниц, племянник того старика, который рассказал мне в Лондоне эту историю. Сребниц только что закончил школу и еще не приступил к занятиям в университете. Он должен был отправиться на первый курс через две недели. Он уходил мрачным, как будто в нем боролись два впечатления, упомянутые выше. Он вернулся домой, туда, где жил с отцом и матерью, на улицу, находившуюся неподалеку от площади. Он вошел в комнату, где сидели его родители. Его мать обернулась, как только он вошел в дом, но ничего не сказала. Его отец даже не поднял головы. Наконец Сребниц заговорил.- Неужели Земле конец? - сказал он.Его отец мрачно улыбнулся.- Это невозможно, - произнес он.- О, нет, - таков был ответ матери Сребница.- Почему невозможно? - спросил юноша.- После трех тысяч лет свободы, - ответил ему отец, - ее нельзя лишиться.- Но почему нельзя? - спросил сын.- Ты не знаешь, что такое три тысячи лет, - ответил его отец. - За это время свобода становится чем-то осязаемым, как камень в основании горы, ее нельзя оторвать от земли, она не сможет просто исчезнуть.- Но у нас нет оружия, - заметил сын.Его отец вздохнул и опустил плечи, но от своего мнения не отказался. Мать ничего не сказала, но согласилась с мужем, втайне надеясь, что сын тоже убедится в правоте отца. Но сын только повторил все аргументы о самолетах и танках, которые использовал человек, говоривший на площади - хотя этого человека он возненавидел. И отец ничего не мог возразить против этих аргументов, поскольку танки и самолеты были для него чем-то новым, по крайней мере - чем-то новым для его рассудка. Он слышал об этом уже больше двадцати лет, но не слишком задумывался над услышанным. Глубоко в его сознании оставалась старая мысль о Земле и трех тысячах лет ее истории. Он чувствовал, что аэропланы появляются и исчезают, подобно всем прочим изобретениям, проходившим испытание временем, а Земля останется навек. Но он мог только повторять, что Земля пребудет вечно, и не мог сказать ничего такого, что помогло бы Сребницу ответ на вопрос, как они могут помочь Земле. У Сребница было помповое ружье, которое вот уже пять лет он считал своим главным сокровищем. Он нередко отправлялся с ним в горы, окружавшие город, и иногда, очень редко, приносил подстреленного кролика.- У меня есть помповое ружье, - произнес он.Но его отец только улыбнулся. «Почему?» - подумал юноша. Улыбка показалась ему обидной. Отец не смог подсказать ему никаких реальных действий, не назвал ни одной вещи, которая оказалась бы полезной. И когда он обнаружил хоть что-то, пусть ничтожное, но зато реальное, его находку встретили с иронией. Он чуть не вышел из себя, собираясь защищать себя и свое духовое ружье, но он увидел, как печально выражение лица матери. И дело родной страны показалось ему столь безнадежным, что он мрачно вышел из гостиной и поднялся к себе в комнату. Самый воздух, казалось, полнился событиями, каждый звук казался намагнетизированным. Он услышал, как удар бронзового дверного молоточка разнесся эхом по дому, это ничтожное происшествие изменило его настроение, как камешек может изменить ровный лик пруда. И настроение изменилось к лучшему, поскольку он пребывал в самом что ни на есть упадочном расположении, и всякое изменение казалось счастьем. Он спустился по лестнице со скоростью человека, ожидающего посетителя, хотя никого и ничего не ждал. Однако, отворив дверь, он увидел своего друга Грегора, молодого человека, который учился с ним в школе и перешел в университет год назад. Сребниц увидел Грегора, увидел привлекательное лицо южного типа, темные волосы и пылающие глаза, и сразу же обнаружил, что выражение отчаяния, которое появилось теперь почти на всех лицах, не коснулось лица Грегора. Мимо прошли две женщины, у обеих на глазах сверкали слезы, но глаза Грегора сияли, как сияли они всегда, когда он беседовал со Сребницем, и Сребниц воспрянул духом. Казалось, луч надежды блеснул там, где недавно не было ничего, свет засиял в кромешной тьме. Возможно, настроение Сребница переменялось слишком быстро, но в те времена колебания были свойственны всем.  - Что ты собираешься делать? - спросил Грегор.Делать? Казалось, сделать ничего нельзя. Но и сам вопрос уже потряс Сребница. Грегор, судя по всему, полагал, будто можно что-то сделать. Сребниц преклонялся перед Грегором, как мальчик поклоняется старшему юноше, избранному среди других старших и отмеченному чем-то выдающимся. Все старшие по возрасту молодые люди кажутся младшим чудесными: полгода разницы в возрасте создают феномен подлинного, в чем-то загадочного различия, которое куда реже встречается у взрослых людей. К этим нескольким месяцам разницы следовало добавить уникальность самого Грегора, выделявшегося среди сверстников. По крайней мере, так казалось Сребницу. Окружающие люди чаще всего не подозревают, какими величественными кажутся молодые люди 18-19 лет тем, которым только исполнилось 17. Иногда такой юноша оправдывает ожидания и поражает весь мир точно так же, как он поражал знавших его мальчиков. Но гораздо чаще перемена жизненных обстоятельств или характера, а вернее - того и другого вместе, приводит к тому, что в свете прошедших лет достоинства юноши угасают. И никто уже не подумает, что этот ничем не примечательный мужчина когда-то удостаивался от младших сверстников таких почестей, будучи всего лишь капитаном футбольной команды.Однако Грегор производил впечатление не успехами в футболе - игре, которая была для мальчишек баловством, а не спортом, и которая не считалась национальным спортивным увлечением. Сребниц преклонялся перед Грегором не потому, что преуспел в атлетических состязаниях. его превосходство выражалось в невероятной остроте ума, который был устремлен к поэтическим шедеврам, как мотылек  устремляется к сердцевине цветка. Именно этим и занимались мотыльки каждый вечер в то лето, когда пришли немцы.В беседах с Грегором Сребниц открывал совершенно новые миры. Он был для Сребница всем, как Чапмен для Китса. Он цитировал Сребницу не только Байрона, о котором Сребниц уже слышал, но рассказывал, что существуют в мире за пределами Земли и другие поэты. Он потряс Сребница строками Кольриджа. Он пересказал другу историю Кубла-хана, немного резко переведя ее на родной язык. Сам Грегор не слишком хорошо знал английский, и его рассказ был только прозаическим, но искренний энтузиазм усилил очарование. Самые яркие его фрагменты остались в памяти Сребница и сияли там, подобно редким цветам, семена которых доставлены из далекой страны.- И были там древнейшие голоса, - возгласил Грегор, - которые пророчили войну. Таково было одно из воспоминаний об этой странной темной картине. И это воспоминание навеки сохранилось в памяти Сребница.В другом фрагменте речь шла о поющей девушке. "Она пела о Маунт-Абора", говорил Грегор, и глаза его сияли. Если б Сребниц приблизительно знал, где находится эта вершина, впечатления его, да и само воспоминание об этом эпизоде, оказались бы не столь значительными; сады и леса новой и полной чудес земли проникли в его память; эти образы заполнили хранилище его разума, и остались среди фактов и иллюзий, которые представали перед ним, стоило только закрыть глаза. И в этих садах всегда была поющая девушка, а вдалеке, над лесами, поднимался серый силуэт, смутно различимый в бледных небесах – то был пик Маунт-Абора. На карте он оставался всего лишь горой. На карте была всего лишь гора. И если бы Сребниц увидел ее собственными глазами, то она осталась бы горой, материальной, вовсе не волшебной. Но Кольридж поведал о ней, и перевод сохранил его видение, и когда Грегор вновь оживил этот образ, то он предстал в чудесном обличье, как подобает образу, запечатленному в песне. И абиссинская девушка приблизила этот образ, она позвала – и голос ее, достигший другого края мира, таил такую силу, которая осталась недоступна Магомету. И вот Грегор спрашивал, что Сребниц собирается делать, как будто еще возможен был свободный выбор, как будто свобода еще не покинула их Землю. Что же можно сделать?- А что ты намерен делать? - спросил Сребниц- Я ухожу в горы, - сказал Грегор. Когда мальчики вошли в дом, снаружи донесся звук марширующей колонны. По пути в комнату Сребница Грегор объяснил, что там собирается армия, которой руководит Хлака, ветеран былой войны. Он уже отправился в горы и скрылся там, когда немцы вошли в столицу, а его последователи присоединяются к вождю поодиночке. Поначалу Сребниц слушал, и огонь надежды загорался в его сердце, но этот огонь словно бы тушили доводы того предателя на площади: у них нет ни винтовок, ни тяжелых орудий. И свет медленно угасал в глазах Сребница, пока он ходил по комнате от окна к двери.- У нас нет оружия, - произнес Сребниц.- Там его очень много, - ответил Грегор, указывая за пределы города.Звуки марша раздавались все ближе: это батальон немецкой пехоты двигался по улице. Грегор открыл окно, махнул солдатам платком и, когда они подошли поближен, прокричал: "Зиг хайль".- Что это значит? - спросил Сребниц, озадаченный и мрачный.- Я не знаю, - ответил Грегор, - но это обычно кричат немцы.- Зачем ты это сделал? - спросил Сребниц.- Потому что я хочу получить одно из их ружей, - откликнулся Грегор. Сребниц с удивлением смотрел в лицо старшему другу, и не видел на этом лице ничего, кроме мрачной решимости. Удивление Сребница никак не повлияло на Грегора, и его решимость осталась неизменной. И тогда Сребниц понял, что у Грегора есть план и что они могут кое-что предпринять.  Грегор снова подошел к окну, высунулся наружу, размахивая платком, и еще раз прокричал "Зиг хайль". От окна он отошел нескоро. - Каждый человек, который принесет автомат, - сказал он, - будет принят в армию Хлаки.- Один из их автоматов? - спросил Сребниц.- Один из... - повторил Грегор.Грегор еще раз выглянул из окна и проводил взглядом немецкий батальон. Он больше не размахивал платком, теперь на его лице появилось своершенно иное выражение. Потом он закрыл окно и обернулся к Сребницу.- И следует принести несколько магазинов, если возможно, - продолжил он. - Автоматы без магазинов с патронами ничего не стоят.- И ты в самом деле уходишь? - спросил Сребниц.- Я ухожу ночью, - ответил Грегор.- Как замечательно! - воскликнул Сребниц.- Вовсе нет, - возразил Грегор. - На самом деле это ужасно. Когда я уйду туда, здесь будут брать заложников и убивать людей.- Они убьют ни в чем неповинных людей? - задохнулся Сребниц.- Я не знаю, что значит "неповинных людей", - сказал Грегор. - Они будут убивать людей, которые ничего не сделали, потому что я исполню свой долг. Это самое ужасное. Выйдет так, как будто я вонзаю свой нож прямо им в сердца. Но наши люди должны быть свободны. Или мертвы. Люди умирали три тысячи лет. Но те, которые оставались в живых, были свободны.  И мы будем свободны. Сребниц неотрывно смотрел на него, и надежда поселилась в его мечтах; точно так же Грегор некогда принес в его мечты Маунт-Абора.Грегор продолжил:- Говори "Хайль Гитлер", куда бы ты ни пошел. Маленькому уроду это нравится, а его рабы этого требуют. повторяй это, с кем бы ты ни разговаривал, и заканчивай этими словами любой разговор. Я махнул им из твоего окна и прокричал одно из их любимых словечек, так что они не придут сюда, когда в первый раз будут расстреливать людей. Но когда-нибудь они сюда явятся, и лучше бы принять смерть не здесь, а в горах. Они убьют твоих родителей, когда придут сюда.Сребниц замер.- Они не сделают этого! - выкрикнул он. Грегор встал перед Сребницем, обратив лицо к другу.- Тебе нужно понять немцев, - произнес он. - Освободись  от предрассудков. Если они - обычные безобидные люди, ты не захочешь убивать их, по крайней мере таким способом, как мы собираемся это делать. Ты должен понять, что они собой представляют, прежде чем решишь, как к ним относиться. Ты не станешь стрелять соседских собак; ты стреляешь лис. Пойми, кто они, ради себя самого; и только тогда ты решишь, что тебе делать. Когда будешь готов, отправляйся в горы.Горы были совсем не далеко от города: юноши могли явственно видеть их вершины в окне, а иногда удавалось рассмотреть там движущиеся точки - диких овец; больше никто в горах не жил.- Я готов, - заявил Сребниц.- Нет, - возразил Грегор. - Ты поверил моим словам, и это очень хорошо. Но подожди, пока не поймешь все сам. Тогда ты будешь сражаться гораздо лучше. Ты будешь сражаться так, как следует сражаться. Это ведь, знаешь ли, не война. Ни сражений, ни медалей, ни стратегии. Это гверилья. Это убийство, и мы убиваем диких зверей. Так действуют мясники в городе, так действуют охотники в горах.И тут пораженный Сребниц понял, что Грегор уже уходит. Он уставился на друга. Грегор не сказал ни слова о том, что теперь надо делать, и он смотрел на Грегора, ожидая хоть каких-нибудь инструкций. Надеясь хотя бы узнать, что предпринять в первую очередь, он выпалил:- Но как я добуду автомат?- У тебя есть нож? - спросил Грегор.- Да, ответил Сребниц.И когда Сребниц произнес это, лицо Грегора озарилось самой очаровательной улыбкой, которая оставалась неизменной, когда он шел по комнате, и все еще сияла, когда он выходил за дверь, обратив лицо к Сребницу.
II
Сребниц спустился в комнату, где сидели его родители, переполненный новыми надеждами. "В горах собирается армия, - произнес он. - Она освободит Землю". Получасом раньше его отец говорил, что надежда еще есть, а у него тогда надежды не было. Теперь он говорил отцу то же самое, как будто это стало великой новостью. Конечно, они не могли прийти к согласию: старый человек не собирался молча сидеть за столом и выслушивать нотации от сына, особенно по тому вопросу, в котором судьей недавно выступал он сам.- Кто тебе это сказал? - спросил его отец. И когда мальчик ответил, что это был великолепный Грегор, он тотчас же обнаружил, что мнение Грегора ничего не значит для отца, и что отец не верит ни в какую армию. Тогда он упомянул имя Хлаки, и это произвело на отца впечатление. Но где находился Хлака? Как можно связаться с ним? В этот миг Сребницу припомнились ужасные слова Грегора, что немцы расстреляют отца и мать. Сребниц не верил словам; и как раз это Грегор имел в виду, когда говорил, что он еще не готов уйти в горы. Сребниц не поверил Грегору, и все-таки воспоминание об услышанном заставило его содргонуться. одна только мысль об этом была слишком ужасна, пусть даже все это и неправда. Их беседу прервал стук в дверь, который удивительным образом отличался от стука Грегора. Этот стук был таким резким и яростным, что Грегор поспешил отворить дверь. За ней стоял прусский майор.- Хайль гитлер, - произнес Сребниц.- Хайль Гитлер, - ответил майор.Да, все было правдой; именно так они и говорят.-Шпрехен зы дейч? - произнес майор.- Найн, - ответил Сребниц. Слова, которые он только что произнес, оказались единственными немецкими словами, ему известными. И тогда прусский офицер заговорил с ним с несильным акцентом на родном Сребницу восточно-европейском языке. - Я поселяюсь здесь, - произнес офицер.- Не желаете ли войти? - спросил Сребниц, поскольку он оставался вежливым, пусть и разъяренным. Он проводил офицера в гостиную. Мать Сребница в ужасе вскочила с кресла, но хозяин дома с места не сдвинулся. Этот человек не был его гостем, а он принадлежал к роду свободных людей.- Я поселяюсь здесь, - сказал прусский офицер.Старик кивнул головой; он был бессилен остановить немца.- Мы пришли, чтобы защитить свои собственные границы от агрессии, - произнес офицер, - и мы несем только благо вашей Земле.Старый человек слегка пошевелился, отодвигаясь подальше от немца.- Так обстоят дела повсюду, - заметил немец Сребницу. - Старики еще ничему не научились, но все молодые - за Гитлера.Сребниц несколько мгновений молчал, а потом произнес: "Хайль Гитлер".- Хайль Гитлер, - повторил немец.Отец Сребница слегка приподнял одну бровь; мать сидела молча.- Покажи офицеру свою спальню, - сказал отец. - Тебе придется спать здесь на полу.Сребниц сделал так, как сказал ему отец. Немцу понравилась комната, а может, и отношение Сребница, он почти что начал улыбаться. Он немного помолчал, явственно размышляя, что может сделать для Сребница. Потом немец сказал:- Посоветуй отцу и матери изменить их отношение, пока еще есть время. А я теперь отправлюсь за своими вещами.С этими словами он легко спустился по лестнице.Офицер, думал Сребниц, офицер. У него может не быть автомата. И он решил не терять времени.Когда Сребниц снова спустился вниз, отец спросил его: - Зачем ты это говорил?Его странный мрачный голос показался Сребницу новым и незнакомым. Как будто говорил судья. Как будто от имени множества живых и мертвых он вопрошал своего сына. И сын ответил отцу теми самыми словами, которые сказал ему Грегор: "Это не война, отец. Это гверилья".И его отец, кажется, в одно мгновение все понял. Он больше ничего не сказал, он просто сидел, глядя на огонь и часто улыбаясь. Тут Сребниц вспомнил, что у него в комнате есть нож, и он поднялся наверх, чтобы взять его, пока не вернулся немец. Это был тонкий нож, больше восьми дюймов длиной, в чехле из красной кожи. У людей в тех краях сохранился обычай хранить ножи заточенными так же остро, как наши бритвы, и нож Сребница ничем не отличался от других ножей. Но юноша вытащил нож и наточил его на маленьком камне, чтобы лишний раз убедиться, а потом выправил лезвие, не дожидаясь, когда немец вернется в дом и его резкий стук раздастся у дверей. Потом Сребниц убрал нож в чехол и спрятал его под одеждой; и после этого он всегда носил нож на кожаном ремешке, прижимая к телу. Он спустился вниз и заглянул в гостиную, прежде чем открыть дверь. Возможно, его мать пыталась догадаться, зачем он поднимался наверх, а возможно, она просто удивлялась. - Ты поднимался, чтобы подготовить комнату для офицера? - спросила она.- Да, - ответил Сребниц, - или для кого-то из них. Я собираюсь сделать это. Он приподнял рубаху и показал верхнюю часть рукояти ножа, выточенную из рога дикой овцы и украшенную тонкими серебряными нитями. Его мать кивнула, но не сказала ни слова. Его отец тоже все видел и ничего не сказал. Стук в дверь прозвучал снова, он был более резким и продолжительным, и Сребниц бросился отворять.- Хайль Гитлер, - сказал Сребниц.- Хайль Гитлер, - откликнулся офицер.Да, они не виделись чуть более пяти минут, и было ясно, что следует повторять все это каждый раз. С немцем явился ординарец, который нес в обеих руках багаж. И никаких автоматов, заметил Сребниц. Это значило, что ему придется добыть себе автомат где-то еще, и он порадовался за своих родителей.Потом он вспомнил, что не принял в расчет предупреждение, которое этот человек сделал его родителям.Он показал путь по лестнице, и предоставив офицеру подниматься наверх с ординарцем и багажом, вернулся в гостиную. Он никак не мог подобрать слов, чтобы высказать то, что он хотел. И он просто повторил слова немецкого офицера, предупреждавшего родителей изменить их отношение, пока есть еще время. Но старик только улыбнулся и слегка кивнул головой. Он сделал бы то же самое, если б его пригласили играть в футбол. Он был слишком стар для таких перемен. Его жена тоже слегка улыбнулась и вздохнула, и тут они услышали шаги майора, спускавшегося по лестнице.  Часто приходится слышать о типичном англичанине, типичном солдате, типичном автобусном кондукторе, но редко приходится увидеть кого-то из таких типов. А когда с ними встречаешься, они кажутся абсурдными; типичный человек - самая настоящая карикатура. Но этот офицер был типичным прусским офицером: лицо его было большим и красным, и на нем виднелось множество красных вен; тело его было пухлым, хотя и не жирным, за исключением шеи; шея начиналась прямо от головы, нигде не было ни единого выступа - только жир. Шея офицера была такой же красной, как и его лицо, а усы офицера казались до крайности ухоженными; как будто некий человек нанял нескольких садовников, чтобы высадить волосянки, чертополохи или дикие лианы в саду в правильном порядке. Его усы были темно-желтыми, глаза - синими, и в глазах виднелись те же самые красные вены, что и на лице. При первом же взгляде на него на ум приходили дикари из племени каннибалов, которые всю жизнь пили кровь; но таково было лишь первое впечатление, которое сохранялось только на мгновение, ибо уже второй взгляд показывал, что этот человек - отнюдь не дикарь, что его натаскивали день и ночь с восьмилетнего возраста, и он так далеко отстоит от настоящего дикаря, как дрессированная обезьяна, выступающая в цирке, отстоит от своих счастливых братьев, все еще обитающих в лесах. Хотя он весь день отдавал приказы, он и теперь совершал каждое движение так, словно дрессировщик стоял у него за спиной и хлыст дрессировщика висел у него над головой.Ужин был почти готов и, когда немец заметил приготовления хозяйки, цвет вен в его глазах стал ярче и алее. Пока в стране не испытывали недостатка в пище. Сребница не было в комнате, когда все остальные уселись ужинать. Он вышел, чтобы забрать сколько возможно вещей из своей комнаты и сложить их в углу, в котором ему предстояло спать. Он отсутствовал не более трех минут, а потом возвратился со своим узлом; и ссора уже произошла. Старая леди произнесла молитву, прежде чем усесться ужинать, и немец согласился на это, но добавил имя Гитлера. Но не его имя стало причиной ссоры; оно только вызвало дополнительное раздражение: подлинной причиной ссоры стало то, чье имя следовало произнести первым - имя Бога или имя Гитлера. Все они сидели в полной тишине, когда вернулся Сребниц; и он сразу заметил, что произошла ссора, и испугался за жизнь родителей. Этот страх пробудили по-прежнему слова Грегора, ибо сам Сребниц еще не познакомился с немцами. Ужин прошел в молчании. Отец Сребница молча подал немецкому офицеру пиво. После этого немец расслабился. Он расслабился, как тяжелый трактор, который перевалил вершину холма; его движения стали более мягкими, менее пугающими. Наконец он улыбнулся, как могут улыбаться тяжеловозы, когда их духи беседуют между собой по ночам, если нет поблизости людей. "В конце концов", покровительственно заметил он матери Сребница, "что мы знаем об этих величественных гениях? Мы можем только повиноваться их воле".Он все равно не получил ответа.- Презабавные люди, - произнес он громко, но по-немецки, чтобы не дать им повода для раздражения.Сребниц считал каждую минуту в надежде, что этот вечер закончится раньше, чем его родители скажут прусскому офицеру нечто непростительное, если уж они до сих пор этого не сделали. Как только в комнате начало темнеть, он улегся на свою одежду, сваленную в углу, хотя немец все еще сидел за столом. Каким-то образом это движение произвело больший эффект, чем он надеялся. Вечер подошел к концу, немец поднялся наверх, а отец и мать Сребница вскоре отправились к себе в спальню. Звуки, которые доносились с улицы, вскоре переменились: там звучало больше шагов и меньше голосов. Иногда Сребниц слышал далекие выстрелы. Сам уровень звука был иным, голос города стал каким-то незнакомым. Поскольку голоса, к которым прислушивался юноша, не произносили слов и поскольку эхот тех далеких звуков, которые доносились до него, ничего не говорило разуму, Сребниц слущал все более внимательно, призывая воображение на помощь  ушам, он долго лежал, бодрствуя, посреди горестного города. Неожиданно ночью голос города изменился вновь, и изменился так резко, что Сребниц проснулся. Что говорилось на сей раз? Он все еще не мог понять. Но в голосе были опасность, был страх...Пруссак на следующее утро ушел из дома, не позавтракав.- Мама, - сказал Сребниту, когда семья уселась за стол, - ты едва не поругалась с ним вчера вечером. Пожалуйста, не надо. Он простил тебя. Но если он не простит, то, как говорит Грегор...- Он оскорбил Господа, - сказала ему мать.- Что он сказал? - спросил Сребниц, думая, что ему, возможно, удастся подыскать какое-то объяснение. - Он сказал, что Господь не был европейцем, - последовал ответ.- А Он был? - уточнил Сребниц.- Дело не в этом, - ответила мать. - Но он явно настаивал, что он сам как раз европеец и, что гораздо лучше, пруссак".- А он и есть пруссак, - заметил Сребниц.- И потому он выше Господа, - продолжила мать.- Он шутил, - сказал юноша.- Мы так не шутим.- Нет, - сказал Сребниц. - Но не будь к нему слишком сурова, если он не может относиться ко всему так, как относимся мы. Ведь Грегор говорит...- И что говорит Грегор? - переспросила мать, всячески показывая, что она не желает получать указания от Грегора.- Грегор говорит, - тут слова Грегора показались ему абсурдными, и Сребниц не сумел заставить себя их повторить. - Что ж, он будет голоден, когда вернется, - зметил он. - Давай приготовим ему хороший завтрак. Мы должны обеспечить ему все удобства, пока он здесь живет. Возможно, они скоро уберутся.- Возможно, - повторила мать.Немец скоро вернулся. Сребниц подумал, что первое впечатление оказалось не вполне верным. Лицо немца было не красным, а ярко-ярко красным. Он ворвался в комнату и произнес речь. Он говорил, рассуждая так, будто обращался к огромной аудитории, что люди этой Земли - самые настоящие дикари. - Мы пришли в эту страну ради ее же блага, - кричал он, - и ради того, чтобы защитить ее от Англии. И какой благодарности мы дождались взамен? Что мы получили?. - Он выдержал паузу, а потом закричал еще громче: - Что мы получили? Тогда Сребниц понял, какого ответа от них ждут, и произнес: - Мы не знаем.- Вы не знаете, - повторил немец. - Нет, потому что это просто невероятно! Ваши проклятые люди убили немецкого рядового.- Это невероятно, - сказал Сребниц.Это было просто дежурное выражение. Но его мать не сказал ничего. Пруссак посмотрел на нее, дожидаясь ответа. Но она все равно молчала.- Очень хорошо, - выпалил он и выскочил из дома.- Все правильно, - сказал Сребниц, когда офицер ушел. - Я боялся, что ты скажешь что-нибудь, что может его разозлить. Нам следует вести себя потише, когда он в таком настроении. Через день-другой это пройдет.В этот момент его отец пришел завтракать: он был наверху и занимался постелью немца. Он слышал выстрелы и знал, что произошло. Он ничего не сказал, когда вошел, но его лицо было скрыто, словно древним национальным одеянием, маской отрешенности. - Грегор убил солдата, - сказао Сребниц.И старик кивнул. Он уселся за стол и, казалось, чего-то ждал. В это время вернулся майор с тремя вооруженными солдатами. Он вошел в столовую, и солдаты следовали за ним. В руке пруссака был лист бумаги, и прямо с порога офицер начал кричать. Содержание его воплей сводилось к тому, что жизни арийцев священны, что люди Германии, самые культурные в мире, знали это всегда, но существуют низшие расы, которым сия истина неизвестна. По отношению к этим расам немцы должны вести себя как родители и задавать им простейшие уроки; родители должны быть суровы, пока уроки не выучены. Когда эти прекрасные уроки усвоят, все в мире будут счастливы; а до тех пор будут приниматься суровые меры. Пятьдесят человек будут расстреляны в ответ на убийство солдата. Поведение его хозяина было правильным: этого человека он с удовольствием избавит от ужасной участи. Юный Сребниц, подобно другим молодым людям во всем мире, научится любить Гитлера, если еще не научился. А поведение его матери было неправильным. Он повернулся на одном каблуке и ровным шагом вышел из дома, солдаты увели старую женщину. Ее муж последовал за ними. Сребниц тоже пошел к двери. На одно мгновение все три солдата обернулись к нему спиной. Он смотрел на их большие штыки так внимательно, как не смотрел ни на что и никогда. Потом один из солдат полуобернулся, и Сребниц, казалось, передумал. Он тогда еще не понимал, что больше не увидит никого из родителей. Он еще не до конца поверил Грегору.Его мать расстреляли в тот же день. Отец потребовал, чтобы ему позволили встать вместе с ней у стены; немцы рассмеялись и пристрелили его тоже.Тем вечером Сребниц услышал, что произошло, и отчаяние прошедшего дня полностью позабылось; в его сердце не было даже ярости, не было страха, не было никаких эмоций, кроме одной-единственной, заполнившей все существо юноши - желания раздобыть автомат.

III
У Киплинга есть рассказ о человеке, ручная обезьяна которого растерзала жену своего хозяина из ревности и, подозревая за собой вину, скрывалась от мужчины на протяжении нескольких дней. Герой в конце концов выманил зверя из убежища разными хитростями и убил его.Положение Сребница и прусского майора на следующий день после казни заложников по отношению друг к другу сильно напоминало положение мужчины и обезьяны после убийства женщины. Чувствует ли Сребниц какое-то огорчение? - любопытствовал майор. Он не выглядел опечаленным, а офицер, обладавший некоторыми познаниями в психологии, которую он изучал в немецком университете, подозревал, что Сребниц может испытывать подобное чувство, хотя оно с разумной точки зрения абсолютно безосновательно. Люди не всегда действуют, подчиняясь только велениям разума - это он однажды усвоил. И все равно он обратился к разуму Сребница.На войне, объяснил офицер юноше, некоторые вещи необходимы, они логически следуют из других вещей. Он объяснил Сребницу назначение заложников с такой точностью, с какой опытный шахматист обсуждает дебют. Положение майору казалось абсолютно ясным, но он был слегка удивлен, обнаружив, что положение так же ясно человеку, не знакомому с преимуществами немецкой культуры. И тогда он объяснил все снова, что было логически необходимо, если б Сребниц его не понимал, но совершенно не нужно, раз Сребниц уже все понаял. Но нет никакого вреда в том, чтобы убедиться наверняка. И ясная логика его аргументов оказала смягчающее воздействие на собственный разум майора, который снова и снова терзался сомнениями, согласен ли с ним Сребниц, как он пытается показать и как это должно быть. Если игрок теряет шахматную королеву, уступая могущественному сопернику, ему не следует печалиться о судьбе фигуры.Сребниц не реагировал так нелепо, и логически это было вполне понятно - он и не должен был совершать подобных глупых действий; но почему бы и нет? Ведь оставался еще тот непреложный факт, что невозможно предположить, как люди за пределами Германии реагируют на какие-либо события. Этот факт, хоть и абсурдный, следовало принимать в расчет, поскольку разумные люди никогда не пренебрегают фактами. В Германии, как только фюрер выступает по радио на какую-либо тему, становится совершенно ясно, что по этому поводу думают все жители: в стране, в которой торжествует порядок, так и должны обстоять дела. После этого все люди действуют одинаково, ведь они и думают одинаково. Их действия обретают силу единого удара, который наносят восемьдесят миллионов человек; и такой удар не может не привести к победе. Это было очень просто, в этом - различие между цивилизацией и хаосом, между культурой и дикостью и одновременно различие между победой и оккупацией. И оккупированные страны должны все это понять, как понимают дети в школе; прочие страны еще успеют понять... "Так", громко сказал пруссак. Сребниц улыбнулся. Была ли его улыбка естественной? Все, что майор и его предшественники узнали на протяжении трех поколений, свидетельствовало об этом; ибо как могут другие люди противостоять немцам? Но в ином человеке, более простом, более опытном, не изучавшем психологию, эта улыбка могла бы пробудить подозрения. Сребницу следовало что-то к ней добавить.И Сребниц сказал:- Теперь мне придется готовить вам обед. И он будет не так хорош, как следовало бы.- Разумеется, - ответил пруссак.И Сребниц отправился на кухню.Глупая фраза о еде. Разве мужчина может готовить так же хорошо, как женщина? Только некультурные люди, думал майор, станут тревожиться из-за подобных вещей. Неужели мальчик думает, что его накажут за плохую готовку? Немцы не бывают столь неразумными.Сребниц принес обед, мясо оказалось жестким, как и ожидал офицер. Он ничего не сказал. Он прекрасно знал, что кухня - место для женщины. Даже немецкий мужчина не попытается на этом месте преуспеть, что уж говорить о представителях иных, некультурных наций. Женщина прекрасно готовила. Но подобные мелочи во время войны не принимаются в расчет. В первую очередь заложники.  И только с помощью заложников Германия сумеет удержать свое положение в мире. А ухудшение кулинарии неизбежно. Майор и Сребниц ели вместе. Рука Сребница часто прижималась к животу и замирала там на мгновение.- Болит живот? - спросил пруссак.- Нет-нет, - произнес Сребниц. - Да, болит...И в это мгновение Сребниц понял, что он поглаживал рукоять ножа, который спрятан под рубахой. Следующие двадцать минут, когда прусский майор и Сребниц сидели за обеденным столом, были бы весьма тяжелыми, если бы не частые улыбки молодого человека. Лишь одно мешало военному чутью майора распознать в этих улыбках какую-то долю фальши; дело в том, что улыбки были совершенно искренними: когда Сребниц улыбался, он неизменно думал об автомате, который ему предстоит добыть, и об уходе в горы. Горы и их сияющая свобода, свободные люди, которых он там повстречает, - заполняли его разум, как солнечный свет заполняет цветочные бутоны. После еды майор ушел. А Сребниц остался в опустевшем доме, уселся у кухонного очага и продолжал строить планы. И чем дольше он планировал, тем труднее ему приходилось - ведь рискованные действия, которые помогут ему добыть автомат, казались самым легким шагом из всех. Прежде всего немцы ввели комендантский час, сразу после заката, сделав его одним из наказаний за убийство солдата. Это означало, что его арестуют, обнаружив на улице, даже если при нем не будет немецкого автомата, да и патронташа впридачу. Потом предстоит долгий путь по улицам к тому месту, где должен находиться часовой. А еще была молодая луна, которая никак не облегчала его положения. Планы Сребница не слишком далеко зашли, когда раздался стук в дверь. Это было не ужасное гестапо; это, очевидно, вообще не немцы. Сребниц не мог представить, кто бы это мог быть. Даже если б он долго гадал, человек, которого он увидел в дверном проеме, вряд ли попал бы в список. А это был Грегор.- Грегор! - воскликнул Сребниц.Грегор улыбнулся.- Они убили моих родителей, - произнес Сребниц.- Да, и моих тоже, - ответил Грегор. - Наши отцы и матери погибли, как только пришли немцы. Возможно, мы все погибнем. Но Земля будет свободной.- Я добуду автомат, - сказал Сребниц.- Это правильно, - заметил Грегор. - Будет замечательно подняться в горы с автоматом. Эти солдаты носят патронташи. Не забудь принести патронташ.- Но кругом патрули.- Я и пришел, чтобы об этом поговорить. Тебе нужно выйти, когда светит луна, чтобы солдат мог тебя увидеть. Ты не сможешь к нему приблизиться в темноте. Возьми в руку лист белой бумаги. Скажи "Эрлаубнис" - это значит разрешите - и отдай лист ему.- Но что если он прочитает? - спросил Сребниц.- Он не должен прочитать, - ответил Грегор.- Нет. А что потом?- Потом возьми его автомат и патронташ, сними свои сапоги и спрячься, пока луна не скроется. Поблизости в это время никого не будет, потому что ты выберешь момент, когда охранник будет один, пока ты не подойдешь к нему со своей бумагой. Повесь сапоги себе на шею; в горах они тебе понадобятся. - Где я спрячусь? - спросил Сребниц.- Два лучших места - это лес и общественный сад, - ответил Грегор, потому что хвойный лес смыкался с городом. - Так что избегай их. Немцы их обыщут, как только хватятся своего часового; возле домов есть множество маленьких садиков; тебе все они известны. Ты можешь перебегать от одних зарослей к другим, когда на улице будет спокойно. Сребниц ничего не говорил, но задумчиво смотрел на языки пламени - они прошли на кухню и стояли у очага.- Ну как? - спросил Грегор.- Я думал об автомате и штыке.- Не приноси штык, - сказал Грегор. - Хлаке они не нужны. Немцев будет двадцать или даже пятьдесят на одного из нас, когда мы будем сражаться. Поэтому нам не стоит связываться со штыками.- Пятьдесят на одного? - переспросил Сребниц.- Возможно, сто на одного, - сказал Грегор. - Но это не волнует Хлаку. Он учитывает разницу в мозгах. Но тебе придется использовать мозги на всю катушку, иначе от Хлаки достанется.Возможно, на лице Сребница выразилось беспокойство; он знал, что не так сообразителен, как Грегор; к тому же он боялся, что может обмануть ожидания взыскательного Хлаки.- Ты стрелял кроликов, правда? - спросил Грегор.- Да, пару раз. Но только из духового ружья.- Вот и все мозги, которые нужны, - заметил Грегор, - более чем достаточно. Глупец может подстрелить кролика из автомата, если даст длинную очередь, но не справится с духовым ружьем. А нам не нужны длинные очереди.- И с какого расстояния ты стреляешь? - спросил Сребниц.Грегор ответил ему вопросом:- А с какого расстояния ты можешь подстрелить кролика?- Однажды я стрелял с семидесяти пяти метров и попал. Я ранил его.- Значит, никогда не стреляй больше, чем с семидесяти метров, - сказал Грегор. - В немца - не стреляй. Первые пять магазинов за твою мать, следуюющие пять - за твоего отца; и не теряй ни одного патрона. Мы не сражаемся в битвах. Если офицер прикажет открыть огонь на расстоянии четыреста ярдов, Хлака казнит его. Никаких битв; только убийство.- И еще автомат, - напомнил Грегор Сребницу о том, с чего они начали.- Ты должен подумать как следует, - сказал Грегор. - Тебе следует это делать постоянно. Сам я нес автомат по улицам, когда все было тихо и пустынно; но у меня с собой была маленькая пила, так чтобы в любом удобном месте отпилить приклад и спрятать ствол в брюках. Так случилось, что пилой я не воспользовался. Если ты последуешь моему совету, то лучше возьми палку и притворяйся хромым. Вот и пила.  С этими словами он дал Сребницу маленькую острую пилу, всего в несколько дюймов длиной.- Не приноси приклад, - пояснил он, - если его отпилишь. Ты всегда сможешь выточить себе другой из подходящего дерева. А теперь возьми свое духовое ружье, и посмотрим, как ты умеешь стрелять.Когда Сребниц отправился за своим ружьем, Грегор взял пустой спичечный коробок и, приоткрыв его, чтобы слегка увеличить размер, вышел из дома, перешел улицу и поставил коробок на ограду у противоположного дома. Занятия по стрельбе, пусть даже относительно тихие, на улицах завоеванного города, устроенные двумя из местных жителей, показались Сребницу чем-то невообразимым. Но Грегор сказал:- Именно так мы и должны теперь жить; будем делать все, что захотим, но будем выбирать для этого подходящее время. Я послежу из этого окна. Когда ты услышишь, что я его закрываю, сразу бросай ружье.Грегор высунул голову из окна и оглядывался по сторонам, пока Сребниц сделал четыре выстрела по спичечному коробку, стоя в доме, в шести ярдах от окна. Все четыре раза он попал. Потом Грегор спустился и поднял коробок, ничего подозрительного при этом не случилось. Когда Грегор переходил улицу с коробком в руке, Сребниц понял, что сделать можно гораздо больше, чем он мечтал; он понял это теперь, представив весь путь Грегора из города в горы.- Куда именно в горы мне нужно идти? - спросил Сребниц.- Куда угодно, - ответил Грегор. - Мы найдем тебя. За тобой будут постоянно наблюдать. Когда понесешь автомат в руках, неси его дулом назад.Он взял духовое ружье и внимательно осмотрел.- Хорошее духовое ружье. Ты научишься попадать из него по монете метров с семидесяти. Пригодится оно в горах?- О да! - воскликнул Сребниц. - Мне его принести?- Нет. Тебе нужно принести автомат, а ружье я для тебя прихвачу. Это будет легко.Он медленно и аккуратно засунул ружье за пояс прикладом вверх. Сребниц протянул ему несколько сотен пулек в круглой жестянке. Пули Грегор рассовал по карманам, а жестянку вернул. После этого он вышел на улицу.- Увидимся, - с этим криком он исчез.Сребниц снова уселся на свой стул у огня и вернулся к размышлениям. Тепло очага его не интересовало: весна уже пришла в те края, хотя ласточки еще не добрались до Англии, и очаг использовали только для приготовления пищи; он смотрел в огонь, как будто видя в нем отблески прошлого, и причудливые образы рождались в переливах света. Он хотел положить цветы на могилы родителей, но, подумав, решил, что нужно сделать выбор между цветами и местью.Потом, сделав выбор, он отправился на прогулку по улицам маленькой столицы, чтобы узнать, где стоят часовые – он двинулся по направлению к Горе. Узнав все, что ему было нужно, Сребниц вернулся в дом, остановившись по пути на углу улицы, где обычно продавали цветы; люди занимались своим делом даже в такие дни, и Сребниц купил букет цветов, который стоил не дешевле фунта чая; он понимал, что деньги ему теперь долго не понадобятся. Потом он вернулся домой и стал готовить еду. Майор еще не приходил.Сребниц пробыл в кухне совсем не долго, когда раздался яростный стук в дверь, и в доме появился майор, который прибыл к обеду.- Хайль Гитлер, - сказал Сребниц.- Хайль Гитлер, - ответил майор с тем же торжественным выражением лица. "Неужели он никогда от этих слов не устает?" - подумал Сребниц.Сребниц теперь был с ним очень осторожен, понимая, что должен любой ценой сохранить тайну, а сейчас это особенно важно. Ведь он собирался уйти ближайшей ночью, незадолго до того, как луна скроется за горой. Он не мог много разговаривать с майором, зато улыбаться старался чаще, чем за обедом. Он начал забывать об утрате родителей, подумал пруссак.После ужина, отправившись на кухню, чтобы унести тарелки, Сребниц сложил в карманы все запасы чая и сахара, которые были в доме, а также побольше масла и несколько кусков бекона. В сумку он сложил почти шестнадцать фунтов хлеба. Отправится ли майор в постель до заката луны? Сребниц не мог сидеть и наблюдать за пруссаком, не выказывая следов нетерпения, поэтому он оставался большую часть времени на кухне, и майор слышал, как он передвигал кастрюли и мыл тарелки. Через окно он уже мог заметить, что луна опускается все ниже. Не поможет ли ему пиво? Он открыл две бутылки и поставил их перед майором, который был очень доволен. Потом Сребниц вернулся на кухню. Здесь он нашел листок бумаги и изготовил себе пропуск. Он написал на листке: "Это свободная Земля". На мгновение он задумался, как это подписать, а потом подписал свое имя. Ему казалось, что прошло уже много времени, хотя минуло лишь десять минут. Был слышен зевок, потом тишина и только тишина. Ее нарушал лишь звук старых отцовских часов. В этот миг его посетила надежда, и Сребниц тихо заглянул в гостиную. Все обстояло именно так, как он рассчитывал: майор спал. Сребниц поставил цветы в комнатах и в тех уголках дома, которые были теснее всего связаны с памятью о родителях. Потом он выскользнул на улицу, запер дверь снаружи и выбросил ключ.  Луна все еще висела в небе, но уже приближалась к горе. Улица была совершенно пуста, и он тихо пошел в направлении маленького общественного сада с двумя воротами на улицу, у которых немцы поставили часовых; Сребниц выбрал того, который стоял подальше, посколько он был ближе к горам.  Это значило, что ему следовало пойти в обход, вверх по улице направо, а потом вниз по соседней улице, чтобы подобраться к жальнему часовому и не столкнуться с ближним. Сад был вытянут в длину всего лишь на сотню ярдов, и расстояние между двумя постами было совсем не велико. Но часовые ходили взад и вперед, встречаясь на середине пути, между ними, когда они проходили маршрут до конца, было ярдов двести.Он ступал очень мягко, хотя и обул сапоги, и с каждым шагом все сильнее ощущал странное освобождение. Он чувствовал, хотя это чувство и не обретало формы мысли, чтто Человек противостоял ночи, что все его двери, замки и законы были направлены против нее. Теперь же, вдали от дверей, на тихой улице, его не удерживали ни замки, ни законы. Ночь больше не была его противницей; она была верной спутницей: и он сам был на стороне ночи. В стенах домов свобода теперь утрачена: все, кто повиновался законам в этой стране, повиновались немецким законам. Только в ночи и в горах его народ еще оставался свободен. Он слышал, как маршируют три человека, и во тьме их казалось еще больше. Потом он заметил неровные отблески электрического фонарика. Возвращаться назад значило попусту терять время; а луна уже опустилась так низко. В пятидесяти ярдах был переулок, до которого он, кажется, мог добраться, если поторопится, прежде тем люди подойдут достаточно близко, чтобы расслышать его легкие шаги.  Он бросился бегом и успел добраться до цели, он взбежал по ступеням дома на дальней стороне переулка и прижался к двери; он выбрал не первый дом, а второй, чтобы сохранить запас времени на случай, если патруль свернет на эту улочку. Они шли по дальней стороне той улицы, которую Сребниц покинул. Если люди сойдут с тротуара, чтобы перейти через дорогу, ему понадобится время, чтобы оторваться от них. Но патрульные шли ровно и прямо.Он отошел от двери и продолжил путешествие, и ночь казалась еще более дружественной, чем раньше. Затем тишина вновь нарушилась, на сей раз голосом, высоким голосом, который звучал невнятно. Кто-то пел. Певец приближался к нему в темноте: это был пьяный мужчина. На мгновение Сребниц был поражен, услышав звуки празднества в павшем городе; потом он подумал, что это был какой-то злосчастный субъект, пытающийся утопить все горе Европы в стакане вина. Он шел по улице в том направлении, куда ушел патруль, и Сребниц слушал, пока пьяница приближался к нему, обрывки песен своей страны. Он стоял неподвижно, когда мужчина проходил мимо по противоположной стороне улицы, и пьяница не мог услышать его и что-нибудь крикнуть. И дикое пение все продолжалась, фрагменты песен о Стране разносились в пустынной ночи. Сребниц еще долго слушал эти звуки; потом раздались очереди из двух или трех автоматов, и все стихло. Сребниц услышал, что еще какие-то люди приближаются сзади, но это уже не беспокоило его, поскольку он приблизился к первому часовому, и настало время оставить широкую улицу, свернуть направо, а потом сразу налево и еще раз налево. Эта дорога привела бы его вновь на улицу, по которой Сребниц шел раньше, и ближе ко второму часовому. Он свернул направо и миновал маленькие сады, в которых деревься склоняли свои темные кроны над низкими оградами. Эти деревья казались Сребницу дружственными - и свободными, эти деревья никогда не повторили бы слов "Хайль Гитлер"; свобода ушла от людей в этой Земле, но все еще скрывалась среди зеленых листьев.Когда он приблизился к следующему повороту, то остановился, чтобы прислушаться, как далеко ушли патрульные. Если бы они свернули с главной дороги там, где свернул Сребниц, ему пришлось бы изобретать новые планы, но они миновали поворот, двигаясь прямо. Тогда он свернул налево и пошел параллельно им. При следующем повороте он услышал, как солдаты маршируют по главной дороге, у дальнего края улицы, на которую он только что вышел. Он теперь был совсем рядом с часовым. Он немного прислушался к звуку марша и, как только патруль вышел за пределы слышимости, пошел, не скрываясь, к часовому, шаги которого Сребниц теперь мог расслышать. Его появление в этом месте могло создать впечатление, что юноша уже миновал патруль. Он постарался рассчитать свою скорость таким образом, чтобы встретиться с часовым, когда тот окажется как можно дальше от своего напарника.Теперь он увидел часового, силуэт которого выделялся так, будто был ярко освещен луной, и вытянул вперед свой листок бумаги. Прежде чем часовой среагировал, Сребниц выкрикнул: "Erlaubnis" и добавил слово «доктор» на своем языке, надеясь, что немцы выучили это слово на языках всех стран, которые они захватили. Если он выглядел слишком юным для доктора, слово можно было понять в том смысле, что он разыскивает доктора. Он махнул своей бумажкой в том направлении, куда ушел патруль, подразумевая, что патрульные ее видели, и потом протянул листок часовому, повторив слово "Erlaubnis", поскольку оставаться на улицах после наступления темноты без разрешения было равнозначно смерти.Сребниц происходил из народа, который удерживал маленькую страну с давних пор, еще до наступления христианской эры. На их стороне была невероятная храбрость, разумеется, знание сельского хозяйства и вдобавок - хитрость. Хитрость высоко ценилась среди них, возможно, потому, что они знали или смутно догадывались, что это одна из основ, на которых строится благополучие их народа и без которых их племя может сгинуть бесследно.Сребниц протянул листок часовому той же рукой, в которой сжимал нож: лезвие скрывалось под рукой и холодило запястье. Часовой пытался прочесть  написанное, но лунного света для этого было недостаточно. Тогда Сребниц заговорил на родном языке о своей матери. Он сам не знал, пришли ли слова к нему случайно или он заговорил, пытаясь отвлечь внимание часового.- Моя мать всегда была добра, - сказал он.И тогда он ударил часового в сердце. Тонкое лезвие вошло в тело легко. Часовой пошатнулся, и Сребниц сжал его горло левой рукой, боясь, что прозвучит крик; правой рукой он подхватил автомат прежде, чем оружие упало на мостовую. Он знал, что звук увпавшего автомата разбудит всю улицу.Он забыл ослабить шнурки, так что пришлось разрезать их ножом, когда другой часовой уже приближался к месту, где оба стража должны были встретиться. Часовой Сребница казался мертвым, когда юноша отвел руку от его горла. Потом он снял штык через голову мертвеца и перебросил оружие себе на плечо, снял башмаки и побежал, подхватив маленькую сумку с хлебом, которую он оставил на мостовой, приближаясь к часовому. Когда Сребниц перешел на бег, сияние лунного света на штыке напомнило ему слова Грегора, что Хлаке не нужны штыки и что лучше отделаться от штыка поскорее. Поэтому юноша отстегнул штык и вонзил его в дверь, где лезвие и осталось; предупреждение, подумал Сребниц, если люди в доме окажутся предателями, и послание надежды в противном случае.Скоро он вновь услышал шаги патруля; теперь он догонял патрульных. Тогда Сребниц остановился, чтобы подумать и передохнуть. Он не устал, но хотел сохранить скорость тогда, когда она действительно понадобится. Второй часовой, казалось, не оставил свой пост, и пока за юношей не было погони. Сребницу пришло на ум, что самым безопасным для него будет ближайшее к патрулю место. Если они развернутся, он бросится бежать. А до тех пор они сами предупредят его, если повстречают других часовых, а других патрулей у них за спиной не будет.Он долго следовал за патрулем, а потом свернул на улицу, которая вела к горам. Сребниц шел прямо, и продвигался теперь с большей осторожностью.

IV
Луна висела очень близко к левому склону горы, но все еще давала слишком много света; и Сребниц всю дорогу вынужден был подыскивать себе укрытия. Если мертвого часового обнаружат раньше, чем луна скроется, что казалось более чем вероятным, он решил продолжать бегство, ведь известная опасность позади превосходит неведомую опасность впереди. Но до сих пор до него не донеслось ни звука.Он проходил мимо садов, но там не было никаких укрытий, и повсюду проникал лунный свет. Деревьев на улице росло довольно много, но у всех были тонкие кроны. Того укрытия, которого он искал, казалось, не было нигде, а вокруг луны все никак не появлялись облака. У домов, мимо которых он шел, имелись палисадники, но слишком маленькие, чтобы дать приют каким-нибудь деревьям, кроме персиковых или апельсиновых. Ни от одного из них не было никакого толка. И тогда он увидел сад, такой тихий, спокойный и ухоженный, в котором лунный свет терялся в зарослях лимонных деревьев, самые яркие лучи не пробивались сквозь темную листву, в которой таилось что-то еще, чего он не мог описать, но это неизвестное очаровывало его почти так же, как эхо колокольчиков, которое так долго не стихает воскресными вечерами... Сад был так тих, так спокоен, так очарователен, что юношу посетила мысль, что в этом доме он может обрести укрытие. Без дальнейших колебаний и размышлений он подошел прямо к двери и постучал в нее костяшками пальцев; уже не осталось времени для колебаний, ибо он слишком долго пробыл на лунной улице, чтобы надеяться пробраться дальше и ни с кем не встретиться. В самом деле, едва он постучал в дверь, он заслышал стук сапог между ним и горами. Он постучал снова, на сей раз немного громче. Дверь открыла какая-то женщина с густой вуалью, скрывавшей лицо.Сребниц вошел в дом, сжимая свой автомат. Его правая рука была покрыта кровью, как и часть рукава. Он произнес: "Это за Землю".Женщина, скрытая вуалью, кивнула и указала одной рукой на внутреннюю дверь. Потом она заперла дверь на улицу, пока Сребниц, все еще с автоматом в руках, входил в комнату, куда она его направила. Там сидели с вязанием две старые дамы, судя по всему, сестры. Они взглянули на автомат Сребница и на кровь на руке и тут же вернулись к вязанию.- Прекрасный вечер, - сказала одна из них.- Да, - ответил Сребниц, а потом добавил то же, что он сказал в дверях: - Это за Землю.- Да-да, - произнесла вторая дама. - Вы идете в горы?- Да, - ответил Сребниц. - К Хлаке.- Вам нужно выпить чаю прежде, чем вы уйдете.Шаги снаружи приблизились, еще один патруль прошел у самых дверей. Все прислушались.- Луна скоро зайдет, - сказала пожилая дама, которая предложила чай. Ее звали Изабелла.- Говоря точнее, - заметила ее сестра, - она зайдет за гору. Но этого будет вполне достаточно.- Мне нужно вымыть руки, - произнес Сребниц весьма поспешно. Он посмотрел на свою правую руку, а потом на эту опрятную и тихую комнатку.- Как пожелаете, - заметила Изабелла. - Но если вы идете к Хлаке, как говорят (не правда ли, Анжелика?), он примет вас гораздо лучше, если ваша правая рука останется такой, как сейчас.- Я именно это слышала, - согласилась Анжелика.- София, - позвала Изабелла, - принеси сюда чаю для этого юного джентльмена. А ваше имя? - поинтересовалась она у Сребница.- Думаю, не стоит, - произнесла Анжелика.- Очень хорошо, возможно, и не стоит.Так что Сребниц остался безымянным.- Мой дорогой юноша, - сказала Изабелла. - У вас нет одеяла. Никто не уходит в горы без одеял. Там, наверху, становится очень холодно, как только садится солнце.- Да, - сказала Анжелика. – Ему нужно одеяло. – И она тотчас принесла одно.И тогда Сребниц услышал звуки тревоги, доносящиеся с той стороны улицы, откуда он пришел, те самые звуки, которых он ждал. Он и его хозяйки поняли, что немцы нашли часового.- Вам не следует уходить этой дорогой, - сказаала Изабелла, указывая на парадную дверь. - Но София покажет вам тропинку, которая ведет прямо в горы.Они все еще прислушивались к шумам за окном, когда Анжелика вернулась с одеялом, которое она свернула в небольшой рулон и протянула Сребницу вместе с кожаным ремнем, чтобы закрепить край.  Сребниц поблагодарил ее и перебросил узел на правое плечо. - Не сюда, - поправила Анжелика. - Они никогда так не носят.И Сребниц понял, покраснев, что если он понесет одеяло на правом плече, то не сможет воспользоваться автоматом. Очень скоро София принесла чай, и на сей раз на ней не было вуали.- Это наша племянница София, - пояснила Изабелла.Сребниц воззрился на нее и ничего не сказал.- А как ваше имя? - спросила София, когда молчание достаточно затянулось.- Его имя месье де ла Монтень, - сказала Анжелика.- Добрый вечер, месье де ла Монтень, - произнесла София.- Добрый вечер, - повторил Сребниц.А потом они все сели пить чай.- Там, в горах, растут очаровательные цветы, - проговорила Изабелла.- Восхитительные, я уверена, - добавила Анжелика.Мужчины в тяжелых сапогах промчались мимо дома по улице, которая тянулась к горам, прочь от города.- Хорошо ли поживают ваши родители? - спросила Анжелика.- Да, - отозвался Сребниц.И обе старые дамы вздохнули.Где-то неподалеку поднялся в воздух аэроплан; а немцы все шумели на улице.- Они собираются бросать бомбы, как ты думаешь? - обратилась Изабелла к сестре- Маловероятно, - ответила Анжелика. - По всему городу их собственные люди.- Так я и полагала, - согласилась Изабелла. - Всего лишь спросила.- Разумеется, с немцами ничего нельзя предугадать, - добавила Анжелика.- Ничего.И аэроплан умчался прочь в направлении гор, но звуки шагов и голосов на улице не стихали.Неожиданно раздался громкий стук во входную дверь.- Быстрее, София, - сказала Изабелла. С этими словами она бросила две из четырех чайных чашек вместе с блюдцами в камин, осколки смешались с пеплом. Потом они подошли к дверям гостиной. - В горы, - добавила Изабелла. - И не забудь запереть за ним заднюю дверь.Сребниц хотел поблагодарить ее, но для этого не было времени.- Мы еще с вами увидимся, - сказала пожилая дама. - Тогда вы сможете поблагодарить нас. А возможно, с нашей улицы будут брать заложников. В таком случае мы повстречаемся снова в том месте, где никаких немцев не будет.- Дорогая! - воскликнула Анжелика. - А Бетховен!- Да, да. Конечно, - согласилась Изабелла. - Мне не следовало забывать о нем.Стук повторился, вся дверь затрясласть, и штукатурка начала осыпаться в тех местах, где петли крепились к стене. Изабелла сделала несколько шагов по направлению к двери и крикнула: - Кто там?- Полиция, - прозвучал в ответ громкий голос. - Откройте немедленно.- Конечно, сказала Изабелла.София и Сребниц уже находились на кухне, и дверь за ними закрылась. Когда Изабелла отворила парадную дверь, София отперла дверь черного хода. Когда немцы вошли в дом, девушка подхватила кусок свинины, вышла вслед за Сребницем через заднюю дверь и заперла ее снаружи. Они теперь находились в маленьком садике, заполненном фруктовыми деревьями. Выйдя в сад, София протянула Сребницу ветчину, чтобы он спрятал мясо в сумку, в которой уже лежали его сапоги. Девушка шла быстро, но не волновалась. Она знала: чтобы добраться до задней части дома, преследователям придется обойти его кругом, что займет немало времени. Молодые люди подошли к маленькой калитке, которую София отперла. Теперь они оказались на прямой дорожке, окруженной лимонными, апельсиновымми и персиковыми деревьями.Еще некоторое время лунный свет изредка пробивался сквозь пышные кроны; потом Сребниц и София вступили во тьму - луна скрылась за горой.- Я прихватила для вас еще одно одеяло, - сказала София.И Сребниц увидел, что девушка обернула одеяло вокруг талии. Он был очень рад этому нежданному подарку, потому что уже решил: с кровью на рукаве будет совершенно бесполезно прятать автомат так, как это сделал Грегор. Если его обнаружат при свете дня, то немедленно пристрелят; если обнаружат ночью без пропуска, будет то же самое. Так что лучше держать оружие под рукой, а одеяло поможет скрыть блеск металла от аэропланов. Он волновался о Софии; неопределенное волнение он испытывал с того момента, когда ее впервые увидел. Но теперь она была в ночной темноте, в городе, полном немцев; было бы не  лучше, а гораздо хуже, если бы темная ночь стала светлой. Он хотел, чтобы она вернулась домой, но там были немцы. Он также переживал за пожилых дам, доброта которых казалась слишком хрупкой, чтобы выдержать столкновение с подобной жизнью: они уже теперь были во власти немцев.- Ваши тетушки, - заметил он. - Мне не стоит задержаться на случай, если им понадобится помощь?- Им никогда не нужна помощь, - ответила София.- Но... - пробормотал Сребниц.- Им самим - никогда. Только Земле.- Но что они смогут сделать? - спросил Сребниц, когда они тихо шли по тропе.- О, они просто прекрасно говорят с немцами, - сказала София. - Те уже побывали раньше в нашем доме.- И что сказали ваши тетушки? - спросил он.- Сначала они слушали все, что говорили немцы, - ответила она.- А потом? - поинтересовался Сребниц.- Потом они говорили о крови, - сказала София. - О свиной крови, я имею в виду; и обо всем, что можно с ней делать, и о продукте, именуемом blut-wurst. Они знают о кулинарии все, и к тому же они могут говорить по-немецки.- И немцы слушали? - удивился Сребниц.- Стоя на коленях, - заметила София.Он посмотрел ей в лицо, опасаясь, что девушка над ним смеется. Но было слишком темно, чтобы разглядеть. - Один из них спросил вчера тетушку Изабеллу, - продолжала София, - не принадлежит ли она к дворянскому роду. Она ответила: да, она одна из свиней в Свинском Месте. Но она произнесла это на нашем языке, который во всех отношениях лучше их языка; я думаю, что немцы были поражены звучанием этих слов. В любом случае, они ее не застрелили. Думаю, и сегодня не застрелят.Сребниц вздохнул. - А что же с вами? - спросил он.- Я вернусь назад, когда они уйдут.- А как ваши тетушки объяснят ваше отсутствие сейчас? - спросил Сребниц.- Они могут не знать, что я здесь живу, - ответила девушка. - На столе стоят только две чашки. Если же они узнают, полагаю, тетушка Анжелика все им объяснит. Она очень хорошо говорит на пастушьем диалекте, и может говорить очень быстро.Все это время они быстро шли по направлению к горе.Поначалу позади домов виднелись сады, сменявшие друг друга слева от тропы, а справа, казалось, были разбиты огороды, но теперь стало слишком темно, чтобы разглядеть окружающее. - Есть у вас коробок спичек? - спросил Сребниц. - Я не могу увидеть ваше лицо.- Вы его видели в доме, - сказала София.- Это было так давно, - выдохнул Сребниц.- У вас нет спичек? - удивилась София.- Нет.- Хлака вам кое-что выскажет, если вы придете к нему без спичек, - заметила девушка.-  И что же он скажет?- Он найдет немало слов.- Он разозлится?- Надеюсь, нет, - ответила София.- Почему же он будет об этом много говорить? - удивился Сребниц.- Потому что он хочет, чтобы у его людей было побольше здравого смысла, - пояснила София.Сребниц немного подумал об этом и понял, что Хлака скорее всего прав.- И каков Хлака, когда он разозлится? - Говорят, что дела в горах обстоят плохо, когда Хлака зол, - ответила София.- И сколько времени он уже в горах? - спросил Сребниц.- Больше недели, - ответила София. - Он ушел туда, когда немцы перешли границу. Он был слишком стар для обычного солдата и не участвовал в этой войне, пока не отправился в горы.- Он уже сражался в каких-то битвах? - спросил Сребниц.- Он не сражается, - ответила девушка. - Он убивает.Именно это и говорил Грегор.- В конце он умрет, сражаясь. Но он хочет сначала убить.- И многих он уже убил7- Я не знаю, - сказала София. - Говорят, что он собирается убить двести человек собственными руками, прежде чем он покажется где-нибудь, и что его будут редко видеть в горах, пока он не сделает обещанного. И этого он требует от своих людей; я говорю не о том, чтобы убивать столько, сколько он, а о том, чтобы не обнаруживать себя. Хлака становится очень суровым, если слышит много стрельбы, потому что тогда он понимает: его люди выдали себя. И за это он их наказывает. Иногда он спускается в город. Но это совсем другое дело. Он появляется не как Хлака.- Вы дадите мне коробок спичек? - попросил Сребниц, догадываясь, что у его спутницы спички есть.- Да, - сказала София, - если вы их не потеряете. - И она протянула вперед руку. - Не теперь. Они вам еще не нужны.Темная тропа вела теперь в сторону от домов, она поворачивала направо, к полям и огородам. София и Сребниц шли в молчании и в темноте. Другие юноши рассказывали о прогулках с девушками по пустынным тропинкам в такие же весенние ночи, и Сребниц с дрожью слушал эти рассказы; но вместо звезд и цветов над их головами, хотя там были и звезды, и цветы, сейчас они чувствовали над собой нечто иное: это были распростертые крылья Смерти. Он думал о красоте лица Софии и хотел вновь увидеть это лицо, но она не дала ему спичек. И тут, едва только он собрался попросить еще раз, они увидели отблески света: путники вновь приближались к улицам. Все дома были темны, и свет исходил от электрических фонариков в руках немецких патрульных. - Вам нельзя идти дальше, - прошептал Сребниц.Но София сказала: - Один вы не найдете дорогу. Я поверну, когда подойду к домам.Они свернули налево, и там были дома, а за ними - гора, ясно видимая в свете звезд. Кучи мусора и металлолома, выброшенного из маленьких домов, виднелись поблизости; и тогда они вышли на улицу, выложенную неровными камнями, потом переходившими в аккуратную мостовую. Более широкая улица пересекала их путь на небольшом расстоянии. Ее было несложно заметить из-за света фонариков, которые обращались на боковые улицы, когда немцы подходили к перекресткам. Здесь София, перейдя на шепот, отдала Сребницу одеяло, которое она несла, и спички, о которых он просил, и показала ему дорогу: после широкой улицы ему следовало пересечь еще две, и эта дорога выведет его за пределы города, на открытую местность, если можно назвать открытой местностью окрестности города. Миновав проволочный забор и муниципальный огород, он окажется в маленьком лесу, а потом – у подножия горы.- Как вы думаете, сможете разглядеть гору? - спросила она.И в темноте Сребниц не мог быть уверен, смеется над ним девушка или нет. Тогда он сказал, что и теперь видит гору. Настало время для прощания, и Сребниц шагнул на мостовую, на мгновение остановившись, чтобы подобрать подходящие слова благодарности и предупредить Софию, чтобы она шла тихо и осторожно. Но София уже исчезла.

V
Некоторое время Сребниц стоял, прислушиваясь, но на улице, по которой ушла София, все было тихо. Тогда он беззвучно зашагал по маленькой улочке и скоро приблизился к перекрестку, где сверкали немецкие фонарики. Он все еще шел босым. Отблески света по-прежнему виднелись на широкой улице, справа и слева от него. Казалось, там повсюду полно немцев. Он подошел к краю тротуара; улица, которая виднелась за углом, казалась пустой и тянулась вдаль, как будто ее мостовая была краем плаща, покрывавшего подножие горы. Вокруг него не было слышно ни звука, но он все равно шел очень осторожно. Немцы в городе чувствовали себя неуютно, что явственно показывали звуки вокруг него, и Сребниц полагал, что они поставили часовых у всех выходов, особенно у тех, которые вели к горам. Он аккуратно пересек следующую улицу, но теперь слышал шаги марширующих солдат у себя за спиной, когда патруль свернул с широкой улицы на ту, на которой находился юноша. Сребниц после этого перешел на медленнный бег, но он двигался бы не быстрее и в том случае, если бы ему пришлось бежать на часовых, стоящих впереди. Солдат должен был стоять на тротуаре, а не на дороге, но Сребниц все-таки бежал по тротуару, поскольку босыми ногами легче было ступать по гладкой поверхности, а скорость давала ему преимущество над всеми противниками, которых он мог повстречать в ночи. И он чувствовал себя в безопасности от тех, кто шагал по его следам – нечто подобное мог чувствовать ястреб, парящий в ночи. Он пересек еще одну улицу, последнюю, так никого и не встретив. Потом он снова перешел на шаг; немецкий патруль все еще следовал за ним, но он опасался только заграждения или группы охранников в конце улицы.Он очень осторожно миновал последние дома; здесь тротуар кончился, но часового поблизости не оказалось. Более чем вероятно люди, маршировавшие у него за спиной, были теми самыми, которые получили приказ перекрыть конец улицы, и он на несколько ярдов опередил новости о том, что сотворил. Очевидно, патруль дальше конца улицы не пойдет.Очень скоро дорога, по которой он шел, превратилась в обычный деревенский проселок. Он остановился и внимательно прислушался, выждав столько, сколько, по его мнению, требовалось Софии, чтобы добраться домой. Не услышав выстрелов, он убедился, что девушка оказалась дома в безопасности. Тогда он осмотрелся по обеим сторонам дороги, стараясь определить, какая там стоит ограда. Он обнаружил зеленую изгородь, не слишком густую, чтобы помешать ему сойти с проселка, если понадобится.Он медленно пошел вперед, и вскоре изгороди окончательно исчезли. Он достиг леса, о котором ему говорила София, темных елей, которые казались в ночи темными и таинственными, но Сребниц чувствовал, что он сам с босыми ногами и автоматом был так же опасен, как любая тайна в этом лесу. Высокие асфодели слабо отражали звездное сияние: никаких иных источников света в целом лесу не было. Сребниц чувствовал теперь куда большую уверенность, чем в предшествующие часы; он чувствовал, что если кого-нибудь здесь повстречает, то сможет воспользоваться автоматом и добраться до гор прежде, чем его настигнет погоня; и если худшее все же совершится, он собирался  использовать оружие, чего не мог сделать в городе, если намеревался потом сбежать. А он собирался совершить побег, ибо хотел еще много сделать для Земли. Дорога миновала лес и привела его к пустоши, поросшей кустарниками. Гора возвышалась над ним, но дорога вела не прямо к ней, а сворачивала направо. Тем не менее он придерживался дороги, которая была проложена не зря, хотя прямой путь и казался таким легким; юноша много слшал о людях, которые пропадали на склонах горы.Когда Сребниц достаточно удалился от города, он сел на землю и обул ботинки, завязав сразу несколько узелков, поскольку он перерезал шнурки чуть раньше. Юноша обулся не столько для того, чтобы защитить свои ступни на дороге, сколько на случай, что ему придется идти по невозделанной земле. Дорогу теперь ничто не ограничивало, и он чувствовал себя почти в полной безопасности, ведь ни единый патруль, который он может повстречать на дороге, не станет преследовать его в незнакомой дикой местности ночью. Ему следовало только пробежать несколько ярдов налево от дороги, и гора и ночь позаботятся о нем.Так что он медленно продвигался в ночи, думая о Хлаке и о победе Земли, в которой многие сомневались и самую возможность которой немцы не принимали в расчет и о которой не считал нужным упоминать ни один немецкий оратор. Но Сребниц явственно видел эту победу, а Хлака высоко в горах не видел ничего иного; для Сребница победа Страны была верой, но Хлака в горах вместе со своими свободными людьми видел эту победу вокруг, как святые видят Рай. Звезды на востоке бледнели, и нижняя кромка неба озарилась светом, а ночь стала как будто холоднее. Сребниц был благодарен Софии за второе одеяло; юноша теперь носил его вместо плаща. Он был слишком молод, чтоббы понимать, что бессонница и голод были двумя другими причинами холода, вместе с первой и наиболее очевидно - холодным ветром в горах перед рассветом. Но простейший инстинкт вынуждал его поесть, и он уселся у дороги, отрезал кусок от ветчины, которую ему дала София, и ломоть хлеба от каравая тем же самым ножом, которым он убил часового. Нож напомнил ему, что мечта исполнилась, автомат теперь у него в руках; и он поднес автомат к губам и поцеловал его.Пока он ел, пришел рассвет - медленно и холодно, сначала в мертвой тишине, потом со знакомыми звуками, которые сопровождают зарю во всей Европе, поднимаясь от далеких городов, с нелепыми и беспорядочными перекличками разных видов оружия. Вот уже и заложники, подумал Сребниц. Но мгновение им овладел ужас. А потом он вспомнил слова Грегора, что все эти люди уже пропали. Сегодня, завтра или еще днем позже они бы все равно умерли: только Земля будет спасена. На некоторой высоте над городом, казалось, поселилась Свобода. Внизу, на улицах, он был беглецом, человеком без пропуска, а в доме своего отца он был представителем побежденного народа; но там, где он теперь оказался, самый воздух пытался поведать ему: ты стоишь у границ Свободы. Где-то совсем рядом, чуть выше, там, где служил ей Хлака, восседала на троне Свобода. Ее знаки показывались над горой уже теперь, когда солнце, пусть еще и не взошедшее, касалось плывущих облаков; и жаворонки просыпались, чтобы петь ей свои песни. Крыша ее дворца простиралась над его головой - чистое небо; ее великий бастион вставал перед ним - дикая гора. Он собирался присоединиться к Ее стражам. Тогда мальчик, все еще пребывающий в мире фантазий, попытался вообразить, какую униформу подобает носить стражам Свободы; и он представил этих великолепных людей облаченными в золотое кружево, марширующими по улицам столиц в день, когда пришла победа. И тут случайный взор, вырвавшись из мира грез, упал на его собственную одежду, и юноша осознал, что Стражи Свободы укрыты коричневыми одеялами, носят, как и он, простую одежду, рукава которой покрыты красными пятнами.
Продолжение следуетПеревод выполнен в 2007-2009 гг. Публикуется впервые

Фрэнк Р. Стоктон. Пособник для нерешительных

Александр Сорочан - 11 ноября 2019 г

Продолжение знаменитого рассказа "Женщина или тигр?" в отредактированном старом переводеПособник для нерешительных
Прошел уже почти год со времени события на арене королевского цирка. И вот во дворец монарха прибыли пять посланников из чужой страны. Знатные гости были встречены придворным сановником и сказали ему следующее: — Благородный господин! В тот замечательный день, когда юноша, дерзнувший помыслить о руке царской дочери, должен был перед лицом многочисленного народа выступить на арену и открыть одну из двух дверей, не зная, кто оттуда выйдет: свирепый ли тигр, готовый его растерзать, или обворожительная женщина, которую он может назвать своей, — в этот самый день один из наших соотечественников находился в вашем городе. Вмешавшись в толпу зрителей, наш соотечественник, человек крайне нервный и впечатлительный, пришел в такое возбуждение при мысли о том ужасном зрелище, очевидцем которого ему, может быть, предстоит сделаться, что в тот момент, когда юноша подошел к двери, он в испуге убежал из цирка, с-л на своего верблюда и поспешил как можно скорее домой. Это происшествие, о котором он рассказал на родине, возбудило всеобщий интерес, и мы все сожалели, что наш соотечественник не выждал до конца. Мы надеялись за то вскоре получить дальнейшие сведения, но до сих пор нам не удалось видеть у себя ни одного путешественника из вашей страны. В виду этого нас, наконец, послали к вам для того, чтобы узнать, кто вышел из отворенной двери: женщина или тигр? Узнав о цели приезда знатных послов, придворный сановник повел их во внутренние покои, где предложил им отдохнуть на мягких подушках, причем им были поданы трубки с табаком, кофе, шербет и проч. Затем важный придворный занял место рядом и сказал следующее: — Высокородные чужестранцы! Прежде чем ответить на вопрос, который привел вас сюда, я должен рассказать вам о том, что произошло вскоре после интересующего вас события. По всем городам и весям известно, что наш король — большой поклонник женской красоты, и что ко двору королевы и принцесс он собирает из всех частей своей страны самых обворожительных девушек. Если бы только слава о быстроте правосудия нашего короля не была так же распространена, как и известность о наших красавицах, то к нашему несравненному двору стекались бы отовсюду иностранцы. И вот не очень давно из дальней страны прибыл к нам принц благородной осанки и высокого происхождения. Король призвал его пред свое лицо, милостиво обошелся с ним и спросил о цели его приезда. Принц ответил, что до него дошла слава о замечательной красоте придворных дам, и поэтому он прибыл для того, чтобы выбрать одну из них себе в жены. При этом смелом ответе у нашего короля от гнева надулась жила на лбу, и мы все боялись, что услышим из уст его скорый и страшный приговор. Но крайним напряжением воли он сдержал себя и сказал, обратившись к принцу: — Твоя просьба будет исполнена. Завтра в полдень ты сочетаешься браком с одной из красивейших женщин нашего двора! Затем он приказал страже: — Приготовьте все для свадьбы на завтрашний день! Укажите благородному принцу его комнаты, пошлите к нему всяких мастеров, в которых он может иметь нужду, для того, чтобы одеться по-праздничному. Пошлите к нему ювелиров и оружейников. Дайте ему все, что он потребует, для того, чтобы он мог приготовиться к завтрашнему торжеству. — Ваше величество, — воскликнул принц, — прежде чем начать эти приготовления, я бы желал... — Молчать!— загремел король.— Мой высочайший приказ отдан, и более ничего не требуется. Ты просил меня о милости, — я тебе ее оказываю. Довольно. До свидания, мой принц, завтра в полдень мы увидимся! Король поднялся и оставил зал аудиенций, придворные же отвели принца в назначенные ему покои и занялись приготовлением для него свадебной одежды. Но принц чувствовал беспокойство и тревогу. — Я не понимаю этой поспешности,— говорил он своим спутникам.— Когда же отведут меня к придворным фрейлинам для выбора одной из них? Я желаю не только видеть ее фигуру и лицо, но и испытать ее душу. — От нас ты этого узнать не можешь,— отвечали ему,— что наш король задумает, то он исполнит; больше ничего мы не знаем. — Взгляды короля кажутся мне немного странными,— заметил принц,— и мало подходят к моим собственным. В это мгновение к нему приблизился один из спутников, которого он раньше не заметил. Это был дюжий, веселый мужчина; в правой руке он держал обнаженный меч, тупой стороной прислоненный к плечу. Он нес страшное оружие так бережно, как будто это было спящее дитя. Приблизившись, он отвесил глубокий поклон. — Кто ты?— спросил принц и, увидев меч, отступил назад. — Я,— отвечал тот с приветливой улыбкой,— пособник для нерешительных. Когда наш король объявит подданному или гостю свою волю, и тот случайно не вполне согласен с нею, тогда меня назначают находиться при нем. Лишь только у него является искушение остановиться в нерешимости на пути послушания королевской воле, ему стоит взглянуть на меня, и он продолжает свой путь. Принц взглянул на него и велел снять с себя мерку для сюртука. Многочисленные сапожники, портные и шляпочники работали в продолжение всей ночи, и на следующее утро, когда все было готово и приближался полуденный час, принц осведомился у придворных, когда он будет представлен дамам. — Это — дело короля,— отвечали они,— нам ничего неизвестно. — Ваше высочество,— заговорил тогда меченосец, почтительнейшим образом кланяясь принцу,— благоволите взглянуть на замечательную остроту этого клинка. При этом он уронил на клинок вырванный из головы волос, и этот при первом прикосновении оказался перерезанным надвое. Принц взглянул и отвернулся. Вскоре за ним пришли слуги, чтобы отвести его в большой зал дворца, где должно было происходить торжество. Король восседал с большою пышностью на троне, окруженный дворянством, военными и придворными. Принц остановился перед ним, отвесил поклон и сказал: — Государь! Прежде чем продолжать... Но к нему уже подошел слуга с широким белым шелковым шарфом. Слуга сначала, очень искусно закрыл им рот принца для того, чтобы последний не мог говорить, затем обвил им голову для того, чтобы закрыть ему глаза, так что остались только небольшие отверстия для дыхания и ушей; наконец, завязав крепко-накрепко концы шарфа, слуга удалился. Принц тотчас поднял руку, чтобы снять повязку, как вдруг он услышал подле себя голос меченосца, прошептавшего: — Я здесь, ваше высочество! Принц вздрогнул и бессильно опустил руку. Раздались слова жреца, который начал обряд венчания, и принц услыхал подле себя едва заметное шуршание шелкового платья. Жрец приказал ему протянуть правую руку и принц задрожал от восхищения, когда его рука коснулась чьей-то маленькой, мягкой и нежной ручки. Затем, по обычаю, жрец спросил сначала девушку, согласна ли она взять себе в мужья стоявшего здесь мужчину, на что восхитительнейший голос, который когда либо приходилось принцу слышать, ответил тихо: «Да». У принца вся кровь хлынула к сердцу: прикосновение, голос привели его в восхищение; к тому же здесь стоял оруженосец, и потому принц решительно ответил «да». Жрец объявил брак заключенным. Тотчас вокруг принца раздался легкий шум, повязка упала с его глаз, и он поспешно огляделся, чтобы увидеть свою нареченную. Но, к его величайшему удивлению, кругом не было никого, он был один. От неожиданности он не мог вымолвить слова и молча глядел вокруг. Тогда король поднялся с трона и взял его за руку. — Где же моя супруга?— воскликнул принц. — Она здесь,— ответил король и подвел его к боковой двери, которая тотчас же распахнулась. Они вступили в продолговатую комнату, вдоль стен которой стояли четырнадцать девушек в богатых платьях, все на подбор одинаковой красоты и изящества. — Вот,— сказал король, указывая рукой на девушек.— Подойди к ним и возьми свою подругу. Но горе тебе, если ты осмелишься коснуться незамужней — ты будешь обречен на смерть. Ну, не медли более, иди и возьми свою жену. Точно во сне, принц обошел ряд женщин, раз и другой. Но ни у одной он не мог найти ни малейшего признака, который бы отличал ее от остальных: у всех были одинаковые одежды, все краснели при его приближении, все поднимали ресницы и тотчас же вновь опускали их, у всех были прелестные белые ручки, ни одна из них не проронила ни одного звука, не пошевельнула ни одним пальцем, чтобы подать ему знак. Вероятно, им были даны на этот счет строгие приказания. — Что же ты медлишь!— загремел король.— Если бы мне досталась такая прекрасная супруга, я бы увез ее домой ни минуты не медля. Совершенно обезумев, принц еще раз обошел ряд, но тут ему удалось заметить перемену, когда он проходил мимо одной из прелестнейших женщин, он уловил на ее лице радостную улыбку, тогда как другая, не менее очаровательная женщина едва заметно нахмурилась. — Ба! Нет сомнения, что одна из них — моя жена,— сказал про себя принц,— но какая? Одна из них улыбнулась! Не улыбнулась ли бы при таких условиях всякая женщина, видя, что ее супруг подходит к ней? Но не может ли ее улыбка обозначать и внутреннее удовольствие при мысли, что я прохожу мимо нее, и следовательно, она не будет невольной причиной моей гибели. И наоборот: не рассердилась ли бы всякая женщина, видя, что ее супруг подошел к ней, но не признал в ней своей жены? Не покрылось ли бы ее прелестное чело складками, и не сказала ли бы она про себя: «Я — твоя жена, разве ты этого не видишь? Разве ты этого не чувствуешь? Подойди же ко мне!» Если же она не моя жена, то не могла ли она нахмуриться потому, что я к ней подошел; не могла ли она подумать: «Не останавливайся около меня, иди дальше, вон стоит твоя жена, или к ней!» А может быть так: моя жена не видела моего лица во время обряда. Она улыбнулась, потому что я ей понравился. Или: она рассердилась, потому что мое лицо ей не понравилось. Улыбкой она зовет к себе возлюбленного, или, нахмурившись, упрекает его за медленность? Улыбка... — В последний раз я говорю тебе!— закричал король громовым голосом.— Если ты через десять секунд не возьмешь своей жены, то она немедленно же станет вдовой. Вместе с тем оруженосец приблизился к принцу и прошептал ему: — Я здесь... Принц не мог более медлить ни минуты. Он подошел и взял женщину за руку. Громко зазвенели колокола, раздались радостные клики народа. Король сам подошел к принцу и поздравил его: принц угадал и взял за руку именно ту, которая была с ним обвенчана. — И вот,— закончил придворный сановник, обращаясь к пяти чужестранным посланникам,— если вы сумеете разрешить, кого принц взял за руку: ту ли, которая улыбалась, или ту, которая хмурилась,— тогда я вам скажу, кто вышел из отворенной двери: женщина или тигр? Как сообщают самые последние известия, пять чужестранцев до сих пор еще не разрешили этого вопроса.

Страницы

При перепечатке материала ссылка на этот сайт, как на источник, обязательна. Если используете отрывки текста как аргументацию к своим собственным последовательностям рассуждений, обозначайте, пожалуйста, пределы цитирования. В противном случае автор сайта оставляет за собой права добиваться снятия публикации либо исключения нарушителей обозначенного требования из поисковой выдачи.
Дело в том, что на этом сайте размещены либо строго авторские материалы, то есть написанные без помощи рефератов, копирайтеров и нейросетей и специально для этого сайта (в исследовательских целях), либо материалы явно обозначенные как «перепечатки» со строгим указанием источника. «Найдено на просторах интернета» и «взято из Яндекс-картинок (c) — не про нас» :). Поэтому в этом моменте автор надеется ещё и на взаимность.

Нашли ошибку, хотите дополнить, исправить конкретное место в тексте, на этом сайте:
CTRL+ENTER ex. Orphus (орфография и обратная связь SZfan.ru)
Подписка на SZfan.ru — издательство «Северо-Запад», фэнтези и фантастика сбор новостей
English-language part of the site
Версия SZfan.ru на английском языке
Краткая версия сайта на английском

CTRL+ENTER ex. Orphus (орфография и обратная связь SZfan.ru)

Помощь сайту

Поиск по сайту

Популярное и избранное

Популярное

  1. Интервью с Денисом Гордеевым.

  2. — Смотрим переиздание «Братства Кольца» в стилистике оформления коробочной версии и иллюстрациями Дениса Гордеева.

Избранное

  1. — Раздел «Мастерская»: делаем суперы в стиле серий SF и fantasy лучших книг жанра, «реставрируем» оригинальные суперобложки.

    Мастерская: стилизация суперобложек

  2. — Читаем интервью с персоналиями издательства Северо-Запад.

Обновления на SZfan.ru

Дополнительно

Сбор информации

Навигация по сериям

Обсудить сайт

You are not authorized to access this content.

Сервисы сайта

В дополнение

Перепечатки. Дата оригинального материала в заголовке.

Комментарии Disqus

Подписаться на новости по RSS

Сделал Исаев М. А., 2014(2011)-2021
(контент и разработка сайта)

Быстрая коммуникация:
группа сайта SZfan.ru Вконтакте»SZfan.ru Вконтакте,
— личное сообщение на Фантлабе.
Плюс комментарии: Telegram, Youtube.
Старый добрый e-mail для связи isaev@bk.ru
Орфографическая ошибка в тексте:
Чтобы сообщить об ошибке, нажмите кнопку "Отправить сообщение об ошибке". Также вы можете добавить свой комментарий.